Б.ВОЛОДИНМОСКВА 1 968МЕНДЕЛЬ1. ПАТЕР ШРАЙБЕР ПОПАДАЕТ В ИСТОРИЮ Сперва — начало. Он родился в Силезии — там, где берет свое начало Одер (Одра). Зеленые отроги Одерских гор и Моравских Бескид и долина меж ними, в которую Одер, сбежав с плато, поворачивает, чтобы течь на север, вбирая ручьи и речушки, — эта часть страны в ту пору называлась Кулендхен, по-немецки «Коровья земелька». Чехи — исконные здешние жители — называли и называют ее «Краваржско», что означает то. же самое. Правда, один краевед писал, что название так переводить нельзя — оно, мол, происходит от княжившего здесь рода Краваров. Но другие не соглашались и говорили, что фамилия произошла от названья земли — ведь ее писали даже потом «фон Кравари» (то есть «из Краваржска»). Не так уж велика эта земля: километров сорок с востока на запад да около тридцати с севера на юг, но чуть ли не вся европейская история прошла через нее. К северу от Краваржска, у самой польской границы, — старинный город Опава, более трех веков называвшийся по-немецки Троппау. К западу от нее — Оломоуц, именовавшийся по-немецки 'Ольмюц. Эти города знамениты. У их стен происходили битвы. В них были резиденции — постоянные и временные — герцогов, королей, императоров и епископов. В них подписывались почетные дипломатические трактаты и позорные договоры. Потому-то они давно вошли в историю. Войдут они и в это повествование (правда, по другой причине). А в западной части Краваржска — маленький город Одры. До немецкой колонизации он назывался Винанов, потом Одрау, по названью реки. Человек, которому посвящена книга, родился в часе ходьбы — меньше чем в старой миле' от Одры. Деревня Хинчицы, где он появился на свет, тогда, в 1822 году, тоже называлась на немецкий лад— Хейнцендорф. Под сенью австрийской «кайзерлихе унд кёнцглихе» — «императорско-ко-ролевской» — короны все называлось на немецкий лад. "Австрийская миля —^ 7,58 километра. Соседнее с Хинчицами приходское село Дольне Вражны — в нем костел, где венчали, крестили и отпевали, — было тогда Гросс-Петерсдорфом. Моравия и Силезия были «Statthalterei Mahren und Schle-sien» — моравско-силезским штатгальтерством, наместничеством. Столицу Моравии Брно — город, где прошла вся сознательная жизнь человека, о котором книга,—называли Брюнном. Чешским королем вот уже три чека непременно числился очередной австрийский император — так же, как российский числился царем «царства Польского» и князем «великого княжества Финляндского». ...Почти всю европейскую историю помнит маленькая земля Краваржска. Через нее прошла на Оломоуц и дальше, к венгерской земле, страшная батыева рать, а позднее куманы, и тысячи чехов и поляков были убиты или угнаны на невольничьи рынки. На пустовавшие земли, на пепелища сожженных деревень маркграфы переселяли колонистов-немцев, крестьян из своих западных ленов. Но земля Краваржска, видимо, долго оставалась по преимуществу чешской, и, когда по дорогам Моравии загрохотали кованые телеги таборитов. Одры сделался одним из опорных пунктов гуситского воинства. Это отсюда гуситы нападали на владения ольмюцкого епископа, отсиживавшегося в замке Ша-умбург; Отсюда наносили удары по разноплеменным крестоносцам. Здесь в шестнадцатом веке распространилось лютеранство, а потом-свирепствовала чума, а спустя несколько десятилетий свирепствовали рейтары Фердинанда Габсбурга и польского короля Сигизмунда. Они пришли восстанавливать истинную католическую веру вместо истинной евангелической и гуситской. Восстанавливали жестоко, ибо речь щла о внушении убеждений. И восстановили. И чтобы искоренить до конца всякую — и религиозную и народную — оппозицию, насадили иезуитские и капуцинские монастыри, пожгли чешские книги и протестантские библии, заменили все исконные названия на немецкие. Все подданные Священной Римской империи германской нации — так именовалось тогда австрийское государство — должны были подчиняться одному порядку, молиться по одному обряду, говорить на одном, на немецком языке. Единый порядок насаждался твердой рукой. Привилегии, когда-то бывшие у крестьян-немцев, ликвидировали. Барщину драли со всех одинаково, не разбирая национальности, — до шести дней в неделю. Кроме барщины — оброк и налоги даже на могилы, на собак и на собранные в лесу грибы. Сверх налогов донимали рекрутчиной. А сверх всего в восемнадцатом веке сначала бродила по здешним местам вольная дружина Ан-дреаса Шебесты, потом чума и трижды пруссаки — в силез-скую, в Семилетнюю и в «картофельную» войну. Крестьяне Кулендхен не раз бунтовали. Бунты подавлялись жестоко. Но императрице Марии-Терезии все же пришлось издавать патенты, по которым барщина не должна была быть более трех дней. И хоть она издавала эти патенты не раз, их снова пришлось трижды издавать ее сыну императору Иосифу II, дабы как-то сдержать крестьянские бунты и оберечь хозяйство страны от полного разорения. Потом император Иосиф II крепостную зависимость отменил, и крестьяне стали лично свободны. Жениться могли по своему усмотрению. Могли уезжать в города и заниматься ремеслами; Все могли. У них только земли не было. Им ее не пе-' редавали. Они ее пахали. Они даже как-то продавали и покупали друг у друга наделы; но при этом по хитрому австрийскому земельному праву наделы оставались собственностью помещиков. А потому и в девятнадцатом веке крестьяне Кулендхен, все — и немцы, и чехи, и «бауэры», то есть сидевшие на закрепленном в вечную аренду наделе земли, и «хальббауэры», то есть испольщики, и «гертлеры», не имевшие поля владельцы лишь дома с садом и огородом, и безземельные «хойслеры», «домкаржи», у которых и домик-то был уже без сада, и, наконец, полная голь перекатная, бобыли-«хюттлеры», «хижинщи-ки», если перевести дословно, то есть поденщики, батраки, которым давался за труд лишь хлеб да кров в принадлежащей помещику развалюхе, — все они в те годы, чем и как бы ни добывали они хлеб для себя, обязаны были отрабатывать для благоденствия графини Марии Трухзес-Цаль-Вальдбург, или же сиятельного графа Лихновского, или же на императорской инфантерии полковника графа Иозефа Коллоредо по полтора дня «Fuprobot» — пешей барщины, и по полтора дня «Robot mit dem Pferde» — барщины конной; Досталось кулендцам-краваржцам и в девятнадцатом веке. Три императора: два католика — французский злодей Бонапарт и свой, в отцы родные богом данный, христианнейший, обожаемый. Священной Римской империи монарх Франц и еще один, увы, православный, не истинной христианской веры союзник отца родного, российский император Александр — избрали ближние поля под театр, на котором были разыграны знаменитейшие в истории действа, включая и аустерлицкую трагедию. Для бауэров, гертлеров, хойслеров, хюттлеров, как для нем- цев, так и для чехов, эти спектакли равно обернулись рекрутчиной, реквизициями, постоями и, наконец, просто шествием разноплеменных мародеров, считая и родных австрийских. А напоследок, как водится, еще эпидемией сыпняка. Русские, австрийские, французские, польские конные и пешие полки проходили то на Запад, то на Восток, то снова на Запад, и так до 1815 года, пока не кончились наполеоновские войны. Кроме того, то под Гогенлинденом, то под Ульмом и здесь вот, под боком, при Аустерлице, и во многих более мелких сражениях, и затем — спустя восемь лет, в 1813-м — под Лейпцигом, в расписанной историографами, художниками слова и кисти «Битве народов», иные из парней «Коровьей земельки» — как немцы, так и чехи, онемечившиеся и недоонемечив-шиеся, — исправно складывали свои головы за доброго государя Франца, так несправедливо разжалованного Бонапартом — навязавшегося еще после этого ему в зятья! — из императоров Священной Римской империи в императоры просто австрийские — подумать только!.. Нет, парни из Одрау, из Гросс-Пе-терсдорфа и Хейнцендорфа просто-таки с рвением и радостью отдавали свои жизни и за попранную честь и за благоденствие обожаемого монарха, ко всему еще столь подло злодеем-родственничком лишенного сразу и Иллирии, и Галиции, и Северной Италии, и прирейнских областей. Из хинчицких жителей, например, остался ради этого под Лейпцигом Иозеф Швиртлих. Но не всем же умирать, иные уцелели. Уцелел Иозефов свояк Антон Мендель. И в той трехдневной лейпцигской бойне уцелел и в последующих сражениях тоже. И в 1817-м вернулся к родным пенатам. Пенаты числились в волостном кадастре как «надел в 30 иохов' и крытый черепицею дом с садом под нумером 58». Надел этот был для Хейнцендорфа не из маленьких, а из наибольших: в деревне числилось 72 дома и 102 семьи, и на них приходилось всего 665 иохов посредственной пашни и 155 иохов луга. Впрочем, размер в 30 иохов надел приобрел уже к концу 30-х годов после десятилетнего полновластного хозяйствования Антона. Дом и надел, видимо, при несколько меньших размерах поля, были приобретены отцом Антона, Валентином Менделем. Судьба менделевского рода в прошлом была изменчивой, ибо, как свидетельствует один достоверный источник, она человеками играет. ' И о х — старинная мера площади, в данном случае \|^ гектара. Самый первый из известных в роде Менделей — Мартин Мендель жил в горной деревушке Весзидель (по-старочешски село называлось «Весь Сидельны», то есть «Стольное село»; видно, там когда-то давно была резиденция местного князя). Мартин в весзидельских книгах был записан «гроссбауэ-ром», «большим хозяином», зажиточным крестьянином. Но у потомков его хозяйство из рук поплыло. И вряд ли по нерадивости — шестидневная барщина, войны да эпидемии могли разорить при любом трудолюбии и бережливости. ...Кстати, в церковных книгах фамилию Мартина менявшиеся в приходе пасторы (Мартин был лютеранином) писали каждый по-разному. Один писал «Менделе». Другой — «Мендт-ле». А при смерти написали «Мандула» — славянскую фамилию. Да в их деревне почти все жители были славяне — чехи и поляки. Сын Мартина и женат был на чешке, на Катарине Ондре. Мартинова старшего внука звали Вацлав Мендель, а другого звали Ржига (то есть Грегор). Вацлав-то и переселился в Хейнцендорф из Весзиделя — недальний это был переезд: за милю, если не меньше. Что его толкнуло на to — неизвестно. Известно лишь, что Вацлав Мендель числился уже просто бауэром, а наследники — старший сын и старший внук — и поля-то не имели. Они владели только лишь домиком и садом, отмеченными в кадастре несчастливым тринадцатым нумером. А среди младших в своем поколении детей и внуков Вацлава были даже и полные бобы-ли-хюттлеры, тот же Ржига Мендель. Лишь правнук Валентин сумел выбиться: возвысился вновь до прадедова состояния, перебрался из старого дома с садом в новый уже и с садом и с наделом. А при Антоне надел увеличился и перешел из аренды в полную собственность главы семьи, и Антон Мендель стал не просто бауэром, а бауэр-грундбезитцером, то есть землевладельцем. Однако, несмотря на успешное восхождение по социальной хинчицкой лестнице, до самого 1848 года Мендели были обязаны отрабатывать летом полтора дня в неделю «пешую барщину» в господском саду и господских полях и полтора дня «барщину конную», а зимою валить деревья, очищать их и вывозить из леса, принадлежавшего императорской инфантерии полковнику графу Иозефу Коллоредо. — так же, как и все прочие. Антону Менделю было двадцать восемь лет, когда он вернулся с солдатчины. Он был мужик сильный и работящий. И как все в их роду, он был хороший садовник, умевший искусно, будто ласкаючи, подрезать и прививать яблони. И пасечник он был еще. И обладал к тому же серьезным характером: если что решал, то от своего не отступался. Папаша Валентин мог быть спокоен, что в руках первенца ^— Антон был старшим из сыновей — хозяйство не захиреет. Все к тому и шло. Добрым католикам господь бог повелел в свое время жениться, чтобы добрые католики множились, аки песок морской. Правда, лютеране, кальвинисты, англиканцы, православные и мормоны считают, что бог предписал эту работу им, а иудеи и магометане — что им, а язычники — что им, и не один господь бог, а многие господа боги. Атеисты — неверующие, в свою очередь, говорят про Законы Природы. Женился Антон Мендель через год по возвращении. В деревне было всего семьдесят два дома, и в них всего сто две семьи, и все — одни Мендели, Блашке, Калихи, Кунче-.ры, Касперы, Фучики, Швиртлихи, Шиндлеры. Все были напрочь привязаны к своим наделам, домикам с садом и без сада, опутаны податями, заботами, пешей и конной барщиной. Из деревни уходили только на ярмарку. И на войну. Ив Мариацелль к Деве Непорочной на моление. И для тех, кто не ходил на войну и не ездил в Ольмюц или Брюнн на ярмарки, за границей волости мир кончался — в нем был еще только один очень дальний паломнический путь — за Дунай, в Альпы, до Мариацелль — миль восемьдесят' под молитвы по петляющим горным дорогам. Словом, обычно мир кончался в Одрау. И даже женихов и невест на стороне не искали. Из Клейн-Петерсдорфа, что за оврагом, и то брали редко. Женились на своих: Блашке — на Калиховых, Кунчеры — на Касперовых, Мендели — на Блаш-ковых да на Швиртлиховых. И в итоге все поперемешались: за-века получилось, что вся д&ревня друг другу родня — без разбору у кого в роду чехи, у кого одни немцы. Насчет «расовой чистоты», как при потомках, никто тогда не заикался. И .женился Антон Мендель, конечно же, на свояченице. На Розине Швиртлих, на сестре Иозефа, сложившего голову под Лейпцигом. Пока они с Ибзефом воевали, меньшего Антонова брата женили на Юдите Швиртлих — вот они с однополчанином- и стали-свояками. . . ' То есть более 600 километров. 10 Юдита была старше мужа на двенадцать лет. И даже старше Антона на девять. Антонов брат, наверное, рад был бы жениться на Розине — на младшей. Но «гертлер»-садовладелец Мартин Швиртлих младшую дочь прежде старшей по обычаю не мог отдать. И по обычаю и по здравому смыслу это следовало: куда потом денешь перестарку? И конечно, за старшей дочкой, которая засиживалась в девках, приданого было побольше. Наконец, брату, как младшему, надо было идти в зятья — в женин дом. Наследником менделевского надела по закону мог быть только Антон как старший. Так что если за Антона отдать Розину, а за младшего Юдиту, то обе четы будут обеспечены. Дай бог только Антону благополучно довоевать во славу христианнейшего, истинно католического и столь несправед-' ливо обиженного императора Франца. Судьба второй четы была предрешена в деталях заранее, и свадьбу можно было играть тотчас по возвращении Антона с войны, но Мартин Швиртлих, видимо, попытался кое-что из приданого попридержать — вот год и прошел в торгах. Имущественно-династические проблемы селяне деревни Хинчицы, что в Силезии, решали столь же тщательно и неуступчиво и со столь же дальними расчетами, как и европейские царствующие фамилии. Но расчеты и торги кончились. Антону Менделю досталась младшая из дочерей Мартина Швиртли-ха — Розина, девица миловидная, приветливая, добрая, трудолюбивая, рачительная и крайне набожная. И во исполнение уже упомянутого божьего наказа у Антона и Розины Мендель пошли дети. Первую дочь бог прибрал. В 1820 году у них родилась вторая дочь, и она осталась жить. Третью дочь снова бог прибрал. А в магдалинин день 1822 года родился сын. И, получив установленное обычаем вознаграждение, которое в тех местах в ту пору приносили чаще не в кошельках, а в мешках да в корзинах, патер Гросс-Петерсдорфского прихода Иоганн Шрайбер накинул белую с золотыми крестами епитрахиль и окрестил новорожденного самым, пожалуй, распространенным в мире именем, которое на многих языках звучит лишь с небольшой разницей: «Иоанн», «Иоганн», «Ян», «Иван», «Джон», «Жан», «Ханс», «Хуан», «Жоан», «Джован-ни». (Тождественность, как ни звучит имя в каждом случае, видна каждому.) Патер Шрайбер наверняка сказал при этом, что выбор име-11 ни сделан удачно. Ведь то было имя многих святых и королей, и даже римских пап, которых полагалось почитать всячески. То было, наконец, имя и самого патера — скромного приходского священника Шрайбера из Гросс-Петерсдорфа, а разве не приятно, когда новоиспеченный малыш, которого ты держишь в руках, становится еще одним твоим тезкой — так сказать, твоего полку прибывает. Как не быть такому разговору! Как миновать эту тему за стаканчиком — другим — третьим доброго шнапса и кружкой — другой — третьей пива во здравие законнорожденного новорожденного и благоденствие его родителей!.. Страница из церковной книги, на которой рукою патера Иоганна Шрайбера были записаны по соответствующей форме новорожденные младенцы, коих он крестил от мая по ноябрь 1822 года, хранит на себе приметы той приятной беседы за стаканчиками и кружками. Всего на этой странице семь записей — в том году в Гросс-Петерсдорфском приходе рождалось по одному новому католику в месяц. Из тех семи крещенных Шрайбером младенцев двое были незаконнорожденными: в графе «Отец» у них ничего не написано. Характерно, что записи о крещении незаконнорожденных, сделанные патером Иоганном, отличаются от прочих четкостью линий: они выведены спокойною и твердою рукой. Но зато как гуляло его перо, как прыгали буквы, когда Шрайбер записывал крещение законнорожденных!.. Своему тезке Менделю он даже записал не тем числом день рождения. Крестнику впоследствии не раз пришлось объяснять, что он появился на свет в магдалинин день, то есть 22 июля, а не двумя днями раньше, как записал, возвратясь после того, что у добрых людей сопутствует крестинам, патер Шрайбер. Если бы патер Шрайбер знал, что из-за такой оплошности он войдет в Историю! Если бы он знал, что он так войдет в нее!.. Конечно, было бы просто великолепно, если бы все люди знали, что именно войдет в Историю из их слов и поступков! Они бы в соответствующих случаях были поосмотрительнее. Патер Шрайбер сначала (и правильно!) записал бы дату рождения Менделя и только после этого отправился бы его крестины праздновать. Алоис Штурм, муж старшей сестры Менделя, был бы, наверное, куда добрее и щедрее к зятю своему. И ольмюцкие бюргеры не захлопывали бы двери перед носом бедного студиозуса, знай они, кто напрашивается к ним в домашние учителя.12 Господин директор Флориан Шиндлер, быть может, поспособствовал тому, чтобы временно исполнявший обязанности учителя в его училище каноник Мендель получил бы вознаграждение за свою работу без специальных хлопот. Профессор Венского университета г-н Рудольф Кнер был бы, быть может, снисходительнее к 'молодому монаху из Мо-равии, явившемуся сдавать экзамен на право учительствования. (Неведомо, правда, была ли бы эта снисходительность благом?..) Знаменитый мюнхенский ботаник Нэгели тогда, быть может, совсем по-другому постарался оценить содержание трудов и писем, которые посылал ему господин Мендель, член Брюннско-го ферейна естествоиспытателей. Может быть, л сам великий Чарлз Дарвин заинтересовался бы ссылкой на статью неизвестного ему г-на Менделя, которая была на читанной им странице некоей специальной книги. А достать саму статью труда ему не составило бы!.. А уж советник-то штатгальтера господин гофрат Климеш, конечно, не стал бы в некоторой запальчивости шептать прелату Менделю, что его у-бе-рут, коли его высокопреподобие не станет сговорчивей! И аббат Ансельм Рамбоусек, наверное, не стал бы зарабатывать геростратовой славы приказанием сжечь личный архив своего бывшего друга и своего предшественника по аббатскому посту патера Грегора Менделя, а если бы и сжег кое-что, то держал бы при этом язык за зубами. И тогда биографы и биологи смогли бы без хлопот выяснить многие неведомые нам ныне детали и жизненного пути и той замечательной работы Грегора-Иоганна Менделя, которая положила начало науке, называющейся теперь «генетика». ...Впрочем, практика человеческая свидетельствует и о том, что когда некоторые люди заведомо адресуют истории свои слова и поступки, эти слова и поступки в ряде случаев тоже оказываются не самыми удачными. Вот ходит рядом Коленкур и черкает в книжечку. Или вышколенный адъютант подхватывает из-под рук лист с наложенной резолюцией и покрывает написанное лаком, чтоб чернила никогда не выцвели; А потомки читают коленкуровы мемуары и «собственной Его Императорского Величества рукой на подлинном» начертанное и смеются, сукины дети! Ах. если бы знать, как попадать в Историю только в краен-•вом виде! - II.^ МИРСКАЯ СЛАВА Теперь — конец. Шестьдесят два года спустя он был знаменит. Перед смертью о его здоровье справлялись разные люди. Конечно, члены капитула монастыря святого Томаша и послушники, монастырский садовник пьяница Мареш и само его преосвященство епископ моравский Франц Бауэр. Спрашивали и шушукались прихожанки старобрюннского собора Вознесения Девы Марии и бедняки со всего города — вернее, те из них, что были постоянными просителями благотворительных обществ. Узнавали члены правления ипотечного ландесбанка, а также книготорговцы, снабжавшие его литературой, и еще господа аптекари, медики и профессора городских гимназий, институтов и училищ, те, что были членами здешних ферейнов любителей науки. Осведомлялись, наконец, чиновники самой канцелярии самого моравского штатгальтера, которая помещалась в здании, некогда принадлежавшем монастырю святого Томаша. И даже чиновники императорско-королевского министерства культов и просвещения, если кто-то из брюннских чинов являлся в Вене в министерство, между прочими вопросами роняли: • — Ну, как там этот ваш аббат Мендель? Еще жив?.. Для чиновников министерства культов и чиновников моравского штатгальтерства, а также для епископа Франца Бауэра и даже для членов монастырского капитула шестидесятидвухлетний больной аббат был кладезем разного рода неудобств. Все они были людьми благовоспитанными, а многие были и по-настоящему религиозными, и просто добрыми, и сострадательными. Однако смерти настоятеля монастыря святого Томаша ждали как облевчения. А он никогда не думал, что его смерти будут так ждать. ...Сему предшествовала почти десятилетняя история, нашедшая себе отражение и в официальных печатных органах австро-венгерской монархии и в обширной казенной переписке. Началась она весной 1874 года, когда немецкая либеральная партия провела через рейхсрат закон о так называемом Религиозном фонде: «§ 1. С целью покрытия потребностей католического культа, а в особенности для урегулирования нормальных доходов Службы-Спасения душ, владельцы • церковных бенефиции и постоянные духовные общины обязаны производить определенные взносы в Религиозный фонд. § 2. В качестве меры для определения взноса в Религиозный фонд принимается определенная с учетом платежного эквивалента стоимость бенефиция или имущества общины, со включением в оное всего находящегося в собственности монастырей, но за вычетом ценностей, содержащихся в библиотеках, а также научных и художественных коллекций». Франц-Иосиф утвердил этот закон и приказал опубликовать его в «Имперском бюллетене распоряжений и узаконений». После этого закон вошел в силу в соответствии с конституцией Австро-Венгерского государства, которое — не лишено любопытства — не имело официального названия. При утверждении конституции 1867 года название в тексте, как это ни странно, было опущено, и процарствовавший уже 19 лет Франц-Иосиф превратился в императора Австрии, которая не числилась в законе империей, и в короля Венгрии. И рейхсрат тоже стал рейхсратом — имперским советом — неизвестно какой империи. Но это к слову'. Когда закон о Религиозном фонде вступил в силу, австрийская католическая церковь встала на дыбы, ибо ее права в очередной раз были ущемлены самым чувствительным образом. Закон этот был не первым в серии законов, ограничивавших в Австрии ее власть и доходы. Да и эта серия законов была не первой — в XVIII веке австрийским патерам приходилось еще туже: правительство закрывало монастыри, вмешивалось в назначения на церковные должности и ограничивало общение епископов и прелатов с Ватиканом. Оно, конечно, никогда не мы- ' После поражения Австрийской империи в войне с Пруссией (1866) и утраты ею былого влияния среди германских государств центральному Правительству пришлось пойти на ряд уступок и внутри страны — расширить функции парламента (рейхсрата) и земельных сеймов, несколько демократизировать избирательное право, урезать позиции церкви, а главное — согласиться на политическую автономию Венгрии — на признание ее равноправной частью «двуединого государства». Принцип государственного «дуализма» и был закреплен в конституционном акте 1867 года. Причем изъятие из названия государства слова «империя» подчеркивало признание этого принципа.15 слило упразднить католицизм как таковой. Оно просто предпочитало иметь в лице церкви не автономное церковное государство в своем светском государстве, а послушный правительству аппарат Службы Спасения душ, по-чиновничьи исполнявший то,' что от него требуют светские власти. Однако революция 1848 года подтолкнула правительство отказаться от «иозефинизма» — упомянутая политика была провозглашена императором Иосифом II и называлась по его имени. Франц-Иосиф вернул церкви ее старинное могущество. По конкордату, заключенному с Ватиканом в 1855 году, католицизм был объявлен государственной религией, церковь безраздельно ведала всем просвещением и была, например, единственным судьей в вопросах брака для католиков-австрийцев. Но на ватиканском престоле в это время сидел папа Пий IX. Никто прежде не сидел на папском престоле столько, как Пий, — 32 года! И ни один из римских первосвященников двух последних столетий не пытался вернуть католицизму позиции, которые церковь занимала в Европе до XV века, — не Пытался столь рьяно, столь упорно, а главное — столь агрессивно и безоглядно. Его энциклика «Quanta cura» и приложение к ней «Silla-bus» — «Перечень главнейших заблуждений нашего времени» — произвели впечатление взрыва. Папа объявлял в них борьбу социализму и веротерпимости, гражданскому браку и светскому образованию, пантеизму, натурализму и абсолютному рационализму — нет возможности пересказывать все восемьдесят положений перечня. Когда разразился скандал вокруг «Силлабуса» — этот перечень неведомо каким путем достался газетчикам, хотя и был документом, «"не подлежащим оглашению», — то Ватикан стал твердить, что в «Перечне» ив энциклике «Quanta сига» идет речь о догматической (то есть «теоретической») нетерпимости к указанным заблуждениям и никакой практической нетерпимостью (то есть кострами для инакомыслящих) пока не пахнет. Но все это уже не изменило хода событий. Один из видных мыслителей того времени, физиолог Поль Бэр, сказал, что папа Пий IX сыграл помимо своей воли вполне прогрессивную роль, ибо он наиболее наглядным образом доказал абсолютную невозможность для сколько-нибудь разумного существа пребывать в лоне католической. церкви в качестве верующего ее сочлена и столь же полную непримиримость самой идеичеловечес-16кого прогресса с существованием римского папства. Ответом на взрыв а-нтикатолического движения, охватившего разные слои тогдашнего европейского общества, был созванный Пием IX Вселенский собор в Риме. 16 июля 1870 года собор утвердил «Схему Христовой церкви» («Shema di Ecclesia Christi»), где сызнова была провозглашена абсолютная верхов-' ная власть папы и еще догмат его непогрешимости: «Когда он (папа) говорит ex cathedra, то пользуется той са--мой непогрешимостью, которую Божественный Искупитель даровал своей церкви при определении доктрин, касающихся веры и нравственности». Но все эти безудержные попытки Пия IX закрутить .до отказа гайки привели, как всегда, к обратному -результату — к катастрофической утрате позиций, к утрате даже прежних верных союзников. И в католической Австро-Венгрии христианнейший Франц-Иосиф был принужден утвердить серию законов, разрешавших гражданский брак, лишивших церковь монополии в просвещении, и, наконец, уже упомянутый закон о Религиозном фонде. Смысл последнего был прост: австрийская католическая церковь лишалась значительной части дотаций. Нуждавшиеся в них церковные учреждения должны были получать дотации из фонда в основном за счет взносов других, богатых — за счет доходов монастырей. До того Религиозный фонд пополнялся за счет «добровольных» сборов не только с церковных учреждений, но и со светских обществ. Австрийская буржуазия решила приберечь деньги для собственных дел. Управление фондом и взыскания в него были возложены на светские власти, и в марте 1875 года настоятель августинско-го монастыря святого Томаша в Брюнне прелат Грегор Мендель получил из канцелярии штатгальтера Моравии и Силезии предписание прислать декларацию о монастырском имуществе, подлежащем обложению налогом в Религиозный фонд. Вот так и Началась та история, принесшая аббату широкую мирскую славу. Прелат Мендель — мы присутствовали при его крещении в Иоганны, в монашестве же он принял 'имя Грегор — был лицом, в городе хорошо известным. В чиновных кругах его считали «дисциплинированным подданным». В числе других сановников провинции аббат святого Томаша принимал участие в деятельности многих комитетов и комиссий ландтага, в правлениях Земельного банка, научных и филантропических обществ. 17'. Ny 119 района Г. Москва Сам граф Тун, очередной наместник и будущий премьер-министр, представляя прелата к награждению орденом Франца-Иосифа, писал о нем в реляции: «...призванный к выполнению избирательного права в Мо-равский ландтаг в составе избирателей от курии крупных помещиков [прелат Мендель был] единственным, кто всегда отдавал свой голос избирателя только кандидатам Конституционной партии... Эта последовательная позиция свидетельствовала о чрезвычайно редкой степени мужества и твердости характера, тем в большей степени заслуживающей похвалы [что прелат Мендель] открыто противостоял всем остальным здешним сановникам своего сословия и вынужден был иметь дело с некоторыми неприятными последствиями, которые тяжко сказывались на исправлении им своей должности... В интересах правительства, чтобы эти выдающиеся заслуги прелата Мендла l в деле защиты конституции в Моравии были отмечены во всеуслышание знаком Высочайшей Милости... Обращая внимание Его Величества на этого верного Высочайшему Императорскому Двору и пользующегося глубоким уважением всей Конституционной партии [подданного], а также учитывая его плодотворную деятельность в прошлом на протя^ жении многих лет в качестве супплента и весьма заслуженного человека в Брюннской высшей реальной школе... ходатайствую нижайше о Высочайшем Пожаловании рыцарским крес-том ордена^Франца-Иосифа»2. Ну что ж, судя по реляции и другим свидетельствам, .прелат Мендель последовательно поддерживал Немецкую либеральную партию (именно она называлась еще «Конституционной»). А ведь это церковь вознесла его на высокий аббатский пост, вручила бразды и ключи .от имений стоимостью в сотни тысяч флоринов и тем самым автоматически сделала одним из ста семидесяти членов избирательной курии, которые выбирали из своей среды двадцать пять депутатов — четвертую часть Мо-равского ландтага! Все без исключения церковные сановники провинции, почти все церковные иерархи Австро-Венгрии принадлежали к консервативной партии дворян-аристократов. Предшественник Менделя на посту настоятеля дважды был ' Так в подлиннике.2 В книге О. R 1 с h t е г, „Oregor Johann Mendel, wie er wirklich war", цитируемый текст, к сожалению, приведен в виде весьма произвольно разорванных кусков. Возможные неточности, содержащиеся в источнике, взяты в скобки (стр. 53—56 указанного источника).18 депутатом от этой партии, А Мендель осмелился высказать собственную точку зрения на политические дела и голосовал за либералов — за партию бюргеров и обуржуазившихся помещиков. За самую левую партию в тогдашних австрийских парламентах — ив имперском и в земельных. За партию, от которой тогда исходили все демарши, направленные против церкви — на упразднение прав, предоставленных ей по конкордату. В кругах Немецкой либеральной партии его называли «прогрессивным аббатом» и еще «моравским Гельферсторфе-ром» — по имени единственного священника-депутата от либералов в рейхсрате. В этом прозвище содержится намек на возможную карьеру аббата в будущем. А представители властей называли его «дисциплинированным подданным», ибо либералы поддерживали центральную власть и боролись против автономистских стремлений Венгрии, Чехии и Моравии. Носителем этих стремлений в те годы была в первую голову местная аристократия, а высшее духовенство было ее частью. Мало того, что он демонстративно голосовал не за своих. Он еще подписал коллективный протест избирателей-либералов, где консерваторы обвинялись в подтасовке выборов — тех выборов, на которых депутатские мандаты получила большая группа священников-консерваторов ив их числе доверенное лицо епископа патер Андреас Хаммермюллер. Сам епископ моравский и сам архиепископ ольмюцкий называли Менделя предателем дела церкви и. изменником идее моравского патриотизма. И потому за поддержку либералов Менделю был пожалован рыцарский крест, и прелат не без некоторого тщеславия носил на сутане «миниатюру» ордена, то есть его уменьшенную копию на изящной цепочке; то и другое было им куплено у ювелира в Вене еще перед аудиенцией во дворце. Подлинные ордена на ленте тогда принято было носить только в особо торжественных случаях. Кстати, ранг ордена — рыцарский крест — определялся не столько самими заслугами, сколько положением награждаемого лица. И потому, посылая Менделю запрос о стоимости монастырского имущества, чиновники канцелярии штатгальтера не ожидали никаких непредвиденных событий. Собственно говоря, правительство явочным порядком еще до принятия закона при необходимости потихоньку монастыри уже доило, и в канцелярском архиве среди прочих бумаг хранилось подписанное Мен- l? делем прошение августинского капитула о послаблении в поборах. В том прошении упоминались все невзгоды последнего столетия — войны, налоги, конфискации, пожары и последние колебания курса акций на бирже, из-за которых монастырь потерял сумму в 1416 флоринов 41 крейцер'. Было упомянуто, как выросли цены за последние шесть лет: на мясо — на 19 процентов, на муку — 4 процента, на одежные ткани — 8 процентов, на дрова — 16 процентов сверх прежней стоимости. Подчеркивалось, что капитул монастыря малочислен и поэтому вынужден прибегать к платным услугам посторонних лиц при заболеваниях братьев и прочих нуждах. Указывалось, .что Служба Спасения душ связана с тяготами и риском — лишь за последнее время двое молодых августинцев заразились от тифозных больных, которых исповедовали и соборовали. Заразились и умерли. Подчеркивалось, наконец, что монастырь приносит практическую пользу, ибо попечение о науке во всех ее направлениях всегда рассматривалось общиной как первейшая задача. На членов капитула возложена обязанность заполнять непременно вакансии профессоров философии и математики в одном из брюннских институтов, и сверх того еще два его члена преподают: один — немецкий и французский языки в Брюннской реальной школе, а другой — немецкую литературу в Краковском университете. Они, по общему признанию, заслуживают в этом деле похвалы. «...Учитывая все вышеизложенное, конвент2 надеется воззвать к мягкосердечию и состраданию высоких властей, ибо ни одному