Ю.Лугин«Еще не раз вы вспомните меня…»Драма в 2-х действиях.Еще не раз Вы вспомните меняИ весь мой мир, волнующий и странный,Нелепый мир из песен и огня,Но меж других единый необманный.Н.ГумилевДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:ЯКОБСОН*, следователь ПетрГубЧеКа НАДЕНЬКА, пишбарышня при Якобсоне ДЗЕРЖИБАЕВ, чекист АГРАНОВ*, инициатор «Дела Таганцева», чекист АННА НИКОЛАЕВНА ЭНГЕЛЬГАРД-ГУМИЛЕВА*^ ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ГИЛЬДЕБРАНД-АРБЕНИНА* ТОРГОВКА (ЕВДОКИЯ ПАВЛОВНА) ИНВАЛИД ДЕВОЧКА БЕСПРИЗОРНИК 2-БЕСПРИЗОРНИК (ПЕТЬКА) ПОЖИЛОЙ КРАСНОАРМЕЕЦ МУЖИК^ МОЛОДОЙ КРАСНОАРМЕЕЦ ЧЕКИСТУчастники студии «Звучащая раковина»: КОНСТАНТИН АНАТОЛИЙ ИДА ИРИНААктеры Ростовской театральной труппы:^ «РЕЖИССЕР» (ОЛЕГ ВАЛЕРИАНОВИЧ) 1-й «АКТЕР» (СЕРГЕЙ) 2-й «АКТЕР» (БОРИС) 3-й «АКТЕР» (ВИТАЛИЙ) 4-й «АКТЕР» (ВАСИЛИЙ) 1-я «АКТРИСА» (ЛЮДМИЛА) 2-я «АКТРИСА»^ ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.Картина 1.Странный сон я увидел сегодня:Снилось мне, что я сверкал на небе,И что жизнь, чудовищная сводня,Выкинула мне недобрый жребий.Кабинет следователя ЯКОБСОНА. Позднее утро.Мрачная комната с аркообразными окнами,задрапированными тяжелыми бархатными портьерами.В центре – массивный канцелярский стол. Перед столом – пара стульев с фигурными спинками. Собственно, все убранство кабинета – небрежная эклектика из разномастной, конфискованной у буржуев мебели. ^ Справа стучит клавишами пишущей машинки НАДЕНЬКА.ЯКОБСОН стоит у окна, отодвинув край портьеры, смотрит на улицу.ЯКОБСОН (задумчиво). Удивительной силы сегодня туман… В сочетании с духотой возникает стойкая ассоциация с турецкими банями. А знаете, Наденька, в календарных новациях большевиков есть определенный, я бы сказал, мистический резон: в такой день начинаешь верить, что им удалось продлить лето на две недели, а не просто сдвинуть нумерацию… НАДЕНЬКА (продолжая печатать, с нарочитой просторечной грубоватостью). «Ассоциация, новации, резон, нумерация…» Понахватались буржуйских словечек, товарищ Якобсон? Или вы таким манером ученость свою выказываете?^ ЯКОБСОН поворачивается и демонстративно аплодирует.ЯКОБСОН. Браво, Наденька! Для выпускницы Смольного института весьма недурственно! НАДЕНЬКА. А с кем поведешься! ЯКОБСОН. Скажите еще: «С волками жить – по-волчьи выть»! НАДЕНЬКА. Я на язык осторожная… В отличие от вас. И вам не мешало бы всуе буржуйских словечек не употреблять. Кое-кого это раздражает… ЯКОБСОН. Пустяки! Строго дозированная – заметьте, Наденька, строго дозированная! - вольность в словоупотреблении весьма, знаете ли, некоторых подвигает на исповедальный лад… И, кроме того, чертовски приятно, когда можешь позволить себе не бояться, потому что боятся тебя. НАДЕНЬКА. Здесь вы правы. Месяц назад мои любопытные соседи узнали таки, куда я хожу на службу, и существование мое разительно переменилось… Представляете, никто не хамит по утрам, не заставляет мой столик на кухне грязной посудой… ЯКОБСОН. Переезжать не думаете? А то… ^ Небрежно приподнимает со своего стола увесистую папку.Можно подобрать шикарный вариант… НАДЕНЬКА. Нет уж, увольте, товарищ Якобсон.ЯКОБСОН. Так категорично? НАДЕНЬКА. А нам в Смольном очень хорошо Закон Божий преподавали! И русскую классическую литературу… Вас, товарищ Якобсон, бессонница не мучает? ^ ЯКОБСОН несколько секунд молча смотрит на НАДЕНЬКУ,та, вздрогнув от разительной и ужаснувшей ее переменыв облике следователя, сбивается с ритма и опускает глаза.ЯКОБСОН, вновь становясь вальяжным, щегольскимжестом поправляет пробор.ЯКОБСОН. Намекаете, не мерещатся ли мне «мальчики кровавые в глазах»? Отнюдь. От бессонницы очень хорошо помогают горячие ножные ванны – настоятельно советую попробовать. НАДЕНЬКА. Спасибо, обязательно попробую! А то мне уже иногда кажется, что в слове «расстрел» пишется не две, а целых три буквы «с»! (Гипнотическим голосом.) «Приговорен к рас-с-с-стрелу… рас-с-с-стрелу… Ра-с-с-стрелу…» ^ Выбивает на машинке что-то похожее на пулеметную очередь.ЯКОБСОН. Позвольте нескромный вопрос? Сколько вам лет? НАДЕНЬКА. Двадцать семь, а что? ЯКОБСОН. И до сих пор не замужем… НАДЕНЬКА. Это вас беспокоит? Тянет принять участие в судьбе старой девы? ЯКОБСОН (смутившись). Ну что вы… (Вздыхает.) Просто теперь мне понятна ваша жестокость… НАДЕНЬКА. Ну, вам ли о жестокости говорить, товарищ Якобсон? ЯКОБСОН (внезапно улыбается, примирительно). Самое время сменить тему… Чайку не хотите, Наденька? НАДЕНЬКА. Чаю? ЯКОБСОН. Ну да! Настоящего, цейлонского! С маковыми сухариками! НАДЕНЬКА (насмешливо грозит ему пальчиком). Откуда такая роскошь, товарищ? ЯКОБСОН. Из запасов купца второй гильдии Патрушева. Ему, вкушающему амброзию и услаждающему слух ангельским пением, сие уже ни к чему… НАДЕНЬКА. Мотивилов соизволил поделиться? У него таки есть совесть?^ Деловито расставляет на столе стаканы и жестом фокусника достает из-за портьеры самовар.ЯКОБСОН. Совесть? У Мотивилова? Увы, все гораздо прозаичнее! Просто на обыске у Патрушева ваш покорный слуга присутствовал лично… ^ Садятся за стол. Пьют чай…ЯКОБСОН, взяв очередной сухарик, с сожалением откладывает его в сторону.НАДЕНЬКА. Хотите продлить удовольствие? ЯКОБСОН. Очень много работы – боюсь, придется задержаться.НАДЕНЬКА (вздыхает). Как всегда… «И вечный бой, покой нам только снится…» ^ Кладет свой сухарик на стол, но не выдерживаети отламывает половину.ЯКОБСОН. Любите Блока? Сегодня как раз девятый день… НАДЕНЬКА. Люблю. Я вообще обожаю хорошие стихи. (Декламирует.) «Под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит как живая…ЯКОБСОН кашляет, поперхнувшись.^ В простом платке, на косы брошенном, красивая и молодая…» Что с вами? ЯКОБСОН. Когда он успел это написать?! НАДЕНЬКА (недоуменно). Почти двадцать лет назад. ЯКОБСОН (с облегчением). Надо же! А я, грешным делом, решил, что с натуры писано… Было дело, трех телеграфисток из кронштадтских по Ириновской дороге в штаб Духонина отправляли… Надо же: «Под насыпью, во рву некошеном…» Сразу одна вспоминается… Молоденькая такая… Ребята из расстрельного смеху ради приказали им раздеться, так эта первая… Представьте себе, никакой стыдливости! Торопливо сняла с себя все, очевидно, не понимая, что происходит, как пятилетняя девочка, которая боится рассердить взрослых непослушанием. «Дяденьки, милые, не убивайте!» Стояла на краю ямы Ботичеллевой «Венерой», в платочек кутаясь по причине ночной апрельской свежести, и, может, думала, ни у кого рука не поднимется на ее невинное девичье тело… Отчасти правильно думала – Граудиньш стрелял в голову… (Нараспев.) «Лежит и смотрит, как живая, в простом платке, на косы брошенном, красивая и молодая…» НАДЕНЬКА (с удивлением). Граудиньш? Из Следственного отдела? «Красный стрелок»? ЯКОБСОН. Да он, когда от службы свободен, обязательно с расстрельным конвоем… Так люто контру ненавидит! НАДЕНЬКА. А может, он просто… ЯКОБСОН (пожимает плечами). Мало ли, кто как развлекается в свободное время… НАДЕНЬКА. Вообще-то по долгу службы и вам совсем не обязательно присутствовать при исполнении приговора… (С трудом сдерживаясь – то есть медленно и отчетливо проговаривая каждое слово.) Значит, «мальчики кровавые» в глазах не стоят… А девочки?^ Пауза.ЯКОБСОН допивает чай, переворачивает чашку и аккуратно ставит ее на блюдце в ознаменование того, что чаепитие закончено.ЯКОБСОН (сухо). Кстати, о стихах… Вы выполнили мою просьбу? НАДЕНЬКА (официальным тоном). Конечно, товарищ Якобсон. У себя в бумагах находит две книжечки и протягивает их следователю.Вот дореволюционная, а вот последний сборник, только что напечатанный. ЯКОБСОН (листает одну из книг). Разговаривать с поэтами надо уметь на их языке… Ничто так не льстит авторскому самолюбию и не пробивает на откровенность, как вовремя приведенная цитата из его сочинений… НАДЕНЬКА. Но вы же не любите стихов! Насчет Платона я еще понимаю, но стихи… ЯКОБСОН (с самодовольством). Зато однажды прочитанное я могу повторить слово в слово целыми страницами. НАДЕНЬКА (скептически). Да? А отчество никак запомнить не можете! Ведь снова в протоколе вместо «Степанович» «Семеновича» прописали… ЯКОБСОН. А давайте проверим! ^ Несколько секунд внимательно рассматривает страницуи протягивает книгу НАДЕНЬКЕ.Слушайте! (Декламирует.)Память, ты слабее год от году, То ли этот, или кто другой Променял веселую свободу На священный долгожданный бой.Знал он муки голода и жажды, Сон тревожный, бесконечный путь, Но святой Георгий тронул дважды Пулею не тронутую грудь.Я – угрюмый и упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле…Входит ДЖЕРЖИБАЕВ, садится за стол сбоку, достает непонятно откуда огромную солдатскую кружку, наливает чаю и придвигает к себе оставшиеся сухари. Удивленный его бесцеремонностью, ЯКОБСОН замолкает.^ НАДЕНЬКА, положив книгу на стол, возвращается к пишущей машинке.ДЗЕРЖИБАЕВ (подхватывает).…Сердце будет пламенем палимо Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, Стены Нового Иерусалима На полях моей родной страны.И тогда повеет ветер странный – И прольется с неба страшный свет: Это млечный Путь расцвел нежданно Садом ослепительных планет…^ С шумом грызет сухарь, запивая чаем.ЯКОБСОН (машинально заканчивает).Предо мной предстанет, мне неведом, Путник, скрыв лицо, но все пойму, Видя льва, стремящегося следом. И орла, летящего к нему…^ ДЗЕРЖИБАЕВ собирает последние крошки в ладошку и отправляет в рот.ДЗЕРЖИБАЕВ. Кстати, ведомо ли вам, господа, что эти стихи посвящены Валерию Брюсову? НАДЕНЬКА. Во-первых, товарищ Дзержибаев, господа частью в Черном море рыб кормят, частью на Парижских бульварах побираются. А во-вторых, вы перепутали: Брюсову он посвятил совсем другое. ДЗЕРЖИБАЕВ. Ну, во-первых, я пошутил. Конечно, товарищи… Подмигивает ЯКОБСОНУ.ЯКОБСОН. Ну и шуточки у вас, товарищ Дзержибаев! ДЗЕРЖИБАЕВ. А во-вторых, мои шуточки ничто по сравнению с гримасами судьбы. Удивительное дело, в отличие того, чьи стихи мы только что цитировали и относящегося к Брюсову с неизбежным пиететом, несколько ранее вами упомянутый Блок обещался Брюсова убить! НАДЕНЬКА. О мертвых либо хорошее, либо ничего. ДЗЕРЖИБАЕВ. Увы, Наденька, поэты не умирают насовсем… Более того, истинное величие они, как правило, обретают посмертно. А насчет Александра Александровича… По Петрограду ходит слух, что Блок раскаялся и хотел уничтожить все экземпляры «Двенадцати». Перед самой кончиною бредил, будто последний остался у Брюсова, и грозился убить его, если не отдаст…^ Замечает на столе принесенные НАДЕНЬКОЙ сборники,с болезненным любопытством торопливо перелистывает оба.ЯКОБСОН (скептически). Народ любит сочинять легенды. ДЗЕРЖИБАЕВ (отрешенно.) Ого! Даже с автографом!^ Усмехнувшись, смотрит на ЯКОБСОНА, переводит взгляд на НАДЕНЬКУ и демонстративно кладет один из сборников во внутренний карман.(Якобсону.) Эк, вы загнули: «легенды…»! Не легенды, а порочащие революцию слухи! Хорошо, что Блок вовремя умер… НАДЕНЬКА. Какие страшные слова вы говорите! ДЗЕРЖИБАЕВ. А вдруг это правда? НАДЕНЬКА. Что именно? ДЗЕРЖИБАЕВ. Раскаяние за «Двенадцать». Было бы странно расстреливать автора первой революционной поэмы. НАДЕНЬКА. Расстреливать?! Блока?! ДЗЕРЖИБАЕВ. Вы, Наденька, историю в гимназии хорошо учили? Помните Андре Шенье, которого гильотинировали якобинцы? Есть такая логика у революций: лучшие поэты обречены на усекновение головы, потому что символизируют блеск и величие уходящей эпохи. НАДЕНЬКА. Но причем здесь Блок? ДЗЕРЖИБАЕВ. Вы правы: Александр Александрович не подходит. После – три раза ха-ха! - его естественной кончины, возникает более достойная кандидатура… ^ ЯКОБСОН, хмыкнув, выпрямляет плечи и, протерев очки,вызывающе смотрит на ДЗЕРЖИБАЕВА.ЯКОБСОН. Если я вас правильно понял, речь идет о моем подследственном? Поэт он или не поэт – судить его будут не за стихи, а как врага советской власти!^ ДЗЕРЖИБАЕВ, хмыкнув в ответ не менее презрительно, небрежно снимает с опешившего ЯКОБСОНА очки и, словно бы проверив, достаточно ли они чистые, возвращает «на место».ДЗЕРЖИБАЕВ. Вам, товарищ Якобсон, повезло, если это действительно так. Или вам придется очень постараться, чтобы это выглядело именно так! ЯКОБСОН. На что вы намекаете?! ДЗЕРЖИБАЕВ. Оставьте мерехлюндии, Якобсон! Судя по протоколу последнего допроса, вы прекрасно все понимаете! Кстати, а ваш спор о Платоне с подследственным и его ностальгические воспоминания о знакомстве с великими княжнами я не поленился переписать – очень поучительно! (Покосившись на Наденьку, вызывающе, с глумливым пафосом.) Это пусть обыватели и буржуазная мразь обвиняют нас в макиавеллизме и называют провокаторами, а я на ближайшем собрании буду настаивать на вашем выступлении с циклом лекций перед молодыми чекистами! Поделитесь опытом, как войти в доверие и подвести арестованного к даче показаний, соответствующих заранее предполагаемому приговору! ЯКОБСОН (обиженно). Зачем же вы так, товарищ Дзержибаев? ДЗЕРЖИБАЕВ (развязно). А тебя кто за язык тянул про телеграфистку? Хотелось на Наденьку впечатление произвести? ^ ЯКОБСОН встает и отходит к окну.НАДЕНЬКА (задумчиво).Суров инквизитор великий сидит, Теснятся кругом кардиналы, И юный преступник пред ними стоит, Свершивший проступок немалый. Вот он пред собраньем ведет свою речь, И судьи смущаясь, робеют, И стража хватается гневно за меч, И сам инквизитор бледнеет. ……………………………«Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду,Над жизнью моею вы вольны,^ Но речи от сердца сдержать не могу,Пускай ею вы недовольны…ДЗЕРЖИБАЕВ (насмешливо). Лукавите, Надежда Станиславовна: вы не все прочитали! НАДЕНЬКА. Еще бы! Я – не вы, товарищ Дзержибаев, - боюсь ошибиться и сказать что-нибудь не так… ДЗЕРЖИБАЕВ. И правильно делаете. В нашем учреждении есть специалисты… интерпретировать нечаянно и без всякой задней мысли сказанные слова… (Декламирует.)…И смерть моя новых бойцов привлечет,^ Сообщников дерзких, могучих;Настанет и вашим несчастьям черед!Над вами сгущаются тучи! …………………………А вы! Ваше время давно отошло!^ Любви не вернете народа.Да здравствует свет, разгоняющий зло!Да здравствует наша свобода!»Якобсон, найдите это стихотворение, сделайте закладку и во время допроса спросите, кого автор имел в виду и какую такую свободу. В протоколе, как бы он ни ответил, получится, что темнит и увиливает…^ НАДЕНЬКА встает и собирает чашки.НАДЕНЬКА. Самое время помыть посуду.Уходит.ДЗЕРЖИБАЕВ пересаживается и вольготно разваливается в кресле ЯКОБСОНА.ЯКОБСОН (резко поворачивается). А вы, Дзержибаев, не боитесь? Величие революции – в огромном количестве жертв, но необходимость жестокости революции в глазах обывателей оправдывает лишь признание перегибов и ошибок! И кто из злоупотребивших станет козлом отпущения? Ведь кто-то же станет! ДЗЕРЖИБАЕВ. На твоем месте, Якобсон, я бы не обременял голову подобными пустяками. На роль козла… (усмехнувшись) ты подходишь больше. Это пока еще юридически подкованные крючкотворы старой школы необходимы. А потом?… «Мавр сделал свое дело…» Ты умный - и пойдешь на все, чтобы это потом для тебя лично не наступило слишком преждевременно. ^ Нагло смотрит в глаза следователю, достает круглую коробочку, насыпает на ноготь большого пальца белый порошок и втягивает в ноздрю.Советую на допросе не размениваться по пустякам, а задать вопрос в лоб: «Правда ли, что вы, гражданин такой-то, - дворянин, белогвардейский офицер, сволочь и враг трудового народа?» Он обязательно подтвердит дворянство и офицерство, а Надежда Станиславовна в протоколе запишет: «Признал себя дворянином, белогвардейским офицером, сволочью и врагом советской власти», - и можно отправлять на полигон у Бернгардовки. ЯКОБСОН. Хорошо про Наденьку вспомнили… ДЗЕРЖИБАЕВ. Наденька прекрасно осведомлена, какие люди заинтересованы в смертном приговоре вашему подследственному. ЯКОБСОН (язвительно). Просветили бы…Входит НАДЕНЬКА с чистыми чашками на подносе.^ ДЗЕРЖИБАЕВ пересаживается из кресла ЯКОБСОНА на свое место сбоку.НАДЕНЬКА. Между прочим, конвой с арестованными прибыл. У профессора Таганцева разбито стеклышко в очках, и вообще он плохо выглядит… ДЗЕРЖИБАЕВ. Проведи вы, Надежда Станиславовна, в тюрьме на Шпалерной пару суток - выглядели бы не лучше! НАДЕНЬКА. Типун вам на язык! А начет очков… Неплохо бы в присутствии свидетелей запротоколировать, что очки гражданин Таганцев разбил по собственной небрежности. Дабы не потворствовать лживым обывательским сплетням о зверских пытках в подвалах ЧеКа!^ Все обмениваются понимающими улыбками.ЯКОБСОН садится за стол и деловито раскладывает бумаги. ЯКОБСОН. Профессор Таганцев – не наша головная боль: товарищ Агранов занимается им лично. Так что до подвалов, думаю, дело не дойдет… ДЗЕРЖИБАЕВ. Еще бы! Не будь профессор так доверчив, и с нашим поэтом хлопотни было бы куда больше… (Нараспев декламирует.)Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец; Создав, навсегда уступил меня року создатель; Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец, И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.ЯКОБСОН (машинально подхватывает).Летящей горою за мною несется Вчера, А Завтра меня впереди ожидает, как бездна. Иду… Но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора. Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна…^ Слышны тяжелые шаги.НАДЕНЬКА деловито сдвигает каретку на пишущей машинке.ДЗЕРЖИБАЕВ нервно потирает руки.Входит ЧЕКИСТ.ЧЕКИСТ. Арестованный Гумилев для допроса доставлен!ЗАТЕМНЕНИЕ.Картина 2.Кончено время игры,^ Дважды цветам не цвести.Тень от гигантской горыПала на нашем пути.Литературная студия «Звучащая раковина»в бывшей квартире банкира Гандельблата в доме Мурузи на Литейном.У окна нервно курит, стряхивая пепел в цветочный горшок, КОНСТАНТИН; справа от него нудно стучит по клавишам рояля АНАТОЛИЙ, что сильно раздражает остальных. За круглым ломберным столиком в центре сидит, опустив голову в ладони, ИРИНА. На оттоманке рядом ИДА делает вид, что читает книгу.КОНСТАНТИН. Все, ждать бессмысленно – больше никто не придет.Раздраженно «втаптывает» окурок в горшечную землю.ИРИНА (не меняя позы). Испугались… КОНСТАНТИН. Да нет… Просто подумали, что без Николая Степановича заседание студии не состоится. Честно говоря, я тоже сомневался: идти – не идти…^ Молчание, которое длится довольно долго, пока АНАТОЛИЮ не удается узнаваемо сыграть первые такты «Бубличков».ИДА (с шумом захлопывает книгу). Анатолий, прекрати! Сколько можно играть одно и то же?! АНАТОЛИЙ (невозмутимо). Я не играю. Я подбираю мелодию. (Напевает, сам себе аккомпанируя.) «^ Отец мой пьяница, он этим чванится, он к гробу тянется и все же пьет!..» ИДА. Фи! Даже для кафешантана слишком вульгарно. АНАТОЛИЙ. Ошибаетесь, Идочка! Как говорят в Одессе, за кафешантаны говорить не будем, но мелодия яркая, слова забавные, я бы сказал, в меру хамские, – как раз для торжествующих победу гегемонов… ИРИНА (по-прежнему не поднимая головы). У тебя есть основания праздновать победу иже с ними? АНАТОЛИЙ. У меня? Нет… (Задумчиво.) Ирина, ты помнишь, был в «Живом слове» в 18-ом году один такой… Весьма уверенный в своей гениальности… ИРИНА. Кажется, я понимаю, о ком ты… (С иронией цитирует.) «Потомки! Я бы взять хотел, что мне принадлежит по праву – народных гениев удел, неувядаемую славу!» АНАТОЛИЙ. Ну да, его стихи… Весной я часто встречал его на Сенной, в обтрепанной флотской форме. Он клянчил на хлеб у спекулянтов, исполняя под гармошку эти куплеты. ИРИНА. Ну и что? Половина участников «Живого слова» погибли на Гражданской или умерли от тифа… Извини, Толя, но если ты хотел разжалобить меня… ^ Со вздохом выпрямляется и поправляет прическу.КОНСТАНТИН присаживается на оттоманке рядом с ИДОЙ, которая тут же отодвигается от него.КОНСТАНТИН (напевает). «Матрос молодой, в ногу раненный, торговал на Сенной воблой жаренной…»АНАТОЛИЙ отстукивает одним пальцем эту мелодию на рояле.^ ИДА встает, прохаживается по комнате, заламывая руки.ИДА. Господи, куда мир катится? Он же изучал поэзию по лекциям Николая Степановича, слушал выступления Блока, - и вдруг такая пошлость! КОНСТАНТИН. Каковы времена – таковы и песни… А что? Говорят, мобилизованные против кронштадтцев делегаты съезда шли по льду залива под «Эх, яблочко, да куды котисси…» Вы будете смеяться, но я видел в Ельце роту красноармейцев, марширующих под «Вот мчится тройка удалая», на мотив которой они исполняли текст следующего содержания:По степу, зноем раскаленном, По Волге-матушке реке, Семен Михайлович Буденный Скакал на рыжей кобыле…^ АНАТОЛИЙ исполняет названную мелодию.ИДА (язвительно). В таком случае, надо срочно написать в Москву к Демьяну Бедному и умолять его выступить в «Звучащей раковине» с курсом лекций по современной поэзии! КОНСТАНТИН. Не смешно. АНАТОЛИЙ. Да, шутка неудачная… Потому, что и не шутка вовсе. Нам действительно стоит обратиться к Демьяну Бедному. На всякий случай и во избежание, так сказать… Или к Луначарскому…^ Наигрывает первые такты «Как родная меня мать провожала…»КОНСТАНТИН (задумчиво). Говорят, Демьян Бедный – незаконнорожденный сын великого князя… ИРИНА. Какой бред! КОНСТАНТИН. А что? Как его настоящая фамилия? Придворов. При-дворов! Ни о чем не говорит? А высочайшее позволение великого князя Константина Константиновича сдать экстерном экзамены за курс классической гимназии? Известный факт! АНАТОЛИЙ. Забавно, будь оно так. И, главное, весьма символистично. ИРИНА. Тебе, Толя, всюду символы мерещатся! АНАТОЛИЙ. А разве не символистично, если пролетарский поэт, самородок от сохи, так сказать, – и вдруг отпрыск Ка эР? Отличного поэта, между прочим… ИДА. Что лишний раз доказывает творческую несостоятельность гегемонов! ИРИНА (с тихим стоном раскачиваясь на стуле). Слушайте, разбудите меня кто-нибудь! Поэтическая студия «Звучащая раковина», любимое детище Гумилева, которым он так гордился, стала приютом для умалишенных… КОНСТАНТИН. Увы! Весь мир сошел с ума. И так называемое «Пролетарское искусство» - уже реальный, осуществляющийся на наших глазах процесс развития литературы. АНАТОЛИЙ (с пародийным полемическим задором). И надо быть анахоретом и ретроградом, чтобы не замечать оного! ИДА (язвительно). Еще бы! После Перекопа и Кронштадта незамечающих скоро начнут ставить к стенке! КОНСТАНТИН. К стенке – абсурд, конечно, но искусство может быть только общечеловеческим, а не пролетарским, не буржуазным или монархическим! Пролетарий может написать свой первый роман в свободное от работы время, но все последующие он напишет при условии, что станет писателем. То есть перестанет быть пролетарием. АНАТОЛИЙ (насмешливо). Вы, товарищ Константин, - отсталый элемент, однако! Нужно следить за текущим моментом! Статью Владимира Ильича «О пролетарской литературе» читали? Обязательно прочитайте! И законспектируйте! Пока к стенке не поставили!^ ИДА, по широкой дуге обойдя КОНСТАНТИНА, поднимает и разворачивает лежащую на оттоманке газету.ИДА. Обратили внимание на последние стихи Маяковского? Его нынешние экзерсисы явно упрощаются в сторону жаргона гопников. (Читает вслух.)«…И вылезло из-за спины РеФеСеРе мурло мещанина…» КОНСТАНТИН. А те же «Двенадцать» Блока… ИРИНА (резко встает и перебивает). А вам не кажется, граждане, что ерничанье по поводу Маяковского и Блока, во-первых, не имеет смысла, а во-вторых, ерничающих как-то характеризует? ИДА. И что ты этим хочешь сказать? ИРИНА. А то! Что бы о них ни говорили, Блок и Маяковский – величайшие поэты современности! Стоит ли уподабливаться обиженным ученикам, за глаза насмешничающим над своими учителями? КОНСТАНТИН. А никто и не ставит под сомнение величие Блока и Маяковского! Вопрос о пролетарской литературе. Неужели, Ирина, твой слух не коробит «Ужо постой – расправлюсь завтра я с тобой!»? АНАТОЛИЙ (наигрывает что-то маршевое, в такт распевая). Ужо постой! Расправлюсь завтра я с тобой! Ужо постой – расправлюсь завтра я, расправлюсь завтра я, расправлюсь завтра я с та-а-абой! Ужо постой! У, жопа, стой – расправлюсь завтра я с тобой… ИРИНА. Все уже было - гонение на все новое, я имела в виду. Вспомните, как шельмовали символистов, как улюлюкали Бальмонту, как шипели вслед Ахматовой! Да, сейчас, когда голод и разруха, когда страна с трудом выпрямляется после кровавого ужаса гражданской войны, многим кажется, что стихия большевиков – это стихия разрушения! Но все новое рождается в крови и в муках, и сиюминутное страдание - всегда неизбежная цена грядущего величия. У большевиков есть огромный творческий потенциал – им удалось всколыхнуть это сонное загнивающее в декадентстве болото российской культуры, открыв дорогу молодым свежим силам. Вот увидите, пройдет лет десять- пятнадцать…^ Разворачивает стул и садится так, чтобы иметь возможностьс вызовом окинуть взглядом всех присутствующих.ИДА (нараспев). «Это было не раз, это будет не раз в нашей битве глухой и упорной…» (Хлопает в ладоши.) Браво, Ирина! В твоих словах я слышу интонации Николая Степановича! ИРИНА. Любимой ли ученице Михаила Лозинского об этом говорить?! КОНСТАНТИН. Действительно, интонация похожа. Продолжайте, Ирина, в том же духе – и лет через десять-пятнадцать любимой ученицей Гумилева назовут именно вас! АНАТОЛИЙ. Вообще-то мне лично слова Ирины больше напоминают Алексея Максимовича. КОНСТАНТИН (оживившись). Кстати, вы знаете историю про то, как Мандельштам обращался к Горькому с заявлением выдать ему по причине стесненности в средствах штаны и куртку? Алексей Максимович соизволил распорядиться куртку Мандельштаму выдать, а в штанах отказать. Перед отъездом на юг Осип всем рассказывал этот анекдот, особенно напирая на то, что штаны ему пожертвовал Гумилев…Пауза.АНАТОЛИЙ. Насчет творческого потенциала большевиков я бы согласился, если бы не одно «но»… ИДА. И какое же? АНАТОЛИЙ. Случившееся с Николаем Степановичем… Я ведь не зря вспомнил про нашего с Ириной знакомого из «Живого слова». Я встретил его недавно, как раз в тот злополучный вечер… И отнюдь не таковым, каким я видел его весной на Сенном рынке… Короче, именно он командовал арестом и обыском на квартире Гумилева в Доме Искусств, и чекисты почтительно обращались к нему: «Товарищ Дзержибаев…» Пауза.ИДА (нараспев). «Петр сказал: «Господи! Почему я не могу идти за Тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя». И Иисус отвечал ему: «Душу твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: “Не пропоет петух, как отречешься от меня трижды”». ИРИНА. Прекрати!!!ИДА нервно хрустит пальцами, ИРИНА взглядом проситКОНСТАНТИНА налить ей стакан воды, что тот с готовностью делает.^ АНАТОЛИЙ играет первые такты «Варшавянки».ИРИНА (задумчиво). Значит, обыск все-таки был… АНАТОЛИЙ (пожимает плечами). Естественно. ИРИНА. И что-нибудь нашли? АНАТОЛИЙ (с раздражением). Естественно, нет! ИДА. У Гумилева и не могло быть ничего из того, что они искали! ^ С подозрением смотрит на Ирину.Или у тебя другие сведения? ИРИНА (задумчиво). Может быть, может быть… АНАТОЛИЙ. Хватит предаваться фантазиям, Ирина! Между прочим, и засады никакой не было. Так, похватали первых попавших, имевших несчастье оказаться рядом, но через пару часов отпустили… КОНСТАНТИН. А я слыхал от Георгия Иванова… ИДА. Все слышали излияния Иванова о том, как они с Ириной якобы чуть не угодили в засаду, устроенную чекистами на Гумилевской квартире… (Ирине.) Это правда? ИРИНА (загадочно улыбается). Может быть, может быть… АНАТОЛИЙ (задумчиво). «Ни Гумилев, ни злая пресса не назовут меня талантом…» (Ирине, с иронией.) Очень в историю войти хочется?^ Играет туш.КОНСТАНТИН (примирительно). Не стоит драматизировать ситуацию, товарищи. Николая Степановича обязательно отпустят. АНАТОЛИЙ. Конечно, отпустят. Большой чекистский начальник Семенов обещал лично разобраться в этом недоразумении… ИДА. Очень большой начальник? АНАТОЛИЙ. По крайней мере, он так о себе думает… КОНСТАНТИН (с деланным воодушевлением). Вот видите! А поскольку ничего страшного не случилось, я предлагаю продолжить работу студии как обычно, с обсуждения новых стихов. Кто у нас сегодня на очереди? Ирина? ИРИНА (нараспев). Ни Гумилев, ни злая пресса Не назовут меня талантом. Я – маленькая поэтесса С огромным бантом…^ Явно бросая вызов присутствующим,достает пудреницу и прихорашивается.ИДА. То есть ты отказываешься? ИРИНА. А зачем? Извините, но важным для меня является только мнение Николая Степановича. Ваши суждения мне понятны заранее… Думаете, я не знаю меры своему поэтическому дарованию? Увы, не Ахматова… Не Елизавета Кузьмина-Караваева даже… Куда мне до них! ИДА. Никто не равен Пушкину, но это не отменяет поэзию. По твоей логике, после Пушкина писать стихи бессмысленно? ИРИНА. Бессмысленно сочинять стихи, будучи современником Ахматовой, Блока, Гумилева, Маяковского, когда… (с надрывом) Блок умер, Гумилев арестован, а Маяковский пишет лозунги о вреде некипяченой воды!^ С яростью бросает стоящий перед нею стакан на пол и вновь – только сейчас уже видна театральная нарочитость жеста –прячет лицо в ладонях.КОНСТАНТИН. Прекрати истерику! АНАТОЛИЙ. Ты не прав, Константин. Это не истерика. Глупо делать вид, что ничего страшного не произошло, ничего особенного не случилось… КОНСТАНТИН (раздраженно). Ну, давайте все возопим вселенским плачем и начнем рвать волосы! Кому-то станет легче? АНАТОЛИЙ. Надеяться и верить, что все обойдется, надо, но не уподабливаться страусу, прячущему голову в песок! КОНСТАНТИН. А обойдется?АНАТОЛИЙ молчит, опустив голову.Ты сам в это веришь?^ АНАТОЛИЙ яростно играет «Бублички».ИДА. А еще кто-то кого-то буквально минуту назад призывал прекратить истерику! Поезжайте в Москву, мальчики, и запишитесь в ученики к Демьяну Бедному! АНАТОЛИЙ (с горечью). Неужели вы еще не поняли? Вопрос не в том, нужны ли сейчас поэты, равные Пушкину, Блоку, Гумилеву… Вопрос о том, а вообще нужны ли сейчас Пушкин, Блок, Гумилев? Протрите глаза, господа-товарищи, и оглянитесь вокруг! Блистательный «Серебряный век» русской поэзии заканчивается в текущем августе одна тысяча девятьсот двадцать первого года! А если точнее, то закончился 7-го числа! ИДА. Это вы на смерть Блока намекаете? АНАТОЛИЙ. Смерть Блока – свершившийся факт! Тут не намек, Идочка, а опятВсе мы, святые и воры,^ Из алтаря и острога,Все мы – смешные актерыВ театре Господа Бога.Сцена в рабочем клубе. Репетиция кантаты по поэме А.Блока «12».На стенах висят и на полу рулонами валяются старые афиши. В правом углу – старый обтрепанный кожаный диван, на котором в живописном беспорядке - предметы театрального реквизита и несколько гитар.^ На дальнем плане спиной к зрителям стоит на ящике 1-й «АКТЕР», изображающий «Христа», - в белой хламиде,цветочном венке на голове, с красным флагом в руках.На авансцене, выстроившись в ряд, маршируют «АКТЕРЫ» (двое мужчин в красноармейской форме и две женщины в красных платочках).^ Сбоку на стуле в позе напряженного скептического внимания – «РЕЖИССЕР».Звучащий текст инсценируется в лучших традициях пролетарских агитбригад ^ 20-ых годов ХХ века.«АКТЕРЫ» (маршируя на месте, хором).…Вдаль идут державным шагом… - Кто еще там? Выходи! – Это – ветер с красным флагом Разыгрался впереди…Впереди – сугроб холодный, - Кто в сугробе – выходи!..- Только нищий пес голодный Ковыляет позади…^ Изображая собаку поднятыми к груди руками, высунутым языком и отрывистым дыханием, выбегает 4-й «АКТЕР».2-й «АКТЕР» (выступает вперед, замахивается).Отвяжись ты, шелудивый, Я штыком поколочу! Старый мир, как пес паршивый, Провались – поколочу!^ 4-й «АКТЕР» опрокидывается на спину,испуганно машет в воздухе «лапами» и отползает прочь.2-й «АКТЕР» возвращается на место и марширует в ногу с остальными.ВСЕ (хором).…Так идут державным шагом, Позади – голодный пес, Впереди – с кровавым флагом, И за вьюгой невидим, И от пули невредим,Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз – Впереди – Иисус Христос.Останавливаются.1-я «АКТРИСА» («Режиссеру»). Ну как? «РЕЖИССЕР» (пожимает плечами). В целом неплохо… Только в конце хорошо бы выпад с винтовками сделать… ^ Показывает как.Если, конечно, винтовки будут… И еще… Василий в образе пса переигрывает. Смешно получается, а в этой сцене смех неуместен… И «Христа» придется убрать!^ 1-й «АКТЕР» спускается со своего «пьедестала»,откидывает хламиду, открывая лицо.1-й «АКТЕР». Но ведь по тексту… «РЕЖИССЕР». В том-то и фокус, что Христос «…за вьюгой невидим». Красногвардейцы его не видят – значит, и зрители видеть не должны… В смысле, должны угадывать, а не видеть. Только вот как это сделать? 3-й «АКТЕР». А если так: на фоне белой стены Сережа, тоже в белом, будет просто размахивать флагом… 1-я «АКТРИСА». Снежинок бумажных добавить – в настоящих театрах есть специальная машина-ветродуй: красиво может получиться! 2-й «АКТЕР». Вообще-то красным знаменем просто так не размахивают! 2-я «АКТРИСА». Не придирайся к словам, Борис!^ 2-й «АКТЕР» (БОРИС), хмыкнув, отходит в сторону.«РЕЖИССЕР» резко поворачивается к нему, но тут же отводит глаза.«РЕЖИССЕР». Не ссорьтесь, товарищи! Ладно, насчет стены и снежинок обязательно попробуем, но пора и о втором отделении подумать… Я долго взвешивал все «за» и «против» и предлагаю все-таки вернуться к «Гондле» Гумилева. 2-й «АКТЕР» (БОРИС). Гумилева?! ^ Берет в руки оказавшуюся рядом гитару и,ни на кого не глядя, перебирает струны.«РЕЖИССЕР». Договоримся сразу: отказаться может любой – это не означает отчисления из труппы. «Двенадцать» продолжим репетировать в прежнем составе. БОРИС (напевает).