XI. ЯЗЫК, КАК МОДЕЛЬ КУЛЬТУРЫ1.Язык и мышление.Своеобразную революцию в изучении языка, как феномена культуры, совершили американские лингвисты Э. Сепир и Б. Уорф. Используя методы структурной лингвистики, они установили соотношение между языком и человеческим мышлением как новый принцип относительности и сформулировали следующие выводы: 1. все высшие уровни мышления зависят от языка; 2. структура языка, является основой картины мира для ее носителя. Таким образом, в рамках этнолингвистики возникла гипотеза об определяющей роли языка в формировании организации хозяйственной деятельности, социальной стратификации, культурных традиций. Подобно тому, как теория относительности в физике утверждает относительность тех параметров, которые являлись константами в классической физике (протяженность, время, масса), и позволяет говорить о множественности физических миров, так теория лингвистической относительности предполагает, что миры, в которых живут носители разных языков, в свою очередь, различны. (т.е. предполагается множественность миров?) Люди, говорящие на различных по грамматическому строю языках, и живут в разных мирах, по-разному воспринимают мир. Язык, на котором говорит человек, определяет и формирует систему мышления. Значительная часть работ Э.Сепира была посвящена анализу индейских культур, но к этнографическому материалу он подходит как лингвист: его интересовало влияние языков на общий характер индейской культуры. К анализу языков Сепир применял метод структурной лингвистики, выявляя особенности в строении фонетики, грамматики и синтаксиса. Существующие в языке знаковые модели представляют собой стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс формирования человеческих представлений об этих явлениях и понятиях и их оценку. Формы мышления человека контролируются законами моделирования, о которых сама личность не имеет ни малейшего понятия. Сами же модели основаны на неосознанной систематизации родного языка, ярко проявляющейся при сопоставлении с другими языками. Человек не только говорит, но и мыслит на своем родном языке, пользуясь его моделями осознания действительности. Даже владея иностранными языками, человек сохраняет мыслительную схему, модель, которая была усвоена в детстве, при освоении родного языка. Каждый язык - это сложная система моделей, отличная от других систем. Посредством системы моделей родного языка человек воспринимает окружающий мир и себя самого. Синтаксические структуры, т.е. модели, по которым строятся предложения, в сою очередь организующие слова, куда более важны, чем слова сами по себе. Модель мира, которая задана в языке, представляет собой схемы предложений и образцов конструкций предложений. Выражая мысль, человек пользуется моделями, лежащими вне его сознания. Модели языка организуют восприятие реальности, что-то подчеркивая, а что-то, наоборот, отбрасывая. Человек ничего не знает об этой организации, которая навязывается его индивидуальному сознанию. Этнолингвисты отмечают, что в организации языковых систем все этносы равны, независимо от уровня развития их материальной культуры или цивилизованности. Так, Б.Уорф полагал, что дикарь может неосознанно создать такую интеллектуально сложную систему, что для описания ее функционирования лучшим западным ученым потребуется целая жизнь. Не только схемы нашего мышления заданы языком, но и само мировосприятие основано на языковых привычках. Наше поведение связано с миром, который лингвистически обусловлен. Разные народы не только по-разному называются, но и по разному воспринимают и конструируют мир. Можно рассмотреть некоторые примеры различия подобных лингвистических моделей. Употребление глагола без субъекта позволяет языку как логической системе выразить безличность и объективность природы; такие формы есть и в русском языке, например: “смеркается”, “холодает”, но они отсутствуют в английском. В японском языке в предложении могут быть два разноуровневых подлежащих, что придает слогу краткость, выразительность и большую точность. В языке чичева, негритянского племени, живущего в Восточной Африке, есть два прошедших времени: первое – для событий прошедшего, зафиксированных во внешних проявлениях, второе – для событий сохранившихся только в памяти. Миссионер, говорящий на языке чичева о реинкарнации, использовал бы второе время для событий, призошедших в прошлых воплощениях, но, если он станет говорить о карме, потребуется первое время. Примитивное племя владеет языком, который, если б они были философами или математиками, выдвинул бы из их рядов выдающихся мыслителей. Для индейцев племени хопи время – не движение, а непрестанное повторение подобно тому, как если бы возвращение дня воспринималось бы как возвращение того же человека, несколько постаревшего, но оставшегося как и вчерашний день, тем же, а не совершенно новым персонажем. Острое чувство зависимости от природы обусловило необходимость молитв и обожествления сил природы, что воздействовало на языковые модели хопи. Анализируя разницу в восприятии времени через языковые модели английского языка и языка хопи, Уорф пришел к выводу, что речь идет о двух разных понятиях. Европейское время организовано как пространство и четко разделено на определенные отрезки, а время у хопи неопределимо в терминах пространства и движения. Причем не только концепция времени, но и концепция пространства может изменяться в зависимости от языка. Уорф критикует взгляд, согласно которому ньютоново пространство, время и материя всеми воспринимается интуитивно, полагая, что ньютоново пространство и время не имеют никакого отношения к интуиции, а содержатся в языке и в культуре, откуда их вычленил Ньютон, а представления ученых являются моделями нового научного языка. Описывать собственную культуру гораздо сложнее, труднее, так как больше объем материала и сложно сохранить объективность, поскольку привычки и традиции, которые предстоит анализировать, глубоко укоренились в нашем сознании с самого рождения. Но определенные выводы все же возможны. В европейской культуре время объективизировано, оно простирается в прошедшее так же, как и в будущее. Благодаря такому взаимовлиянию языка и культуры возникает письменная история, интерес к датировке, календари и бухгалтерское дело. Западная цивилизация с ее ощущением ценности времени непосредственно связана с моделью времен своего языка. Например, языковая модель англо-американской культуры имеет дело с большим количеством временных форм, которые дают возможность точно определить временной отрезок, ограничиваясь лишь глаголами и не прибегая к помощи других частей речи. Определенному временному порядку подчинены как яэыковые модели, так и само поведение, ориентированное на идею экономии времени, на повышение скоростей. Интересно, что одна из поведенческих черт современного человека, не просто живущего на рубеже третьего тысячелетия, но соответствующего ему, - это осознание колоссальной ценности времени, уважение к точности его измерения, планирование дел заранее. Мир наших мыслей воздействует и на мир наших подсознательных реакций. Конечно, языковые и культурные нормы развивались совместно, воздействуя друг на друга. Многие метафоры современного англ. языка были зафиксированы уже в античных языках, особенно в латыни. Так, в латыни развитие шло от пространственного обозначения к непосредственному, вследствие чего укоренилась стойкая уверенность в примате объективного опыта над субъективным. В средние века, сформированные в недрах латыни модели, вступили во взаимодействие с развитием техники, промышленности, торговли, а также схоластической и научной мысли. Все это вместе привело к изменениям состоянии западноевропейского языкового мышления и языкового мира и формированию новых моделей. Понять свой собственный язык, осознать особенности его моделей непросто, но интересны могут быть и некоторые замечания. Во-первых, можно отметить отличие временных форм русского языка от английского, большую их неопределенность и неточность фиксации момента. Перевод временных форм англ. глаголов на русский язык затруднен. Во-вторых, 40% лексики русского языка носит оценочный характер (в англ. – 15%). Лексике русского языка присуща категоричность. Из-за того, что нельзя выразиться точно и безоценочно, приходится заимствовать иностранные слова, которые в русском моментально приобретают оценочную окраску. В-третьих, русский язык глубоко личностно интонирован в лексике и в речи. Это язык художественной, но не научной литературы (отсюда столько заимствованной терминологии в научной литературе). Русский язык скорее отражает коллективистский опыт, чем опыт индивидуальный. Для выражения индивидуальных черт личности в русском языке имеется 2 тыс. лексических единиц, а в немецком – 4 тысячи, в англ. – 17 тыс.^ 2.Лингвистическая реконструкция культурной традиции индоевропейцев.Роль языка как феномена культуры и носителя культурной информации помогают раскрыть исследования другого направления в лингвистике - сравнительного индо-европейского языкознания. Индоевропейская языковая группа — одна из самых многочисленных: в нее входят славянские, германские, романские, балтийские и ряд других групп живых и мертвых языков. Более близкими эти языки были в древности, когда группы населения, говорившего на индоевропейских языках, жили в непосредственной близости друг от друга, и, по мнению некоторых ученых (В.Иванова, Т.Гамкрелидзе), составляли совокупность племен с единым языком. Тесное родство индоевропейских языков было доказано еще в первой половине Х1Х в., когда закладывались основы блестящего направления в лингвистической науке — сравнительного индоевропейского языкознания. Выработанная этой школой строгая научная методика позволила установить многие закономерности развития отдельных языков на различных этапах истории, систему взаимоотношений представителей обширной индоевропейской семьи. Пользуясь сравнительно-историческим методом, исследователи установили, как произносились те или иные до сих пор не известные слова в ряде мертвых или малоизвестных языков. Правильность этих выводов много раз подтверждалась археологическими находками, давшими науке новые тексты, где содержались эти самые слова. Сравнительно-исторический метод дал возможность открыть и понять исчезнувшие и давно забытые языки, такие, как язык живших во втором тысячелетии до н.э. в Малой Азии хеттов, на котором они вели переписку и составляли договоры с египетскими фараонами; тохарский язык, с его текстами, найденными в песках Центральной Азии; бактрийский, памятники которого стали известны только в последние годы и на котором говорили в юго-восточных областях Средней Азии и Афганистане в эпоху Кушанской империи, объединившей в начале новой эры обширные территории. Выводы сравнительно-исторического языкознания о родстве и соотношении индоевропейских народов выдвинули ряд проблем: их происхождения, культуры, хозяйственного уклада (культурно-хозяйственный тип), формирования и расселения по Евразии. Традиция изучения языка в тесной связи с культурой носителей этого языка не утеряла своего значения и сегодня. Исследования такого характера нередко называются «лингвистической палеонтологией культуры древних индоевропейцев по языковым данным». Точнее было бы назвать это направление в языкознании «лингвистической палеонтологией культуры», поскольку объектом исследования является не праязык, а протокультура. Итак, изучение и реконструкция индоевропейского праязыка, установление общеиндоевропейских лексем (основ слова по звучанию и значению) позволили найти прямые указания на экологические и культурные характеристики среды обитания носителей этих диалектов. По этим данным, можно в первом приближении реконструировать фрагменты материальной и духовной культуры древних индоевропейцев, дать общую экологическую характеристику среды обитания, постоянно меняющуюся в зависимости от миграции отдельных индоевропейских племен, т.е. ответить на вопрос об исторической прародине индоевропейцев, их происхождении и формировании, т.е. их этногенезе. Итак, нам предстоит ответить на вопросы: где находилась прародина индоевропейцев; к какому времени относится период существования общей индоевропейской языковой системы, т.е. когда существовала индоевропейская культурная общность. (Исследователи (В.Иванов, Т.Гамкрелидзе и др.) считают, что это период не позднее Y-IY тысячелетия до н.э.). Первоначальной территорией обитания носителей общеиндоевропейского языка можно считать ту географическую область, которая своими экологическими, географическими и культурно-историческими характеристиками соответствует картине среды обитания, получаемой на основе лингвистической реконструкции. Во-первых, это область с горным ландшафтом (исключая северные области Евразии); во-вторых, названия деревьев («горный дуб», «граб», «сосна», «пихта», «грецкий орех») и другой растительности указывают на принадлежность к экологической среде зоны Средиземноморья — Передней Азии. В пользу горного ландшафта прародины индоевропейцев свидетельствует также факт формирования представления о «мировом древе», что могло произойти в местности с богатым лесным покровом. Названия животных: «барс», «леопард», «лев», «рысь», «дикий вепрь» и т.д. характерны именно для южной географической области, и это исключает Центральную Европу в качестве возможной первоначальной территории обитания индоевропейцев. Такой же набор названий фауны реконструируется и для общесемитского языка. Далее. Характер развитого скотоводства и земледелия в общеиндоевропейскую эпоху выступает аргументом против отнесения прародины индоевропейцев к областям Центральной и Восточной Европы, т.к. в IY тысячелетии до н.э. в период существования общего индоевропейского языка скотоводство, как и земледелие, в Центральной Европе было в зачаточном состоянии, тогда как в общеиндоевропейском восстанавливается развитая система скотоводства с наличием основных домашних животных. Для Восточной Европы, в частности для Северного Причерноморья и Приволжских степей, такое развитое скотоводство известно лишь в III тысячелетии до н.э. На переднеазиатский ареал как территорию первоначального расселения индоевропейских племен указывает также наличие генетического фактора усвояемости молока в человеческих популяциях. Развитость молочного хозяйства у древних индоевропейцев устанавливается на основе многочисленных слов для обозначения молока и молочных продуктов. Реконструирование корней таких слов (-мелк-), а также название дойной коровы (к'оу) указывает на хорошую усвояемость молока, чего не могло быть у многих народов Южной Азии, в т.ч. Южной Индии, и Африки, где было слабо развито молочное хозяйство. Этот генетический признак объединяет древние индоевропейские народы, для которых особую роль имело молочное хозяйство, и некоторые народы севера Передней Азии. Распространение у индоевропейцев колесного транспорта и металлургии бронзы также свидетельствует в пользу локализации первоначальной территории обитания этих племен в Передней Азии. Это зафиксировано в названии колесных повозок, изготовление которых датируется временем около IY тыс. до н.э., а очагом их распространения является ареал от Закавказья до Верхней Месопотамии. В общеиндоевропейском языке прослеживаются контакты с языками Древней Передней Азии, а также семитские и шумерские лексические заимствования. Таким образом, первоначальная территория расселения индоевропейских племен локализуется в Передней Азии, охватывая центр территории современных Армении, Турции, Ирана, Ирака. К III тысячелетию до н.э. культурная общность индоевропейцев распадается и начинается длительный (охвативший несколько тысячелетий) процесс расселения индоевропейских племен по Евразии. Основные направления движения были следующими: в Центральную Азию и далее на восток (тохары, индо-арии) и на запад Евразии. Заселение запада Евразии осуществлялось в виде повторных миграционных волн, охватывающих все новые и новые территории в Центральной и Западной Европе. В этот период продолжается процесс распада индоевропейских диалектов, и постепенно формируются отдельные языки: итальянский, кельтский, иллирийский, германский, балтийский, славянский, условно именуемые по территории, занимаемой ими в историческую эпоху, «древнеевропейскими». Для древнеевропейских языков общим исходным ареалом распространения (вторичным) можно считать область Северного Причерноморья и Приволжские степи. Отражение этого процесса зафиксировано в гидронимах Северного Причерноморья. Дон - Дану, Днепр - Данапр, Днестр - Данастр и т.д. — это иранские названия; Мураква — Иква и другие с окончанием -ква — иллиро-балтийские; Синд — Синдес, синды, Синдху (река Инд, Индия) — индо-арийские и т.д. Когда носители древнеевропейских диалектов появляются в Центральной Европе, их культура наслаивается на местные культуры, постепенно их ассимилируя. Отдельные островки местных культур сохраняются на протяжении раннего бронзового века. Остатками этих неиндоевропейских племен на севере Пиренейского полуострова, которые заселяли некогда весь Европейский континент, могут быть современные баски. Их язык чудом устоял перед натиском и экспансией в историческую эпоху индоевропейских языков, потомков «древнеевропейских» диалектов. Отличительной особенностью этих доиндоевропейских культур в прибрежной полосе от Скандинавии до Средиземноморья (южные оконечности Норвегии, Швеции, Дании, Оркнейские острова, Ирландия, Великобритания, Голландия, Севернонемецкие земли, далее к югу — Бретань, юго-западная Франция, запад и юг Пиренейского полуострова, Сев. Африка, острова Средиземного моря, Западный Кавказ является наличие мегалитов (дольменов, менгиров, кромлехов). Конечный этап индоевропейских миграций относится ко 11-1 тысячелетию до н.э. Этому времени соответствует формирование культурной общности на Балканах, дорийское нашествие, интенсивные передвижения больших масс населения Восточного Средиземноморья, отраженные в египетских источниках как «нашествие народов моря», гибель около 1200 г. до н.э. хеттского государства, гибель Микенской Греции и т.д. В этот период завершается распространение индоевропейских диалектов по всему пространству Евразии. Археолого-лингвистическая гипотеза славянского этногенеза состоит в следующем. Исходный протославяно-балтский массив индоевропейского населения сформировался в лесной зоне Восточной Европы. Из него выделился и обособился на юге в результате контактов с южными соседями (иранские племена) массив, который можно назвать праславянским. Согласно археологическим и лингвистическим данным, на крайнем западе ареала выделилась прабалтская группа. Последующее распространение прабалтов и праславян в соответствующих областях постепенно интегрировало неиндоевропейское население в балтийские и славянскую группы. При этом и прабалты, и протославяне составляли практически единый, хотя и рыхлый этнический массив на протяжении всего I тысячелетия н.э., осваивая все новые территории и ассимилируя местное население, К YI веку н.э. складывается ареал распространения славян, создаются общеславянские языковые формы. В этом времени отмечено наличие общих археологических культур, базирующихся на пашенном земледелии.^ 2. Историческая типология индоевропейской культуры. Культурная традиция Что же представляла собой культура индоевропейских племен того времени, когда они жили на территории своей исторической прародины? Состав индоевропейской материальной и духовной культуры показывает ее близость к древним ближневосточным центрам цивилизации, контакты и тесные взаимоотношения с культурными ареалами народностей древнего Ближнего Востока. Общеиндоевропейская лексика и реконструируемые фрагменты текстов дают возможность установить относительно высокий уровень материальной культуры, в которой большую роль играли скотоводство и земледелие, для которой засвидетельствовано знание металлов, в частности бронзы, и металлургии, развитое ремесленное производство, в том числе гончарное и др. Восстановлены слова, обозначающие различные виды оружия, лексика военного дела, а также лексика, в которой отражено развитие техники колесного транспорта. На основе словаря индоевропейского праязыка реконструированы различные (достаточно высокие) формы проявления духовной деятельности, в том числе метрические формы поэтического языка, мифология, религиозные ритуалы. По типу общеиндоевропейская мифология близка к древневосточным мифологическим традициям, здесь совпадают мифологические мотивы и образы. Так, мотив первоначального единства человека с «землей», мотив бога как «пастуха умерших душ», мифологические образы «льва», «быка», «лошади», мотив «кражи яблок» и др. находят аналогии в древневосточных мифологиях, под влиянием которых и должна была складываться праиндоевропейская мифологическая традиция. Здесь налицо такие совпадения и параллели, что нельзя не придти к выводу о тесных взаимоотношениях между различными мифологическими традициями в пределах общего культурного ареала. Характерно также совпадение погребального обряда (консервативная черта культуры) — погребение предводителя на колеснице, завершающееся сожжением трупа и собиранием праха в особые сосуды и т.д. Множество параллелей , совпадений можно выявить и в области социально-экономических отношений. Таким образом, в Y-IY тысячелетиях до н.э., т.е. в период, к которому относится существование индоевропейского праязыка и соответствующего праиндоевропейского общества до начала широких миграций, весь этот комплекс признаков культуры и социально-экономического строя характерен типологически для ранних цивилизаций древнего Ближнего Востока. Праиндоевропейская цивилизация относится типологически к кругу древневосточных цивилизаций. Существовал целый ряд категорий, не совпадающих с ближневосточными цивилизациями, но общих для индоевропейцев в IY тысячелетии до н.э. Это — отсутствие письменности, централизованной государственной власти, искусственной ирригации, сословия торговцев, противопоставленного другим слоям населения. Эти отличия по-видимому и объясняют распад культурной общности индоевропейцев, так как при наличии централизованного государства, связанного с фиксированной в письменности традиции, не произошли бы столь широкие миграции индоевропейских племен из первоначальной области их поселения. Этот фактор должен был содействовать и распаду праиндоевропейского языкового единства, и самостоятельному развитию индоевропейских диалектов. Письменность ко времени существования праиндоевропейского языка еще только развивается в Шумере и Египте. И нужно полагать, что племена, говорившие на индоевропейских языках, не создают письменности сами, а заимствуют систему письма, возникшую на базе других языков. Так, в начале I тысячелетия греками был заимствован финикийский алфавит. Единственным примером собственно индоевропейского письма является, возможно, лувийское иероглифическое письмо. Удивительные памятники, несущие древнейшие традиции Малой и Передней Азии были открыты и исследованы на территории Северного Кавказа. Когда речь заходила о майкопской культуре, долго никто на отваживался поднять вопрос о ее приходе издалека. Хотя о том, что это не местная культура, писали многие. Еще в 1914 г. на Лондонском Международном конгрессе археологов доклады Б.В.Фармаковского и М.И.Ростовцева с анализом майкопских находок вызвали сенсацию. Фармаковский сравнил фигурки бычков Майкопа с искусством хеттов, Ростовцев — с египетским искусством. Затем одни исследователи робко называли майкопские, орудиях из Трои и предполагали либо торговлю, либо культурное влияние. Другие говорили о южном происхождении керамики и большей части инвентаря, называя источником происхождения Шумер. Слово «миграция находки «заимствованием», писали о топорах и драгоценной посуде из Месопотамии» не употреблялось. Оно было как бы под запретом, и только исследователь из Абхазии Соловьев высказал сумасшедшую идею о переселении кашков — знаменитых соседей и врагов хеттов с Северного побережья малой Азии на Кавказ и в Причерноморье. Кашки периодически совершали походы на юг против хеттов, даже взяли хеттскую столицу. Почему было не предположить, что они могли двинуться на север? Соловьев приводил доводы совершенно фантастические, но одно сопоставление было очень заманчивым: черкесов (адыге), по сути, тоже звали кашками. В русской летописи они — касоги, у грузин — кашак, у армян — гашк. «Сирена созвучия» поманила Соловьева, Трудно было отделаться от ощущения, что в этом что-то есть. Уже в Советское время молодая московская исследовательница М.В. Андреева опубликовала две статьи, в которых решала проблему прихода майкопской культуры с юга из-за Кавказского хребта, из культуры Гавра 2-й половины IY тысячелетия до н.э., распространенной в Верхнем Двуречье и на восточном побережье Средиземного моря. Эта культура развивалась под влиянием египетского искусства, и в том, что искусство Гавра связано с Египтом, М. Ростовцев оказался прав. Решающий вклад в осмысление проблемы внесли языковеды. Их недавними исследованиями было обнаружено, что языки Северного Кавказа составляли, возможно, одну семью и что, во всяком случае, они пришли на Северный Кавказ с юга из очага древневосточных цивилизаций. Единство этой семьи кавказских языков относится, по данным лингвистики, к YI тысячелетию до н.э., а распад на восточные и западные – к рубежу IY-Y тысячелетий. В праязыке реконструируются названия домашнего скота, культурных растений и металлов такого уровня, какого на северном Кавказе еще не было. К потомкам западнокавказского праязыка относятся не только адыгейский и абхазский, но и хатский язык — язык предшественников хеттов в Малой Азии, а родичами хаттов на севере страны были кашки. Вот оно, совпадение имен! И не случайно, значит, что адыге (черкесы) носят то же имя: косоги: кашак, гашк. Это — древнее племенное название малоазиатского населения. Загадкой для археологов и историков стала еще одна не менее яркая культура, названная по месту находки у ст. Новосвободной «новосвободненской». Там были найдены царские усыпальницы— гробницы из каменных плит с отверстием. Стены одной из гробниц были расписаны красной и черной красками с изображением лука и колчана со стрелами. Лук и стрелы — только детали росписи. Изображения на стенах гробницы образуют как бы панораму. В центре боковой стены помещена главная фигура, по-хозяйски рассевшаяся, с широко расставленными ногами. На разведенных руках по пять пальцев. У фигуры вместо головы небольшой выступ, вокруг нее бегают кони, по сравнению с ней — маленькие. Судя по их облику (хвост с кисточкой), кони дикие. В древности существовало представление, что домашние животные принадлежат людям, а дикие — богу. Бег вкруговую выражал пиетет, был символом почитания. У древних индоариев такой обход совершался посолонь (по ходу солнца), т.е. правым плечом к центру, и назывался «прадакшина» (от дакшина — правая рука, десница). Когда же имели дело с миром мертвых, где все наоборот, обход совершался против движения солнца и назывался «апасавья», или «прасавья» (древнерусское «ошуя» — слева). Так же обстояло дело и у кельтов, только названия были другими. Дикие кони бегут вокруг сидящей фигуры, совершают апасавью. Похоже, в центре изображено божество, связанное с загробным миром. Однако почему в такой странной позе? Это хорошо известная древняя поза Рожаницы. Так многие народы изображали великую богиню-мать, ведавшую рождением и смертью, т.е. переселением из одного мира в другой. «Широко рассевшаяся госпожа» называли ее в Сибири. У индоевропейцев она ассоциировалась с землей: все рождено землей, и все уходит в землю. «Мать-Сыра-Земля» называлась она у славян. Индоарии почитали Мать-Землю Притхиви. Итак, это Мать-Земля широко раскрывает покойному свои объятия, но причем тут кони? Черные кони — божества смерти известны грекам и германцам, а у индоариев цветом смерти и траура был красный. Поэтому здесь кони красные, с этим связан ритуал посыпания покойников охрой. У греков Мать-Земля — это богиня Деметра, однако, безголовое божество загробного мира известно и у греков. В греческой черной магии последних веков до н.э. безголовый демон, связанный со смертью и плодородием, неопределенно именовался «ужасный». Даже боги не могли ни видеть его, ни знать его имя. «Тебя призывает безголовый , — обращался к нему автор одного колдовского папируса, - и тебе подвластно все, твой истинный образ никто из богов не может увидеть» [5, 7]. Смысл этого в следующем: убийство — тяжкий грех, но бог смерти, убивающий всех, свободен от этого греха, он убивает, оставаясь невидимым. Имя хозяина загробного мира у древних греков Аид (невидимый). Аид носил шапку-невидимку, В представлениях древних невидимость была как-то связана с укрыванием головы. По Гомеру, невидимой была и Деметра. Безголовые боги известны также у кельтов. Сосуды с изображением безголовых персонажей найдены в Малой Азии и в Иране. Лук и колчан у многих древних народов (от египтян и ассирийцев до иранцев) символизировали царское достоинство, а знатных подданных, полководцев царя, хоронили со стрелами в руке. Можно еще долго и подробно описывать находки в Майкопе и Новосвободной, которые дают возможность раскрывать удивительные культурные связи, растянувшиеся на тысячелетия. Однако подведем итоги: майкопский узел примечателен удивительным сочетанием культурно-генетических связей. Две достаточно различные культуры обладают многими общими чертами, которые нельзя объяснить только культурным заимствованием. Сходство их обусловлено глубокой культурной традицией, вынесенной из Малоазийско-передне-азиатского регионов, и явным влиянием ближневосточных культур в период их формирования.^ Культурные традиции индоевропейцев Проблема культурной традиции также может быть прослежена на основе анализа ареалов распространения культовых животных и обрядов, связанных с ними.^ Культовая роль лошади. У древних индоевропейцев функции коня очень многообразны: и военно-транспортная, и культовая, и мифологическая. «Ригведа» содержит гимны обожествления коня. Так, конь Эташа, ведущий колесницу солнца, — и сам является божеством. Роль коня, лошади в древнеиранской традиции аналогична индийским обрядам принесения в жертву коня у «конского столба», отождествленного с «мировым деревом». Подобное жертвоприношение существовало у скифов, у осетин как обряд посвящения коня покойнику. В славянской традиции у каждого из трех основных богов балтийских славян был свой, особой мести, священный конь. Священные кони играли ритуальную роль и при гадании. В восточно-славянском жертвеннике IX в. славянского божества «Грозы на коне» — Перуна (на Перыни, близ Новгорода), отождествляемого с хеттским богом на коне Пируа, найдены останки жертвоприношения лошади. В той же местности засвидетельствовано принесение в жертву коня в качестве строительного обряда, который сопровождался водружением на крышу двух коней — «коньков». Конь выступал в славянском фольклоре как священное животное.^ Культовая роль коровы. Символика «Ригведы», отражающая, очевидно, и более раннюю индоиранскую традицию, часто использует образы «дойной коровы» и ее молока как символы космического плодородия и изобилия, связанного с обрядами «Потоки молока» (ср. «молочные реки — кисельные берега»). Другая основная физиологическая и хозяйственная функция коровы отражена в древнеиндийской традиции в особых ритуалах принесения в жертву стельной ("восьминогой") коровы. Этот ритуал носил общеиндоевропейский характер и соблюдался в Риме, в хеттской традиции и т.д.^ Культовая роль быка. Представления древних индоевропейцев о космических божествах как «быках» согласуются с соответствующими образами египетской, шумерской и древнесемитской мифологии. В «Ригведе» «быками» постоянно называются боги грома и грозы. Индра (вспомнить другие аналоги не представляет труда — Зевс). В «Гимне сну о Луне» присутствует образ «тысячерогого быка, который поднялся из моря». Аналогичная символика лунного божества как «быка» известна в Древнем Двуречье и выявлена недавно в древней культуре южной Туркмении III-II тысячелетия до н.э. В той же «Ригведе» священный бык связан опосредованно и с Солнцем — в ней описывается обряд закалывания двух быков под «созвездием Агха», несущий в себе следы космического жертвоприношения. Аналогичные обряды прослеживаются в анатолийской традиции — принесение быков в жертву с молитвами (ср. в старой русской традиции: «молить быка», т.е. приносить в жертву). В иных традициях с течением времени обряд жертвоприношения быка менялся. Так, в Древней Греции вошло в обычай приносить в жертву быка, съевшего жертвенный хлеб. Часто жертвоприношению предшествовали различные обряды: кормление жертвенным хлебом, ритуальные игры с быком (тавромахия на Крите, Чатал Хююк в Малой Азии, YII-YI тыс. до н.э.) В малоазиатской традиции сакральная игра с быком заканчивалась его закалыванием (ср. коррида) и т.д. С изменением обряда в древнеиндийской, древнегреческой традиции была произведена замена быка жертвенной лепешкой изображающей быка. Эта традиция до недавнего времени существовала и у славян. Наиболее характерен «коровайный обряд» в Белоруссии. Там сохранился ритуал выпечки хлеба «коровая» (выступавшего как свадебный мужской символ и названного по древнему имени быка — корв). Коровай имеет вид большого хлеба, украшенного изображениями солнца, луны, шишек, животных (или их частей— рога, вымя и т.д.), других символов плодородия. Таким образом, культурная традиция древних индоевропейцев не затерялась в тысячелетиях. Ее глубина и хронологическая устойчивость, распространение на больших территориях Евразии показывают культурную связь потомков древних индоевропейских племен, в какой-то мере сохранившейся до сих пор. Восстановление древнейшей культурной традиции стало возможным благодаря сравнительно-лингвистическим исследованиям, которые позволили выявить значимость языка как элемента культуры и носителя культурной традиции. Литература:1.Энциклопедия: Культурология ХХ век. 2.Гамкрелидзе Т., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984, ч. 2. 3.Иванов В.В., Топоров В.В. Исследования в области славянских древностей. М.,1974. 4.Дьяконов И.М. Пути и судьбы\\Знание - сила, 1988, № 9. 5. Славяне. Этногенез и этническая история.-Л, 1989. 6.Введение в культурологию. М., МАИ, 1996.