Античная мифология в «Северной симфонии» Андрея Белого Коростелёв Сергей Геннадьевич Студент Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия «Северная симфония» Андрея Белого делится на 4 части, что можно объяснить, на наш взгляд, ее архетипическим сюжетом и мифоритуальным подтекстом. Такое четырехчастное деление можно считать прямым отражением сезонной цикличности, заложенной в подсознании индоевропейца. У древних славян, например, годичный земледельческий цикл был представлен мифом о Кощее Бессмертном [Рыбаков: 302-333]. Впрочем, Белый не опирается здесь именно на восточнославянскую волшебно-богатырскую сказку, а восходит к ее корням и главному общеевропейскому эталону – к греческой мифологии. В подтверждение обратимся к мифу о Персефоне. Бог подземного царства Аид похищает Персефону, дочь Деметры и Зевса, и увлекает ее в свой аид («преисподнюю»). Деметра, богиня плодородия, разыскивая дочь, унесенную в самый разгар весеннего цветения, забросила свои обязанности, и на земле начался голод. Ничто не росло, ничто не цвело и ничто не созревало. Жизненная растительная сила вдруг иссякла. Тогда вмешался Зевс и определил Персефоне пребывать вне аида, на земле, 8 теплых месяцев, а к своему подземному супругу отправляться только после завершения всех земледельческих работ в полях и виноградниках на 4 зимних месяца [Мифы народов мира, Т.2: 305]. 4 части «Северной симфонии» совпадают с 4 временами года, причем действие произведения начинается именно весной (начало посевных работ). «Весеннею ночью умирал старый король», [Белый: 38] – первое же слово первой части дает нам указание на весну. Правда, в первой части Белый проводит молодого короля, его жену и королевну от весны до весны, показывая, как они проводили время. Дальше же автор дает лаконичную поэтическую формулу: «Так проходил год за годом». И это тоже можно считать отголоском древнего мифического сознания: люди не могли проводить сезонные циклы по-разному. Они должны были совершать одни и те же повторяющиеся действия, продиктованные необходимостью пропитания, а, следовательно, и выживания. Белому не нужно было описывать все время взросления королевны. Достаточно и того, что показан один цикл. Перейдем ко второй части: «Жаркими августовскими ночами бегали лесные собаки…Приходил и горбун лаврентьевской ночью» [Там же: 51]. Итак, речь идет об августе, а упоминание лаврентьевской ночи (ночи с 9 на 10 августа) позволяет нам определить даже точную дату одного из событий – колдовского празднества. Однако после эпизода с одурманиванием молодого рыцаря мы читаем: «Стояли июльские ночи» [Там же: 58]. По-видимому, автор прибегает к ретроспекции, и если это так, то вторая часть имеет кольцевой характер, начинаясь и заканчиваясь описанием шабаша. Вся история взаимоотношений королевны и молодого рыцаря происходит в таком случае в июле – начале августа, ограничиваясь 10-м числом. Действие третьей части начинается осенью: «Сегодня было бледное утро. Начиналась осень» [Там же: 68]. В части четвертой, в отличие от трех первых, где мы встречаем прямые указания на весну, лето (август) и осень, слова «зима» нигде нет. Тем не менее, автор словно шифрует именно это время года обильным использованием характерных тропов. Обратимся к цифрам. В четвертой части эпитет «белый» (и его производные) в различных числах, родах и падежах употребляется 31 раз, но это далеко не всё: «туман», «туманный» – 17 раз; «снег», «снежный» (в том числе «белоснежный») – 7 раз; «бледный» (в том числе «бледнокаменный») – 5 раз; «серебряный» + «серебристый» – 3+1= 4 раза; итого: 64. И это не считая существительных «облака», «дым», эпитетов «дымный», «мутный», «пенный» и др., также дополняющих наше цветовое восприятие. Создается некий почти абсолютный, надмирный характер всеобщей белизны, причем достигается этот эффект не столько количеством и простым нагромождением приведенных выше тропов, сколько их постоянным сопряжением. Переход из одного обозначения белизны в другое часто происходит по принципу сообщающихся сосудов: «белый» переходит то в «белоснежный», то в «белый туман». «Белый туман», в свою очередь, в «снежный туман». Иногда «белый» перетекает в «бледный», а метафора «бледный блеск» в чем-то сопрягается с «серебристым» и, главное, с появляющимся в конце образом серебряного колокола, возвещающего о восходе звезды Утренницы. Красной нитью через всю четвертую часть проходят мотивы забвения и безвременья. Забвение, т.е. забывание (потеря и отсутствие памяти), возможно тогда, когда наступает конец времен (когда ход времени прекращается). В глубокой древности зима как раз и была для наших предков мертвым сезоном, когда все сельскохозяйственные работы прекращались. Прекращалась, следовательно, и всякая активная деятельность. «Память» возвращалась к человеку только с наступлением весны, когда снова нужно было обрабатывать землю, т.е. «вспоминать» давно установленный земледельческий цикл. Завершается произведение Утром нового Дня. Одним из толкований этого символа может быть начало весны. Ибо зима не несет с собой конец жизни и мира, а несет лишь конец очередного цикла. Архетипическим сюжетом «Северной симфонии» являются, таким образом, древние сельскохозяйственные ритуалы, где человеческий «страх перед историей» был психологической основой мифологического «вечного возвращения», циклической регенерации времени и мира. Мифологическое ядро произведения, помимо мифа о Персефоне, составляют также представления, связанные с культом Диониса (среди архаических ипостасей которого был и Загрей – сын Зевса критского и Персефоны [Мифы народов мира, Т.1: 380]), мотивы сна и вознесения. Античная мифология присутствует в «Северной симфонии» не только имплицитно, не только на глубинном, уходящем в само построение текста уровне, но и эксплицитно – это такие образы и символы, как листья лотоса, сфинкс, великаны, кентавр Буцентавр, Сатурн. Литература Белый А. Симфонии. Л., 1991. Мифы народов мира / Под ред. С.А. Токарева: в 2 т. М., 1980. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 2001.