Философия языка «Трактата»: логика языкаversus логика мышления
Блинов А.К.
Логико-философский трактат создавался с 1914 по 1918 год. Егосозданию сопутствовали обстоятельства, о которых нельзя не упомянуть, посколькуони, вероятно, сказались на содержании. Летом 1914 года началась Первая мироваявойна, и Витгенштейн добровольцем вступил в австро-венгерскую армию. Большуючасть времени он провел на Восточном фронте. В 1918 году его перебросили наЮжный фронт, где после развала австро-венгерской армии он был взят в пленитальянцами. Почти год Витгенштейн провел в плену, большую часть времени влагере в Монте-Касино (Южная Италия). Здесь он и закончил ЛФТ. На протяжениивсего пребывания на фронте, несмотря на экстремальные условия, Витгенштейн велфилософский дневник. Афоризмы ЛФТ представляют собой выборку из этихдневниковых записей. Часть дневниковых записей, не вошедших в основноепроизведение, сохранилась и может использоваться для интерпретации ЛФТ наряду сосновным текстом. Добавим, что первое издание ЛФТ относится к 1921 году[23].
Дляобщей оценки основного произведения раннего Витгенштейна воспользуемся расхожиммнением, что если бы философская деятельность Витгенштейна ограничилась ЛФТ,эта книга все равно составила бы мировую славу ее автору. Это предположениеневозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Можно лишь констатировать, что постепени влияния редкое философское произведение, написанное в XX веке, можетсоставить конкуренцию этой книге. В ней Витгенштейн рассматривает практическивсе вопросы, относимые к компетенции философии, и дает им оригинальное решение,во многом определившее специфику современной философии. Можно сказать, чтоименно в этом произведении был выражен лингвистический поворот, у Фреге иРассела лишь намеченный, в рамках которого действуют философы–аналитики. Но усамого Витгенштейна этот поворот мотивирован не просто потребностямилогического анализа. Он укоренен в стремлении выразить мистическое чувствожизни, превосходящее возможности языка.
Когда-тоГегель говорил, что предисловия пишутся после того, как автору окончательноясным стал замысел, воплощенный в главной части. Поэтому основной текст должен,в свою очередь, рассматриваться как введение к введению. Если исходить из этогопринципа, то единство понимания зависит от взаимных импликаций задач,сформулированных в предисловии, и их реализации в основном тексте. УтверждениеГегеля в полной мере относится к ЛФТ[24], где лишь впредисловии единственный раз во всей книге Витгенштейн дает общую формулировкузамысла, но сам этот замысел вне контекста реализации во многом остаетсянепонятным. Однако предисловие дает хорошую возможность оценить, в какомнаправлении движется автор. Центральная часть предисловия в четырехпредложениях фактически содержит весь замысел книги:
«Книгаизлагает философские проблемы и показывает, как я полагаю, что постановка этихпроблем основывается на неправильном понимании логики нашего языка. Весь смыслкниги можно сформулировать приблизительно в следующих словах: то, что вообщеможет быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о томследует молчать.
Сталобыть, книга хочет провести границу мышлению, или скорее не мышлению, авыражению мыслей, ибо, чтобы провести границу мышлению, мы должны были бымыслить по обе стороны этой границы (следовательно, мы должны были бы бытьспособными мыслить то, что не может быть мыслимо).
Поэтомуэту границу можно провести только в языке, и все, что лежит по ту сторонуграницы, будет просто бессмыслицей».
Вэтих фразах без труда улавливается лежащий на поверхности кантианский смысл.Действительно, со времен Канта любой вопрос о возможности чего-то рассматриваетсякак реализация критической установки. Проблема подобного рода всегдарезультируется в представлении о некоторой границе, отделяющей возможное отневозможного. Поэтому критическую философию с полным правом можно было быназвать философией, устанавливающей границы. В этом смысле позициюВитгенштейна, который, указывая задачу ЛФТ, говорит: «Книга хочет провестиграницу мышлению», вполне можно охарактеризовать как критическую. Более того,данный тезис вполне вписывается в установки Канта, определяющего главнуюпроблему теоретической философии как вопрос о том, «Что я могу знать?».Нетрудно, впрочем, заметить, что эта проблема имеет специфическое преломление.Витгенштейна интересует скорее не вопрос о наличии границы, а вопрос о том, гдетакую границу можно провести. Последнее затрагивает проблему критериядемаркации возможного-невозможного. Для Канта эта проблема решается с точкизрения познавательных способностей, невозможность выйти за рамки которыхопределяет границу между познаваемым и непознаваемым. В этом отношенииисследование возможности познания ставится в догматическую зависимость от того,какими способностями мы наделяем субъекта, вынося в область непознаваемого всето, что эти способности превосходит.
Каквидно из предисловия, такой ход не удовлетворяет Витгенштейна, поскольку в этомслучае немыслимое в некотором смысле становится мыслимым, выразимым, пусть дажеоно и вводится с помощью постулата в качестве вещи самой по себе. Можно,конечно, поставить вопрос о возможности самих способностей, радикализируякритическую установку Канта, но подобный подход грозит перспективой ухода вдурную бесконечность. Критика критического подхода в свою очередь сама можетпотребовать критики и т.д. Поэтому вопрос о действительном установлении границытребует изменения перспективы, что связано уже не с исследованиемпознавательных способностей, а с исследованием тех средств, в которых этиспособности могут быть выражены. В этом заключается лингвистический поворот,который, учитывая классическую критическую позицию, можно было бы назватькритической установкой второй степени, ориентированной на «установление границвыражения мысли». Адаптируя подход Канта, Витгенштейну можно было бы приписатьвопрос: «Что я могу выразить из того, что я знаю?» Этот вопрос, однако, не следуетпонимать в том смысле, что я нечто знаю, а потом пытаюсь это нечто выразить.Вопросы «Что я могу знать?» и «Что я могу выразить?» фактически слиты здесь донеразличимости, поскольку я могу выразить только то, что знаю, а могу знатьтолько то, что способен выразить. Таким образом, задача ЛФТ очерчиваетсястремлением выяснить условия априорной возможности языка. В подготовительныхматериалах так и говорится: «Вся моя задача заключается в объяснении сущностипредложения»[25]. Вопрос о возможности предложенияобразует фон всех тем, затрагиваемых Витгенштейном[26]. Здесь уженепосредственно просматривается связь с Кантом, который главной темой Критикичистого разума сделал вопрос об условиях возможности суждения[27]. Однако этим сходство и ограничивается. Аналогия между тем, кактрансцендентальная логика, опираясь на трансцендентальный анализ опыта, решаетпроблему функционирования априорно-синтетических суждений, и тем, какформальная логика, опираясь на логический анализ языка, решает проблемуфункционирования предложений, представляется спорной[28]. Здесь не должно вводить в заблуждение то, что Витгенштейн иногда пользуетсякантианской терминологией. Его цель и метод не имеют ничего общего страдиционной критической философией.
Дляустановления различий прежде всего необходимо выяснить, какое место в ЛФТотводится формальной логике. Лучше всего охарактеризовать соотношениелогической теории и языка позволит сравнение позиции ЛФТ с позицией Рассела,который был первым, а, судя по мнению Витгенштейна, возможно, и единственнымкомпетентным читателем. По просьбе автора он написал введение к первому изданиюего работы, где наряду с разъяснением ряда технических деталей содержится общаяоценка задачи. Витгенштейн отрицательно отнесся к тексту своего английскогодруга, считая его поверхностным и неправильно трактующим задачу книги[29].
ДляРассела основную роль играет оппозиция естественного и идеального, логическогоязыка, с точки зрения которой он и рассматривает задачу ЛФТ. В частности, онпишет: «Чтобы понять книгу м-ра Витгенштейна, необходимо осознать проблемукоторая его занимает… М-р Витгенштейн исследует условия, необходимые длялогически совершенного языка, – речь идет не о том, что какой-либо языкявляется логически совершенным или что мы считаем возможным здесь и сейчаспостроить логически совершенный язык, но о том, что вся функция языка сводитсяк тому, чтобы иметь смысл, и он выполняет эту функцию лишь постольку, посколькуприближается к постулируемому нами идеальному языку»[30]. Такое понимание задачи книги вполне укладывается в рамки того, что делает самРассел. Для чего служит логический анализ языка? Он предназначен для того,чтобы вскрыть имплицитные противоречия, содержащиеся в некритически принимаемыхспособах выражения. Любая теория, претендующая на описание реальности, не можетгарантировать свободу от противоречия. Однако дело зачастую вовсе не в том, чтонеправильно задана предметная область исследования. Если такое и случается, тоэто внутреннее дело самой теории, которая допускает корректировку задачи иметодов исследования. Когда теория выполняет эвристическую функцию, еесуществование вполне допустимо. Однако наряду с позитивными утверждениями всовокупность выводов, полученных из постулатов теории, могут вкрасться такиеследствия, которые связанны не столько со спецификой исследования, сколько снекритически усвоенными средствами, предоставляемыми используемым языком. ДляРассела типичным примером здесь служит парадокс, установленный им самим вфрегеанской теории функции. Парадоксы подобного рода устранимы надлежащимлогическим анализом и созданием более адекватных средств выражения. Рамки, вкоторых действует Рассел, укладываются в две крайние точки. Это естественныйязык с его двусмысленными, самореферентными выражениями, с одной стороны, иидеал языка, полностью свободного от эквивокаций с другой. Логический анализ,по существу, рассматривается как средство перехода от первого ко второму. Оноправдан лишь тогда, когда результируется в соответствующей логической теории,более или менее близкой к постулируемому идеалу[31].Причем степень приемлемости такой теории зависит от совокупности проблем,касающихся средств выражения, на которые она может дать удовлетворительныйответ. Например, логическая теория Principia Mathematica ближе к идеалу, чемфрегеанский Begriffschrift, поскольку первая свободна от содержащегося впоследнем противоречия.
Расселрассуждает по следующей схеме. Допустим, в языке теории обнаруживаетсяпротиворечие, связанное, скажем, с функционированием самореферентных выраженийили пустых имен. Но описание должно быть свободно от противоречия, которое,стало быть, необходимо устранить. Возникает вопрос: Как? Ответ: Нужно найтиобъяснение его источника. Как только источник найден, следует принятьдополнительное условие, накладываемое на применение выразительных средств.Таким образом, искусственный язык, претендующий на близость к идеалу, связандополнительными условиями, и чем ближе к идеалу, тем условий становится всебольше. В качестве таковых у самого Рассела выступают теория типов, теориядескрипций, теория лишних сущностей, которые добавляются к исходным условиямсовершенного языка, например, в виде аксиомы бесконечности или аксиомысводимости. Таким образом, логический анализ представляет собой своеобразнуюзаботу о языке. Забота подобного рода выражается либо в ограничениях,накладываемых на образование выражений определенного рода, либо в разработке правилсведения одних выражений к другим. Работа логика как философа в более широкомсмысле сводится к созданию удовлетворительной онтологии и теории познания,которые позволили бы обосновать те условия, при которых возможен идеальныйязык. Именно в этом источник философских допущений Рассела. Он как бы говорит:«Если вы хотите, чтобы язык работал нормально, тогда вам необходимо принять тутеорию познания и онтологию, которую разрабатываю я». Философия для английскогофилософа – это то, что фундирует надлежащий логический анализ. Перефразируяизвестное изречение схоластов, можно сказать, что философия выступает здесьслужанкой логики. С точки зрения собственного видения задачи Расселрассматривает и результат работы Витгенштейна, расценивая его в заключительныхпассажах Введения как построение свободной от видимых противоречий логическойтеории, возможно в чем-то сходной с его собственной[32].
Совершеннопо-иному задача видится Витгенштейну. Внешней телеологии логического анализаРассела он противопоставляет внутреннюю телеологию языка. Проблема не в том,чтобы наложить на язык внешние условия, «мы должны узнать, как язык заботится осебе»/>[33]. Подобная постановка вопроса совершеннопереориентирует цель исследования. Из вопроса элиминируется субъективноеусловие возможности анализа. Дело не в том, чтобы выяснить, какиедополнительные ограничения должны быть наложены на язык, для того чтобы онотвечал нашим целям. Язык внутренне целесообразен, и как таковой обладает внутреннимимеханизмами, предотвращающими возникновение парадоксов. «Мне нет надобностизаботиться о языке»[34], язык заботится о себе сам.Всевозможные несообразности, формулируемые в виде парадоксов, возникают из«неправильного понимания логики нашего языка». Дело не в том, чтобы создатьновый, более совершенный язык, дело в том, чтобы, следуя внутреннейцелесообразности языка, правильно объяснить, как он работает. Такой постановкевопроса, видимо, немало способствовала интуиция инженера, на которогопервоначально учился Витгенштейн. Если механизм работает со сбоями, нужновыяснить принцип его работы, а не конструировать дополнительные механизмы,корректирующие сбои.
Впользу внутренней целесообразности языка говорит то, что человек обладаетспособностью строить язык, в котором выразим любой смысл, зачастую не имеяпредставления о значении его отдельных компонентов. Связано это с тем, чтотелеология отражается в логике, которую язык навязывает тому, кто егоиспользует. Логика есть не что иное, как выражение внутренней целесообразности.Здесь носитель языка выступает в качестве ведомого, которому услуги гиданавязаны с необходимостью. Правда, часто случается так, что указания проводникапонимаются неправильно и заводят в непроходимые дебри. Причина сбоев в том, что«язык переодевает мысли. И притом так, что по внешней форме этой одежды нельзязаключить о форме переодетой мысли, ибо внешняя форма одежды образуется сцелями совершенно отличными от того, чтобы обнаруживать форму тела. Молчаливые соглашениядля понимания повседневного языка чрезмерно усложнены» [4.002]. Сложностьмолчаливых соглашений обусловлена сложностью человеческого организма, частьюкоторого является язык. Это свойство повседневного языка обнаруживается спопыткой сказать что-нибудь предельно ясно. Самое простое предложение, например“Часы лежат на столе”, окажется бесконечно сложным и полным эвфемизмов, еслипопытаться выяснить его окончательный смысл. Поэтому, «не в человеческих силахнепосредственно из него вывести логику языка» [4.002]. Этой цели может служитьискусственное приспособление, в качестве которого Витгенштейн рассматриваетформульный язык, изобретенный Фреге и Расселом. Но это вовсе не означает, чтоязык повседневного общения следует заменить искусственным. Искусственный языкничуть не в большей мере близок к идеалу, чем естественный, если об идеалездесь вообще имеет смысл говорить. Каждый язык совершенен в той мере, в которойон выполняет свое предназначение. Другое дело, что различные языки по-разномуобнаруживают свою структуру. В этом отношении искусственный язык более удобен,поскольку он в явном виде демонстрирует то, что в обычном языке скрыто.Логический анализ не предоставляет нам новый, более совершенный язык, он естьсредство установления структуры любого языка, скрытой молчаливыми соглашениями.
Здесьстановится ясным, что априорные условия возможности языка, искомыеВитгенштейном, это не те условия, о которых говорит Рассел. Автор ЛФТ действуетне как логик, стремящийся построить непротиворечивую формальную теорию. «Книгаизлагает философские проблемы», а не логические. Идеальный язык – не цель, асредство. Попытки скорректировать логику языка, связав ее дополнительнымиусловиями, действительно есть философское заблуждение. Что может быть критериемпредельной ясности, как не сама логика? Цель Рассела – исключить из языкалогической теории бессмысленные утверждения. Но критерий осмысленности ибессмысленности можно провести только в языке, он должен устанавливаться самойлогикой, его нельзя навязать извне. «Логика заботится о себе сама, нам нужнолишь следить за тем, как она это делает»[35]. В этомсмысле логика автономна, она сама устанавливает себе критерии.
Такимобразом, видно, что понимание цели и метода логического анализа у Витгенштейнасовершенно иное, чем у Рассела, и связано с пониманием языка. Однако само посебе это различие еще мало говорит о характере новаций, гораздо важнее понять,на чем оно основано. Начнем с того, что в отличие от Рассела и Фреге (как,впрочем, и многих других менее близких исследователей) Витгенштейн никогда неговорит о логике как науке о формах и законах мышления. В ЛФТ логика связанаисключительно с языком. Факт достаточно интересный, особенно если учесть, скользначительное место занимали в работах его учителей вопросы теории познания.Последнее объясняется тем, что, несмотря на усовершенствование логическойтехники, Фреге и Рассел остаются в рамках традиционных представлений осоотношении реальности, мышления и языка. Традиционный подход можно суммироватьв следующем тезисе: Есть реальность, есть мышление, в которой дана реальность,есть язык, выражающий мышление. В данном случае неважно, как понимаетсяреальность или мышление. Существенно то, что мышление рассматривается вкачестве ментального посредника между тем, что мыслится, и способами выражениямысли. В рамках этой трехэлементной структуры языку отводится вспомогательнаяроль, связанная с фиксацией результатов мышления. При этом предполагается, чтоспособ выражения результатов может быть более или менее адекватным. Стремлениепостроить идеальный язык как раз укладывается в эту схему. Правда, этостремление основано на одной сомнительной предпосылке. Получается, что интуициямышления противопоставляется интуиции языка, что мышление каким-то образом данодо и помимо языка и что ‘непосредственное’ изучение мышления можетскорректировать ошибки, обнаруживаемые в средствах выражения. Одним изпарадоксов такой прямой апелляции является то, что предполагается возможностьустановления границы между допустимым и недопустимым в рамках самого мышленияили, по выражению Витгенштейна, «способность мыслить то, что не может бытьмыслимо».
Инуюточку зрения развивает автор ЛФТ: «Мышление и язык — одно и то же. А именно,мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образпредложения и, таким образом, также и некоторый вид предложения»[36]. Витгенштейн убирает ментального посредника. Естьреальность, есть язык, в которой она выражается. Мышление в непсихологическомсмысле и есть язык. Мышление в психологическом смысле есть применение языка.Таким образом, апелляция к мышлению при изучении языка переворачивает ихдействительное соотношение. Раз мышление и язык одно и то же, то всесущественное языка в полной мере относится и к мышлению как его разновидности.Для Витгенштейна изучение языка и есть изучение самого мышления в егосущностных чертах, свободных от психологических привнесений. В языке дано самоесущественное мышления. Дело обстоит не так, что имеются необходимые условиямышления, которые могут быть нарушены применением неадекватных средстввыражения. Используя терминологию Канта, в языке даны априорные условиямышления. В телеологии языка выражен схематизм мышления. В этом смысле каквыражение внутренней целесообразности языка «логика трансцендентальна» [6.13].
Впрочем,задача ЛФТ, если рассматривать ее с точки зрения изучения априорных структурмыслительного процесса, вполне сопоставима с усилиями других авторов. На этопытается обратить внимание и сам Витгенштейн, когда задает риторический вопрос:«Разве не соответствует мое изучение знакового языка изучению мыслительногопроцесса, который философы считали таким существенным для философии логики?Только они по большей части запутались в несущественных психологическихисследованиях» [4.1121]. Однако пониматься это должно с соответствующейкорректировкой, а именно с точностью до наоборот. В ЛФТ изучению существенныхчерт мышления для корректировки языка логики противопоставлено изучение логикиязыка для установления существенных черт мышления[37].Изучение мышления касается применения логики и не может фундировать последнюю.Логика до мышления, в его психологическом смысле.
Показателемпсихологизации существа дела является обращение к опыту, который висследованиях подобного рода всегда выступает неким summum summarum мышления.Витгенштейн же руководствуется основным принципом, что «каждый вопрос, которыйвообще может решаться логикой, должен решаться сразу же» [5.551]. Логику незатрагивают проблемы, связанные с тем, что лежит в основании конкретных знанийо мире, чувственное или интеллектуальное созерцание. Как раз наоборот, попыткирешать логические проблемы, обращаясь к созерцанию мира, как это делают Расселили Фреге, указывают на ошибочность предпринимаемых усилий. Но это не означает,что логика не имеет никакого отношения к миру. Последнее могло бы иметь силутолько тогда, когда логика соотносилась бы с формами и законами мышления, как,например, у Канта, который рассматривает формальную логику как теорию,описывающую структуру отношения мышления к самому себе. Поскольку уВитгенштейна речь идет о логике языка, а сущность языка он видит в описанииреальности, постольку логика, являясь выражением внутренней целесообразностиязыка, очерчивает границы любого возможного описания. «Великая проблема, вокругкоторой вращается все, что я пишу, следующая: существует ли a priori некоторыйпорядок в мире, и если да, то в чем он состоит?»[38].При ответе на этот вопрос необходимо учитывать, что с точки зрения позиции,выраженной в ЛФТ, речь о реальности может идти только в том отношении, вкотором она выражена в языке. Поэтому априорный порядок в мире есть следствиеаприорного порядка в языке.
Несмотряна то, что такой ход мысли имеет видимое сходство с трансцендентальнойпостановкой вопроса, нельзя переоценивать его близость к какой-то разновидноститрансцендентализма. Если это и трансцендентальная философия, то в весьмасвоеобразном смысле. Ее можно назвать негативным трансцендентализмом, посколькуона пытается всякий опыт вывести за рамки отношения языка к реальности. Логикадо опыта, неважно, будет он чувственным, как у Канта, или каким-то другим.Априорный порядок в мире не зависит от типа созерцания. «’Опыт’, в котором мынуждаемся для понимания логики, заключается не в том, что нечто обстоит так-тои так-то, но в том, что нечто есть, но это как раз не опыт. Логика есть довсякого опыта – что нечто есть так. Она есть до Как, но не до Что» [5.552].Логический анализ затрагивает тот срез вопросов, который касается того, чтовообще что-то есть, неважно каким образом оно нам дано. В этом он скорее ближеметафизике Аристотеля, пытающейся ответить на вопрос «Что есть сущее само посебе?»[39].
Такимобразом, понятие опыта, являющееся центральным для трансцендентальнойфилософии, вообще не задействовано у раннего Витгенштейна. Возникает резонныйвопрос: «Почему?» Для того чтобы на него ответить, необходимо уяснить, какоеместо в ЛФТ отводится субъекту. Речь, разумеется, идет о субъекте внепсихологическом смысле. Чтобы прояснить эту проблему обратимся к аналогии,хотя и не вполне правомерной, с Кантом. В трансцендентальной логике субъектвыступает условием применения схематизма рассудка к чувственному материалу. Приэтом сам субъект не является элементом схемы, он выведен за ее рамки. Учитывая,что для Витгенштейна схематизм мышления выражен в телеологии языка, субъект неможет обнаруживаться в языке. Он выведен за его рамки так же, кактрансцендентальное единство апперцепций в схематизме Критики чистого разума.Здесь аналогия заканчивается. В трансцендентальной философии схематизмописывает применение чистых рассудочных понятий к чувственности, а субъектявляется условием такого применения. В результате применения рождается опыт.Все, что не укладывается в схематизм, является для Канта бессмысленным, имеетхарактер ‘трансцендентальной видимости’. Опыт – это своего рода горизонт, закоторый не может выйти трансцендентальная философия. Но именно поэтомуотношение языка и мира не является для Витгенштейна трансцендентальным в смыслеКанта. В ЛФТ речь идет не о применении языка, а о тех условиях, которыепозволяют применять что-то к чему-то. Действительно, субъект является условиемприменения языка к миру, так же как мастер является условием применения шаблонак измеряемому предмету. Но любое применение должно предполагать, что шаблон иизмеряемый предмет имеют нечто общее. Между шаблоном и предметом имеютсяобъективные функциональные отношения. В отличие от субъективных, объективные условияприменения предшествуют самому применению. Как раз поэтому применение бываетверным или неверным в зависимости от правильности понимания шаблона. Именно отаких объективных условиях и ставится вопрос. Но опыт без субъективного условиясовпадает с миром: «Весь опыт есть мир и не нуждается в субъекте»[40].
Когдаречь идет об объективных отношениях языка и мира, то объективное понимается нев критическом, кантовском смысле, а в самом что ни на есть догматическом,поскольку имеются в виду те отношения, которые устанавливаются до всякогосубъекта. Вопрос стоит примерно так: Что есть в самом знаке, чтобы он мограссматриваться как знак? Каковы необходимые условия функционирования знаковойсистемы? Таким образом, задача не в том, чтобы выяснить, как мы выражаем себя спомощью знаков, а в том, чтобы выяснить природу существенного и необходимого взнаках. Не опыт, а именно природа существенного и необходимого в знаках должнаустанавливать границу мыслимого. Демаркация осмысленного и бессмысленногосовпадает здесь с демаркацией выразимого и невыразимого. Вопрос стоит обустановлении такой границы, которая обусловлена сущностью самого языка.Структура знаковой системы накладывает ограничения, которые не могут бытьпреодолены в силу природы самой знаковой системы.
Возникаетсерьезная проблема. Когда априорные условия познания устанавливаются в рамкахмышления, о них можно говорить, подразумевая, что мышление и язык не одно и тоже. Поскольку априорные условия познания устанавливаются именно в языке, о нихнельзя даже сказать. Действительно, возможность высказать нечто осмысленное онеобходимых чертах структуры языка предполагает и возможность осмысленногоотрицания такого высказывания, что само по себе бессмысленно. Вполне возможно,что дополнительные условия, которые, например, Рассел накладывает наобразование выражений, как раз и представляют собой попытку сформулироватьуказанные ограничения. Однако совершенно не случайно, что соглашения, которымируководствуется разговорный язык, ‘молчаливы’. Языковые средства, которые можнобыло бы использовать для того, чтобы выразить внутреннюю целесообразностьзнаковой системы, сами должны были бы ей удовлетворять. Но телеологияотражается в совокупности всех элементов, в системе в целом. Поэтому говорить овнутренней целесообразности языка можно было бы только выйдя за рамки языка,что абсурдно.
Здесьполучает развитие тема, занимающая центральное место еще в Заметках,продиктованных Муру. Витгенштейн явно формулирует ее в письме к Расселу, водном из тех редких случаев, когда пытается охарактеризовать общий смысл ЛФТ:«Я боюсь, Ты не уловил мое главное утверждение, для которого все, что касаетсялогических высказываний, есть только королларий. Главный пункт – это теория отом, что можно выразить ( gesagt ) высказываниями – т.е. языком – (и, чтосводится к тому же, можно помыслить) и что не может быть выраженовысказываниями, но только показано ( gezeigt ); в чем, я думаю, заключаетсякардинальная проблема философии»[41]. Вот здесь как рази проступает основная задача логического анализа, как деятельности по созданиюязыка логики. Логический анализ предназначен не для создания совершенногоязыка, он предназначен для создания такой знаковой системы, которая прояснялабы строй любого языка. Логика языка (а не о какой другой логике и речи идти неможет) – это то, что относится к всеобщей и необходимой природе знаков. Каждаязнаковая система (от естественного языка до идеального языка Фреге–Рассела),поскольку она оперирует знаками, должна удовлетворять этой природе. Поэтому нетболее или менее совершенного языка, всякий язык совершенен. Но практическилюбой язык говорит нечто, логический же язык, отвлекаясь от случайногосодержания выражений, только показывает то, что заключено во всеобщей и необходимойприроде знаков. Он показывает то, что скрыто молчаливыми соглашениями.Стремление выразить внутреннюю телеологию языка как такового и есть основнаязадача логики.
Поэтому,когда Витгенштейн говорит, что философские проблемы возникают из непониманиялогики нашего языка, имеется в виду не то, что отдельные черты знаковой системынеправильно трактуются тем или иным исследователем. Речь идет о том, чтонеправильно трактуется задача самой логики. Логика языка – это то, чтоотносится к уровню показанного, к тому, что «не может быть сказано ясно».Поэтому всякая попытка говорить о логике языка представляет собойфундаментальное философское заблуждение. Множество философских проблем являютсяне ложными, а просто бессмысленными. При надлежащем понимании логики языкамногие проблемы были бы решены, поскольку они бы просто исчезли. Здесь вновьработает инженерная интуиция. Человеку, которому показали, как работаетмеханизм, какие-либо объяснения становятся излишними, он уже видит, чтомеханизм должен работать так, а не иначе. По существу, у Витгенштейна логикастановится именно средством философии, а не наоборот, как у Рассела.
Анализобщего содержания ЛФТ приводит к тому, что исчезли бы не только те проблемы, окоторых говорит Рассел. За рамки построения логически совершенного языка задачаВитгенштейна выходит и в другом отношении. Она не просто связана сдемонстрацией существенных черт знаков. Ее решение косвенным образом указываетна то, что в рамках знаковой системы вообще невозможно выразить, хотя последнееи может иметь видимость содержания. Что же ограничено необходимой природойзнаков? Она показывает то, что может быть сказано с их помощью, тем самымпоказывая то, что с их помощью сказать нельзя. Показывая границу, мы показываемто, что находится по обе ее стороны. С одной стороны – сказанное, с другой –невыразимое. С одной стороны, то, о чем необходимо говорить ясно, с другой –то, о чем следует молчать. Показанное, таким образом, разбивается на два типа:во-первых, то, что относится к знакам самим по себе; во-вторых, то, что неможет быть выражено в знаках. Первое должно просто умалчиваться в силупринимаемых соглашений. О втором нужно молчать в силу невозможности выразить.Невысказанное двояко. Мы должны молчать о границе и о том, что за ней. Вопрос втом, одинаково ли молчание? О первом мы молчим в силу инженерной интуиции,поскольку излишне говорить о том, что и так ясно. О втором же молчиммногозначительно, молчим эмфатически, молчим подчеркнуто. Все наше молчание опервом есть лишь средство подчеркнуть молчание о втором.
Такимобразом, показанное разнообразно, но об одном показанном Витгенштейн, проясняяструктуру языка, все же считает возможным говорить, тогда как о другом можнотолько молчать. Однако это молчание не беспредметно[42]. О чем именно молчит Витгенштейн, проясняет его письмо к Людвигу фон Фиккеру,издателю литературного журнала Brener, в котором автор первоначально надеялсяопубликовать ЛФТ. Это письмо тем более интересно, потому что здесь по-иному,чем в послании к Расселу, разъясняется задача исследования. Фиккер не логик,поэтому содержание письма – это как бы взгляд с другой стороны. Витгенштейнпишет: «Смысл книги – этический. Как-то я хотел включить в предисловиепредложение, которого фактически там теперь нет, но которое я сейчас напишуВам, поскольку оно, быть может, послужит Вам ключом; а именно, я хотелнаписать, что моя работа состоит из двух частей: из той, что имеется здесь вналичии, и из той, что я не написал. И как раз эта вторая часть более важна. Аименно, посредством моей книги этическое ограничивается как бы изнутри; и яубежден, что оно строго ограничивается ТОЛЬКО так. Короче, я думаю: Все то, очем многие сегодня болтают, я устанавливаю в своей книге тем, что я об этоммолчу. И поэтому эта книга, если я не слишком ошибаюсь, говорит многое из того,что Вы сами хотели сказать, но вероятно не увидели, что об этом говорится.Теперь, я рекомендую Вам прочесть предисловие и заключение, ибо они этот смыслприводят к непосредственному выражению»[43].Невыразимым, таким образом, оказывается Кантово царство свободы. Все проблемыэтики являются псевдопроблемами. Ясности мышления соответствует ясностьвыражения, а не болтовня. Наука о морали как система знаний оказываетсяневозможной, а предмет этики специфицируется молчанием, когда указывают на то,о чем можно говорить.
Дверазличные характеристики основной задачи ЛФТ, представленные в письмах, рождаютпроблему: Чем руководствовался Витгенштейн, логикой или этикой? Рассматриватьли его содержание как руководство по философии логики или как систематическуюдемонстрацию невозможности этики? Скорее, ни то, ни другое. Логика и этика –одно, с той лишь разницей, что первая, показывая то, что можно выразить, ставитграницу мыслимому изнутри, а вторая, подчеркнуто безмолвствуя о своем предмете,ставит границу выразимому извне. Ясно мыслить, следуя велению императива, илимногозначительно молчать, следуя требованию ясно мыслить, – это лишь вопроспредпочтения.
[23] Подробные сведения об истории создания и публикации ЛФТможно найти в статье: Wright G. H. von The Origin ofWittgenstein ’ s Tractatus — Wittgenstein L. Prototractatus. P .2-34.
[24] О том, что Витгенштейн рассматривал предисловие непросто как формальный элемент в своей работе, говорит его письмо к К.Огдену,переводчику, подготовившему первое издание ЛФТ на английском языке: «Я полагаю,нет нужды упоминать, что мое предисловие должно быть напечатано непосредственноперед главным текстом, а не как в издании Оствальда, где между предисловием икнигой вставлено введение Рассела» (Wittgenstein L. Letters to C.K.Ogden. –Oxford, Basil Blaсkwell, 1973. – P.21).
[25] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. Пер. В.А.Суровцева.Томск, «Водолей», 1998. С.57.
[26] На важность этого вопроса указывает, в частности, то,что в рукописи ЛФТ был озаглавлен Der Satz (Предложение) и получил своенастоящее название незадолго перед публикацией по совету Дж.Э.Мура (см.: БартлиУ.У. Витгенштейн. С.169).
[27] Основываясь на формальном сходстве вопросов у Канта иВитгенштейна, выраженных в форме «Как возможен Х», Э.Стениус (Wittgenstein’sTractatus, P.220), а следом за ним и другие авторы (см., например Гарвер Н.Витгенштейн и критическая традиция // Логос. 1994. №6), охарактеризовалипозицию ЛФТ как «трансцендентальный лингвизм». Здесь, однако, нельзя несогласиться с У.Бартли (Витгенштейн. С.170) в том, что «далеко не каждыйвопрос, выраженный в форме «Как возможен Х», кантианский по своему происхождению».
[28] Подобная аналогия проводится, например, в: Pears D.Wittgenstein. – Fontana/Collins, 1971.
[29] Ознакомившись с рукописью Введения, Витгенштейн писалРасселу: «Я совершенно не согласен с многим из того, что в ней написано: как стем, где ты меня критикуешь, так и с тем, где ты просто пытаешься разъяснитьмои взгляды» (ПР, С.157).
[30] Рассел Б. Введение — Витгенштейн Л. Логико-философскийтрактат. – М.: Иностр. лит., 1958. – С.11-12.
[31] Ссылаясь на несовершенство естественного языка,оправдывает свой шрифт понятий и Г.Фреге: «Логические взаимосвязи почти всегдатолько намечены языком и оставлены для догадки, но не выражены надлежащимобразом… Недостатки вызваны определенной податливостью и неустойчивостью языка…Нам нужна система символов, в которой запрещена любая двусмысленность, и чьястрогоя логическая форма не может выходить из содержания» (Frege G. On theScientific Justification of a Concept-script // Mind, 1964, №290. – P.157-158).Несмотря на то, что в целом Фреге относится к естественному языку болеетерпимо, чем Рассел, он все-таки считает его непригодным для научных целей, и вэтом отношении также противопоставляет искусственно созданному идеалу. Вполневозможно, что он истолковал задачу ЛФТ вполне аналогично Расселу. Кстатисказать, по мнению Витгенштейна, пославшего Фреге рукопись книги, тот «не понялв ней вообще ни слова» (Wittgenstein L. Letters to Russel, Keyns and Moore.P.71).
[32] В этом же ракурсе Рассел формулирует и свои критическиезамечания (касающиеся, в частности, построения метаязыка, в котором могут бытьсформулированы и решены проблемы, относимые в ЛФТ к области невыразимого),предполагая, что может быть создана более совершенная теория, где проблемы, поставленныеВитгенштейном, могут быть технически решены более приемлемым способом.
[33] Витгенштейн Л. Дневники 1914-1916. С.61.
[34] Там же, с.62.
[35] Там же, с. 27.
[36] Там же, с.105.
[37] Предупреждая неправильное понимание, Витгенштейн говорито том, что опасность запутаться в несущественных психологических деталях грозити его методу [4.1121]. Примером тому как раз и может служить Введение Рассела.
[38] Там же, с.73.
[39] Что касается используемого Витгенштейном термина‘трансцендентальное’, то по содержанию он скорее ближе схоластической традиции,чем философии Канта.
[40] Там же, с. 111.
[41] Wittgenstein L.Letters to Russell, Keyns and Moore. P.71. Нельзя сказать, что Расселсовершенно не заметил этой темы. Он обращается к ней во Введении. Другое дело,что он интерпретирует ее не как философскую, а как логическую проблему, т.е.рассматривает с точки зрения построения идеального логического языка.
[42] Предметность молчания в ЛФТ отмечали уже представителиВенского кружка, на что указывает один из австрийских исследователей:«Проницательный Отто Нейрат, энергичный критик Витгенштейна, обсуждая последнеепредложение Трактата, между прочим, выразил свое справедливое подозрение: ‘Очем невозможно говорить, о том следует молчать’: что стоит за словом ‘о том’?Почему не просто молчать? Вот буквально Отто Нейрат: «‘О чем невозможноговорить, о том следует молчать’ – это, по меньшей мере, языковаянеправильность; это звучит так, как если бы имелось нечто, о чем мы не могли быговорить. Мы скажем: если кто-то действительно желает придерживаться сугубометафизического настроения, то он молчит, но не ‘молчит о чем-то’. Мы не нуждаемсяв метафизической лестнице для пояснений. В этом пункте мы не можем следовать заВитгенштейном, однако его большое значение для логики тем самым не умаляется».Это слово ‘о том’ для Витгенштейна как раз и было той ‘важной частью’, окоторой он позже очень хорошо говорил. И говорил не только всей своей ‘формойжизни’, но также философскими работами» (Краус В. Молчать о чем — Вопросыфилософии, 1996, №5. – С.114).
[43] Wittgenstein L.Briefe an Ludwig von Ficker. – Salzburg: Verlag Otto Muller, 1969. – S.35-36.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.i-u.ru/