На правах рукописиБОТОРОЕВА ЮЛИЯ СЕРГЕЕВНАЛИНГВОСЕМИОТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ЭВОЛЮЦИИ ЭВФЕМИЗМА В КОНТЕКСТЕ ВРЕМЕНИ КУЛЬТУРЫ (на материале английского языка)Специальность 10.02.04 – германские языкиАВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Иркутск – 2010 Р абота выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Иркутский государственный лингвистический университет» ^ Научный руководитель: доктор филологических наук, профессорКаплуненко Александр МихайловичОфициальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Плотникова Светлана Николаевнакандидат филологических наук, доцент^ Амосова Татьяна ВладимировнаВедущая организация: ГОУ ВПО «Дальневосточный государственный гуманитарный университет»Защита состоится «10» февраля 2011 года в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.071.01 по защите докторских и кандидатских диссертаций в Иркутском государственном лингвистическом университете по адресу: 664025, г. Иркутск, ул. Ленина, 8, ауд. 31.С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Иркутский государственный лингвистический университет».Автореферат разослан « » декабря 2010 года. Ученый секретарь диссертационного совета Литвиненко Т. Е. ^ ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫЦелью настоящей диссертации является установление семиотической природы современного эвфемизма как знака культуры в англо-американском дискурсе постмодерна. Современные лингвистические исследования демонстрируют большой интерес к исследованию эвфемизмов с точки зрения различных аспектов реализации эвфемии в языке [Тюрина, 1998; Асеева, 1999; Артюшкина, 2001; Порохницкая, 2004; Обвинцева 2004; Бойко, 2005; Бушуева, 2005; Терещенко, 2005; Кипрская, 2005; Баскова, 2006; Абакова, 2007; Харитонова, 2008; Глиос, 2008]. Этот интерес неизменно объясняется наличием широкого спектра материала для лингвистических исследований собственно эвфемизмов. Повышенная степень эвфемизации может представляться как характерная черта культуры постмодерна. Многие аспекты эвфемии остаются дискуссионными, в том числе вопрос о соотношении эвфемизма и политкорректного термина. Некоторые исследователи при изучении эвфемизмов не выделяют политкорректные термины [Заботкина, 1989; Москвин, 1999; Павлова, 2000; Крысин, 1994; Баскова, 2006]. Другие исследуют политкорректные термины в рамках эвфемистической лексики [Шейгал, 2000; Панин, 2004; Палажченко, 2004а; Кипрская, 2005]. Третьи рассматривают политкорректную лексику без отнесения к лингвистическим средствам эвфемии [Асеева, 1999; Дьяченко, 2008]. Культура, утратившая в эпоху постмодерна целостность, представляет собой субкультурную мозаику [Лиотар, 1998; Ильин, 1998]. Каждая субкультура в своей предельной конечной реализации будет представлять собой индивидуальное сознание. Личность как представитель той или иной субкультуры, или, иначе говоря, как представитель того или иного экспертного сообщества понимает меру запрета, сторону запрета, контекст его применения в соответствии с установками своего субкультурного сообщества. Необходимость эвфемизации также устанавливается вследствие этого факта. Наконец, явление эвфемизации речи связано с таким феноменом, как политкорректная идеология. Таким образом, эвфемизм требует дальнейшего изучения в рамках современной культуры, природы взаимосвязи эвфемизма и политкорректного термина, сущности понятий этих лингвистических феноменов с привлечением к анализу положений философии языка и современных когнитивных исследований. Кроме того, необходимо отметить, что в рамках изучения природы речевого воздействия выделяются манипулятивные характеристики эвфемизмов и политкорректных терминов. Актуальность настоящего исследования заключается в необходимости установления семиотической природы современного эвфемизма в условиях активного функционирования политкорректной лексики. Важно обратить внимание на необходимость междисциплинарного изучения эвфемизма, ибо недостаточно изучать это языковое средство только в рамках лингвистической науки. Необходимо подчеркнуть, что характер современных и политкорректных эвфемизмов требует детального изучения с целью раскрытия механизма их манипулятивного воздействия. Наконец, актуален новый подход к изучению эволюционной смены эвфемизмов в историческом ряду, определённом понятием Времени Культуры. В качестве объекта исследования избирается англо-американский дискурс, который проявляется в текстах, характеризующих определенное Время Культуры. Как правило, это речи известных политиков, активистов политических движений, отвечающие в наивысшей степени условиям искренности речевого акта. Предметом исследования являются семиотические характеристики эвфемизма и политкорректного термина как знаковых средств языка, а также природа манипуляции при использовании эвфемизмов и политкорректных терминов в дискурсе. Наше исследование исходит из гипотезы о том, что современные эвфемизмы лишь частично представляют собой политкорректные термины. Политкорректный термин имеет искусственную природу, в то время как эвфемизм представляет собой продукт историко-культурной эволюции. Также выдвигается постулат о том, что семантические и прагматические параметры эвфемистической замены зависимы от интенционального горизонта Другого в определенном Времени Культуры. В соответствии с поставленной целью и выдвинутой гипотезой в диссертационном исследовании решаются следующие задачи: 1) в исследовании понятия «эвфемизм»: а) определить структурные функции эвфемизма, б) выявить основные семантические и прагматические параметры эвфемизма; 2) разграничить понятия истинного и стертого эвфемизма при помощи теории языковой нормы, диалектики смысла и значения, диалектики Мира Действия и Мира Ценности; 3) на основе установления понятий «истинный» и «стертый эвфемизм» дать определение понятию «эвфемистический ряд»; 4) определить понятия Время Культуры и знак культуры; 5) установить закономерности эвфемистической смены знаков в современном англо-американском дискурсе постмодерна; 6) определить отношения в эволюционной цепи понятий «табу-эвфемизм-политкорректный термин»; 7) выявить манипулятивный характер эвфемистического и политкорректного знака в эпоху постмодерна; 8) выявить причину эволюционной смены политкорректных терминов. В целях решения поставленных задач применялся интерпретативный метод с элементами дефиниционного анализа. Материалом исследования послужили тексты выступлений, автобиографических записок политических деятелей США от Т. Джефферсона до Б. Обамы, массмедийные тексты эпохи постмодерна различных печатных изданий США, таких как Time, LA Times, NY News, Newsweek и др., ресурсы сети «Интернет» официальных организаций США. Также к исследованию были привлечены Американский корпус современного американского языка и Британский национальный корпус. В меньшей степени были использованы художественные тексты. Проанализированный материал составляет около 850 текстов общим объемом более 3600 страниц. ^ Теоретической основой данного исследования являются работы зарубежных и отечественных лингвистов, посвященные теории эвфемии [Kany, 1960; Partridge, 1967; Кацев, 1989; Keith, 1991; Крысин, 1994; Москвин, 1999; Ларин, 2003; Holder, 2003], теории языковой нормы [Ельмслев, 1960; Косериу, 1963; Гавранек, 1967], теории речевых актов [Серль, 1986]; современные когнитивные исследования [Арутюнова, 1999; Демьянков, 2003]; основы дискурсивного анализа [Van Dijk, 1993; Fairclough, 2006], философии [Бахтин, 1975; Гегель, 1999; Гуссерль, 2004], семиотики [Лотман, 2000; Пирс, 2000], речевого воздействия и манипулирования [Кара-Мурза, 2006; Каплуненко, 2007]. Новизна исследования заключается в интегрировании теории языковой нормы, диалектики смысла и значения, а также понятий Время Культуры, Мир Действия и Мир Ценности с целью исследования сущности эвфемизмов. Новыми являются результаты анализа эволюционной смены терминов «Negro – Colored – Black – African American» с точки зрения смены Времени Культуры. Получены новые сведения о манипулятивном потенциале политкорректных терминов и современных эвфемизмов. На защиту выносятся следующие положения: 1. Семиотический механизм эвфемизма как знака, замещающего собой в определенной ситуации имя-табу, основан на нейтрализующей функции интерпретанты. Интерпретанта знака-эвфемизма смещает фокус восприятия объекта путем выведения нежелательного признака за рамки актуальной семантической структуры. 2. Механизм перехода истинного эвфемизма в разряд стертых работает в режиме регулярного воспроизведения знака-эвфемизма в определенном контекстуальном окружении таким образом, что знак утрачивает эвфемистическую функцию и замыкает на себе легитимные признаки скрываемого объекта. 3. С точки зрения интенциональности эвфемизм есть реализация в Мире Действия такой интенции, которая принадлежит уровню Мира Ценности и определяет степень запрета объекта. Однако использование эвфемизма без учета интенционального горизонта Другого дает акт коммуницирования, но не акт коммуникации. 4. Современный эвфемизм представляет собой радикальную форму интеграции сущности эвфемизации и семиотических условий эпохи постмодерна, в частности, господства политкорректности. Эвфемизм является продуктом естественной семиотической среды, в то время как политкорректный термин сконструирован подобно эвфемизму, и, как любая копия, подвержен симулякризации. 5. Смена эвфемизмов в эвфемистическом ряду зависит от условий, складывающихся в том или ином Времени Культуры. В конечном итоге именно Время Культуры определяет содержание нейтрализующей функции интерпретанты. 6. Традиционным путем порождения политкорректного термина является конструирование термина в рамках дискурса экспертного сообщества и затем его проведение в дискурс различий. Это – вариант универсальной манипулятивной технологии. ^ Теоретическая значимость настоящей работы заключается в том, что ее результаты вносят вклад в развитие исследований, посвященных изучению средств эвфемизации речи, включая политкорректные термины. В диссертации предлагается решение вопроса о семиотической связи эвфемизма и политкорректного термина, подход к изучению природы эвфемизма и политкорректного термина с привлечением знаковой теории Ч.С. Пирса, языковой теории нормы, понятия Времени Культуры. Результаты исследования имеют междисциплинарное значение и в целом открывают новые пути для дальнейшего исследования эвфемизмов и политкорректных терминов. ^ Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы в преподавании вузовских курсов межкультурной коммуникации, дискурсивного анализа, интерпретации текста, а также в курсах стилистики и лексикологии английского языка. Учитывая активную роль политкорректной лексики в современном англо-американском дискурсе, следует рекомендовать использование материалов диссертации на занятиях по культуре речи. Материалы исследования могут быть использованы при руководстве курсовыми и дипломными работами. ^ Апробация работы. Основные результаты исследования были представлены в виде докладов на научных конференциях и семинарах в Иркутском государственном лингвистическом университете (2007-2010 гг.). По теме диссертации сделаны доклады на конференциях, посвященных неделе науки в Иркутском государственном лингвистическом университете (Иркутск, 2008 г., 2010 г.). Основные положения работы отражены в четырех публикациях, в том числе в публикации в рецензируемом издании. Общий объем публикаций составляет 1,5 печатных листа. По структуре работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, списка источников примеров, списка использованных словарей. Каждая глава делится на параграфы и сопровождается выводами. Во Введении представлены основные сведения о работе: обосновывается актуальность исследования, научная новизна, формулируются цели и задачи работы, определяются предмет и объект исследования, определяется теоретическая база исследования, излагаются положения, выносимые на защиту. В первой главе «Теоретическое осмысление понятия эвфемизм. Эвфемизм в контексте Времени Культуры» рассматриваются основные подходы к изучению эвфемизма, различие «истинного» и «стертого эвфемизма». Дается определение понятию «Время Культуры». Во второй главе «Манипулятивный характер эвфемистического знака» (на примере англо-американского дискурса эпохи постмодерна) рассматривается семиотическая эволюция, устанавливаются общие черты и различия эвфемизма и политкорректного термина. Раскрывается манипулятивный характер эвфемистического знака в эпоху постмодерна. В третьей главе «Особенности смены политкорректных терминов в англо-американском дискурсе (на примере эволюционной цепочки терминов Negro – Colored – Black – African American)» предлагается анализ семантического и прагматического контекстов интерпретации терминов в условиях Времени Культуры, раскрываются причины эволюционной смены терминов. В заключении формулируются результаты проведенного исследования, дается оценка его перспективы. ^ ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Эвфемию правомерно рассматривать не только как лингвистическую проблему, но и как проблему социального взаимодействия [Кацев, 1988; Сеничкина, 2006]. Поиск иной сущности объекта с учетом интенционального горизонта переживания Другого находит свое воплощение в эвфемизме. Эвфемизм представляет собой особый знак, замещающий в определенной ситуации имя запрещенного объекта. Знак-эвфемизм и знак, замещаемый эвфемизмом, имеют общий объект, но разные интерпретанты. Интерпретанты знака эвфемизма смещают фокус восприятия объекта на интенциональном горизонте Другого путем выведения за рамки актуальной семантической структуры нежелательного признака. Слова широкой семантики, выступающие в роли эвфемизмов, характерный тому пример. Например, знаки thing, action имеют такой диапазон интерпретанты, который позволяет замещать знаки, относящиеся к разным по своей природе объектам. В словаре эвфемизмов Р. Холдера знак action представлен тремя возможными эвфемистическими интерпретациями [Holder, 2003]. Широта разбега интерпретанты знака «action», которая раскрывается при анализе его дефиниции «the state or process of doing something or being active; operation» (Collins), максимально отдаляет знак от запрещенных объектов. Широта интерпретанты возможна вследствие бедного содержания знака «action» и его широкого объема, за счет которого возможна отсылка знака к другим объектам. Знак-эвфемизм «action» выражает различные интерпретанты: 1) vice or illegal activity, or its proceeds (usually illegal gambling, narcotics or prostitution); 2) the brutal harassment of supposed opponents; 3) a chance of casual copulation [Holder, 2003, p. 4]. Так, в первом случае знак «action» является эвфемизмом к означению противозаконных деяний, таких как употребление и распространение наркотиков, азартные игры, проституция. Второй объект, который представлен эвфемизмом «action», представляет собой жестокое насилие над противниками. Типичный контекст применения этого знака в качестве эвфемизма даёт дискурс нацистов, в котором таким образом обозначался геноцид по отношению к евреям. Интерпретанта раскрывается в словарной помете словаря эвфемизмов: «the Aсtion of the Nazis normally directed at Jewish citizens». Третий случай употребления знака «action» в качестве эвфемизма представляет собой ситуацию, которая описывает возможность случайной половой связи. Он представлен следующим примером в словаре Холдера: «then he stared around to check the action». Далее в словаре восстанавливается ситуация, которая позволяет понять смысл знака «action» в данном контексте: «he had gone to a bar in search of a woman for casual sex». Такое расширение контекста необходимо, вследствие того, что интерпретанта знака «action» расширяет горизонт интерпретации настолько, что понимание ситуации раскрывается лишь в адекватном контексте. Знак-эвфемизм не избирается произвольно. Необходимо существование общих признаков, которые сближали бы в определенной ситуации нежелательный объект и его временную номинацию. Диапазон интепретанты диктует успешность знака, сформированного для выполнения эвфемистической функции. Частота воспроизведения знака-эвфемизма с каждым разом сближает знак и объект, тем самым, сокращая расстояние от знака-эвфемизма до запрещенного объекта. В результате объект постепенно приобретает новый репрезентамен, выступавший ранее в качестве эвфемизма. Иными словами, частое воспроизведение определенного знака в качестве эвфемизма приводит к таким изменениям в структуре признаков воспринимаемого объекта, что начинает интерпретироваться в рамках этой новой семиотической конфигурации. Таков механизм перехода от истинного эвфемизма к стертому. Как справедливо отмечает А. М. Кацев «частота использования ведет, естественно, к упрочению ассоциативных связей между новым наименованием и старым значением и постепенному превращению вследствие этого эвфемизма в свою противоположность» [Кацев, 1988, с. 41]. С семиотической точки зрения истинный эвфемизм как знак позволяет выстроить такую интерпретанту, которая бы отдаляла объект от репрезентамена. Интерпретанта в этом случае не всегда достигает горизонта объекта (см. рисунок 1.). Рисунок 1. Так, btпредставляет собой лингвистический знак, который при помощи устойчивой интерпретанты восходит к объекту в максимально большом количестве контекстов у максимально большого количества интерпретаторов. В случае знака bt1 интерпретанта удалена от объекта, но тем не менее в некотором количестве контекстов этот знак восходит именно к объекту В (стертый эвфемизм). Интерпретанта знака bt2 максимально отдалена от объекта В и может реализоваться в истинном эвфемизме. Природа стертого/истинного знака-эвфемизма лучше раскрывается сквозь призму понятия нормы языка и категории смысл/значение. Стертые эвфемизмы представляют собой такую интерпретанту, которая неоднократно воспроизводилась в характерных контекстах и приближена к горизонту интерпретации объекта на максимально близкое расстояние, однако именем объекта не выступает. Она нормирована, и знак-эвфемизм уже не скрывает, а выражает запрещенное понятие. Истинные эвфемизмы по своей семантике близки к смысловой категории. Истинный эвфемизм в таком случае представляет собой употребление знака в эвфемистической функции в новом для знака контексте определенной ситуации, поэтому в дискурсе возможно наличие знаков, которые помогают восстановить истинный контекст интерпретации и идентифицировать объект: 1. Jenny Hoyle, the Tauton Town Centre Manager, hasn’t been heard to utter nasty words like «vagrant» - she prefers the sublime phrase «pavement people» [Holder, 2003 b] 2. Karl-Heinz Tesselmann liked to think of himself as a wanderer. Words such as tramp, hobo and vagrant offended him, terms bandied about by an unsympathetic society. His parents had been killed during the Berlin blitz and after being shunted from one set of foster parents to another he had run away at the end of the war. At seventeen he joined a travelling band of gypsies who taught him the finer skills of pickpocketing until an accident to his hand six years later put paid to what would have been a very lucrative career. The gypsies, having no more use for him, threw him out Death train [URL://www.corpus.byu.edu/bnc/]. Знак «vagrant» характеризуется интерпретантами, имеющими отрицательную оценку для Субъекта (т.е. для Jenny Hoyle) – nasty words (unpleasant, offensive, or repugnant). Употребление этого знака для нее неприятно, оскорбительно, невыносимо. Вероятно, имя в реальном мире связано с её эмоциональным переживанием объекта, он неприятен и стигматичен, что проявляется в категорическом отрицании имени – «hasn’t been heard to utter nasty words like «vagrant». В контексте данной ситуации pavement people функционирует как эвфемизм, который субъектом осознается в качестве нормы речевого общения. Об этом свидетельствуют метаязыковые оценочные комментарии: vagrant – «nasty», pavement people – «sublime phrase». Содержание знаков vagrant и pavement people устанавливается путем анализа словарных дефиниций. Все интерпретанты знака «vagrant» отрицают существование у человека социально значимых вещей: работы, дома, денег. Такой человек с точки зрения современной социальной нормы не вписывается в рамки принятой практики взаимодействия в обществе. Эвфемизм pavement people снимает признак, выражающий отсутствие: «no home or work», «no settled abode, income, or job». Вместо этого признака появляется «paved path for pedestrians». Объект уже не воспринимается через признак отсутствия у него дома, работы, денег. Остается признак, выраженный дескрипцией «люди, живущие на тротуаре». В объекте, воспринимаемом через знак pavement people, также нейтрализуется признак «someone who begs». Развернутый контекст во втором примере поясняет выбор истинного эвфемизма. Основная интерпретанта, объединяющая три знака (vagrant, hobo, tramp), состоит в указании на отсутствие постоянного места жительства, проявляющееся в постоянных переездах с места на место. Знаки tramp, vagrant, hobo, которые могут также идентифицировать Субъекта, в силу их определенной отрицательной оценочной характеристики не принимаются Субъектом: Words such as tramp, hobo and vagrant offended him. Однако контекст ситуации свидетельствует об обратном, а именно: что выражения, которые Субъект считает для себя оскорбительными, содержат адекватно характеризующие его интерпретанты: у него нет собственного дома, нет работы, с 17 лет он жил с цыганами, которые обучили его воровству. В знаке wanderer интерпретанта акцентирует признак «a person, who moves from place to place and has no permanent home» (LDCE). При помощи этого знака объект воспринимается как человек без постоянного жилья, а не как человек, у которого его нет. В результате он воспринимается как путешественник. И pavement people и wanderer являются истинными эвфемизмами, четко исполняющими функцию сокрытия или размывания нежелательного объекта на интенциональном горизонте коммуникантов. Очевидно, что новые интерпретанты, создаваемые при необходимости создания истинного эвфемизма, меняют акценты на признаках объекта. В знаке vagrant нежелательные признаки – такие, как отсутствие дома, работы денег, бродяжничество – заменяются на знак pavement people, где эти признаки уже нейтрализованы. Более того, примеры употребления свидетельствуют о том, что для использования эвфемизмов в речи направленность Субъекта на сознание Другого не обязательна. В данном случае наблюдается картина, когда в личной когнитивной сфере Субъекта эвфемизация важна не столько для Другого, сколько для себя-как-Другого [Дубровский, Черносвитов, 1979]. В доказательство можно привести метаязыковые комментарии, имеющиеся в контексте, например: he likes to think of himself as wanderer. Такие примеры показывают, что эвфемизм обладает психологическим потенциалом, необходимым для выравнивания когнитивного диссонанса – состояния, в котором этические установки личности противоречат действиям, которые личность совершает [Фестингер, 1999]. В условиях постмодернистской культуры норма качественно трансформируется. Этому способствует такая особенность культуры постмодерна, как существование субкультур, отсутствие единого центра. Норма реализуется в Мире Факта согласно смыслам той или иной субкультуры. Также и эвфемизмы могут быть отнесены к той или иной субкультуре. Знак-эвфемизм есть реализация в Мире Действия такой интенции, которая принадлежит уровню Мира Ценности и которая определяет степень запрета определенного объекта. Прагматика эвфемизма, его направленность на Другого успешно реализуется в заданных Временем Культуры векторах. Иными словами, Время Культуры во многом обуславливает появление и количество воспроизводимых здесь и сейчас эвфемизмов. Дискурс, образующийся вокруг знака культуры, обеспечивает его закрепление именно за данным Временем Культуры. В понятии Время Культуры необходимо выделить 1) событие; 2) общую интенциональность социума; 3) дискурсивную деятельность общества. Заслуживает внимания высказывание А.М. Кацева в отношении понятия эвфемистического ряда, который понимал смены эвфемизмов как «постоянный процесс стирания эвфемистической функции» [Кацев, 1988, с. 64]. Другими словами, приобретая эвфемистический контекст, знак в рамках одного Времени Культуры не может возобновлять свою эвфемистичность с такой же силой, потому что условия интерпретации со сменой Времени Культуры изменились. Например, Э. Партридж для иллюстрации динамики эвфемистических замен в качестве примера приводит ряд: mad – crazy – insane – lunatic – mentally deranged – mental. Этот ряд достаточно репрезентативен в количественном отношении. Воспроизведение этого ряда как смену эвфемизмов можно отнести к 19-20 векам. У всех знаков, которые выделены Э. Партриджем в эвфемистический ряд понятия «сумасшедший», имеются интерпретанты, устремленные к данному признаку. Но фокус восприятия меняется от обвинений в нерационализме до современного значения – наличия психического отклонения. Наиболее полно эвфемизм раскрывается «здесь и сейчас», т.е. там, где информация интерпретируется именно так, как того хотел адресант, который представляет собой норму единичного интерпретатора. Синонимами по сути своей эвфемизмы будут являться только в Мире Ценности. В Мире Действия каждый раз нужно будет искать новый способ переименования – каждый раз понимать и раскрывать характер объекта заново. Рассмотрим эвфемистический потенциал дискурса – «discourse of the war on terror» [Fairclough, 2006]. Характерной чертой данного дискурса является крайняя эвфемистичность дискурса. В качестве примера приведем отрывок высказывания Дж.Буша: On September the 11th, enemies of freedom committed an act of war against our country. Americans have known wars, but for the past 136 years they have been wars on foreign soil, except for one Sunday in 1941. Americans have known the casualties of war, but not at the center of a great city on a peaceful morning [Bush, 2001]. В отрыве от контекста объект, обозначенный как enemies of freedom, трудно восстановить. Тем труднее становится задача, когда вплетаются интерпретанты из Мира Ценности, а знак freedom имеет именно такие интерпретанты. Общая интерпретанта всех возможных объектов знака enemy – «причинение/нанесение вреда кому-то/чему-то». Называя террористов врагами свободы, Дж. Буш избирает довольно изящный эвфемизм, однако этот эвфемизм направляет на такую интерпретацию событий, которая необходима именно данному политическому сообществу. Выбрав данный знак, он направляет сознание интерпретатора на объекты из Мира Ценности, а не из Мира Действия, что противоречит актуальной действительности. Нужно отметить, что дискурс Дж.Буша изобилует перифразами и метафоричностью: act of war, except for one Sunday in 1941, casualties of war, center of a great city, peaceful morning. Эвфемизмы, представленные в данных отрывках, достаточно репрезентативны для данного Времени Культуры и вписываются в общую тональность дискурса. Такая семиотическая среда, образованная данным Временем Культуры, весьма продуктивна в процессе порождения эвфемизмов. Обратимся к другому примеру. Журналист Д. Пайпс в одной из своих статей критикует других работников прессы в излишней эвфемистичности. Он приводит около 20 примеров эвфемизмов к слову terrorist: Assailants – National Public Radi; Attackers – the Economist; Bombers – the Guardian; Captors – the Associated Press; Commandos – Agence France-Presse (в оригинале «membres du commando» and «commando»); Criminals – the Times (London); Extremists – United Press International; Fighters – the Washington Post; Group – the Australian; Guerrillas – in a New York Post editorial; Gunmen – Reuters; Hostage-takers – the Los Angeles Times; Insurgents – in a New York Times headline; Kidnappers – the Observer (London); Militants – the Chicago Tribune; Perpetrators – the New York Times; Radicals – the BBC; Rebels – in a Sydney Morning Herald headline; Separatists – the Christian Science Monitor; Activists – the Pakistan Times. По-мнению Д. Пайпса, корни эвфемизации данного знака лежат в Арабо-Израильском конфликте, который также являет определенное Время Культуры. В течение этого – весьма продолжительного – Времени Культуры журналистам, работающим на территории военных действий, следовало избегать слова terrorist по отношению к воюющей палестинской стороне, поскольку основные интерпретанты согласовывались с идеологическими установками людей, которые считают, что люди, убивающие во имя идеи – герои: Reuters' Nidal al-Mughrabi made the latter explicit in advice for fellow reporters in Gaza to avoid trouble on the Web site www.newssafety.com, where one tip reads: «Never use the word terrorist or terrorism in describing Palestinian gunmen and militants; people consider them heroes of the conflict [Pipes, 2004]. Иными словами, для одного объекта существуют два возможных мира, в которых каждая из интерпретант притягивает объект согласно своей семантической структуре к своей идеологической мировой линии. Следовательно, gunmen и militants посчитались бы как вполне приемлемые знаки эвфемизации, скорее для возможного мира, в котором знак terrorist стигматичен, обладает отрицательной оценкой. В таком случае, знаки эвфемистической замены не есть замены эвфемистические, но псевдоэвфемистические, где имеет место не временная замена, а подмена смысла в соответствии в другой мировой линией. Поэтому знаки, избираемые в качестве эвфемизмов (gunmen, militant), навязаны для представления возможного мира истинным. Об этом наглядно свидетельствует директивная форма – never use the word terrorist. Следовательно, если исходить из общечеловеческих ценностей, реакция на знак terrorist в условиях Времени Культуры после 11 сентября 2001 года – неприятие, протест, отрицательное отношение, ненависть. Интенциональные состояния общества – скорбь, боязнь перед возможной новой террористической атакой. Такие условия Времени Культуры обусловили чрезвычайно острую реакцию на знак «terrorist», где любой компонент знака воспроизводит указанные интенциональные состояния. Это объясняет интенцию избежать дискурса о терроризме и заменить знак terrorist любыми возможными репрезентаменами. Поэтому у знака terrorist имеются предпосылки к эвфемистической замене. Интерпретанта знака terrorist может быть определена также и через интенциональное состояние общества и место знака во внутреннем мире EGO Другого. Здесь уместно привести определение У. Моррисом интерпретанты как «навыка организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, существенные для непосредственной проблемной ситуации, как если бы они были налицо» [Моррис, 1983, c. 64]. Многие из представленных единиц номинации едва ли можно причислить к эвфемизмам. Например, такие знаки, как bombers, criminals, hostage-takers, kidnappers, заявленные здесь в качестве эвфемизма, сами требуют эвфемизации. Сравните, BOMBER, n, 1) a military aircraft designed to carry out bombing missions,2) a person who plants bombs (Collins); 1) a plant that carries and drops bombs, 2) someone who hides a bomb somewhere in order o destroy something (LDCE); 1) an aircraft equipped to carry and drop bombs, 2) a person using bombs, esp. illegally (OIED). CRIMINAL, n, 1) a person charged with or convicted of a crime, 2) a person who commits crimes for a living; kidnapper - someone who unlawfully seizes and detains a victim (usually for ransom) (Collins); 1) someone who is involved in illegal activities or has been guilty of a crime (LDCE), 1) a person who has committed a crime (OIED). Семантика данных знаков обладает отрицательной оценочностью: причинение вреда и насильственные действия по отношению к человеку не могут расцениваться иначе. Цель эвфемизации – стремление избежать при новом наименовании аксиологически сильного признака запрещенного объекта. Такого не находим в предыдущих примерах. Если выше при рассмотрении эвфемистического ряда, представленного Э. Партриджем, такая преемственность наблюдалась, то здесь данные знаки не отвечают требованиям эвфемистичности. Большое количество эвфемизмов свидетельствует о том, насколько широкий объем значения позволяет расставлять горизонты интерпретации в пределах данного Времени Культуры. Однако стоит задуматься о целях, которыми руководствовались печатные издания. Ведь истинная цель эвфемии все-таки смягчить восприятие ситуации при помощи другого наименования. Логично полагать, что множество изобретенных эвфемизмов говорит об интенции представить знак так, чтобы интерпретанта этого знака стала равноценной в большем количестве контекстов. Отсюда можно сделать предположение о том, что применение эвфемизма в пропозициональной структуре в этом конкретном случае свидетельствует о наличии двух иллокутивных целей. Первой будем считать цель естественную при употреблении эвфемизмов – нейтрализацию аксиологически сильных признаков значения, что прагматически реализуется в смягчении восприятия негативного объекта (ситуации) у Другого. Вторая цель не имеет с эвфемизмами никакой логической связи. Она заключается в позиционировании определенного видения проблемы. Здесь у Субъекта нет намерения руководствоваться интенциональным горизонтом переживания Другого. Суть его деятельности представляет собой коммуницирование, а не коммуникацию, ибо последняя, как справедливо отмечает С.В. Лещёв, «подразумевает вхождение обоих агентов коммуникации в некоторое поле когерентности, где проясняются иллокутивные пропозиции по использованию содержания высказывания» [Лещёв, 2002, с. 83]. Поэтому в данном случае можно говорить о псевдоэвфемизации, которая имеет место в том случае, если цели эвфемизации не являются подлинными целями употребления эвфемизмов, а ведут Другого по ложному пути интерпретации проблемы, освещаемой в дискурсе. Политкорректный термин понимается нами как эвфемизм, преобразовавшийся в современных условиях в радикальную разновидность непрямой коммуникации. Связь «табу → эвфемизм → политкорректный термин» распределяется так, что, с одной стороны, все эти три явления сменяют друг друга в пространстве и времени как эволюционные степени, а с другой стороны, эволюционная связь реализуется не как смена явлений, но в виде отношений соподчиненности. Эвфемизм нарождался в контексте традиционной культуры, а политкорректный термин является частью политкорректной идеологии. Тем не менее, полагаем, что определенные политкорректные термины строятся по принципу эвфемизма. Однако суть термина не позволяет политкорректному языку во всей полноте играть по правилам эвфемии. Поэтому многие политкорректные термины не являются эвфемизмами. Цель эвфемии – скрыть часть сущности объекта (путем привнесения новых признаков в ядро содержания знака), вызывающую неприятные ощущения, негативные чувства у Субъекта или Другого. Политкорректный термин во многих случаях не учитывает сущность запретного объекта, а, воспользовавшись готовой исходной формой, заменяет объект на конструкт, выгодный в конкретном случае идеологу. Поэтому, основываясь на том факте, что в случае с политкорректным термином в большинстве контекстов происходит подмена, копирование формы, а сущность эвфемизма – сокрытие формы, можно говорить о качественном различии двух явлений. Типичный пример – политкорректные термины, образованные по модели Adverb + Challenged. В Мире Ценности закрепилось основное содержание знака «challenge», в основании которого лежит идея о враге США, представляющем угрозу американским ценностям. Вероятно, мысль Р. Лакофф о феномене политкорректности как выражении внутренней необходимости США противостоять чему-то согласуется со знаком «challenged» как нельзя лучше [Lakoff, 2000]. По-мнению Р. Лакофф, особенность противостояния заключена в том, что в отсутствии внешних врагов внутренняя необходимость протеста, конкуренции стала проецироваться в область чисто человеческих проблем. Ядром содержания знаков, образованных по указанной модели, является признак неполноценности, ущербности по сравнению с остальными людьми. В американском обществе неп