* Михаил Булгаков. Путешествие по Крыму ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н.----------------------------------------------------------------------------Хвала тебе, Ай-Петри великан, В одежде царственной из сосен! Взошел сегодня на твой мощный стан Штабс-капитан в отставке Просин! Из какого-то рассказа НЕВРАСТЕНИЯ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвае сесть нельзя -почему так мало трамваев? Целый день мучительно хочется пива, а когдадоберешься до него, в небо вонзается воблина кость доказывается, пиво никомуне нужно. Теплое, в голове встает болотный туман, и хочется не моченогогороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево. Но на Страстной площади, как волки, воют наглецы с букетами, похожимина конские хвосты. На службе придираются: секретарь - примазавшаяся личность в треснувшемпенсне - невыносим. Нельзя же в течение двух лет без отдыха созерцатьсекретарский лик! Сослуживцы - людишки себе на уме, явные мещане, несмотря на портретывождей в петлицах. Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы, и мало того, чторазворотило весь двор, но еще на это требует денег. На общие собрания идтине хочется, а в "Аквариуме" какой-то дьявол в светлых трусиках ходит попроволоке, и юродство его раздражает до невралгии. Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену, значит, ондоспел, и ему, кто бы он ни был - бухгалтер ли, журналист или рабочий, - емунадо ехать в Крым. В какое именно место Крыма?^ КОКТЕБЕЛЬСКАЯ ЗАГАДКА - Натурально, в Коктебель, - не задумываясь, ответил приятель. - Воздухтам, солнце, горы, море, пляж, камни. Карадаг, красота! В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенкепоказалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух. - Я еду в Коктебель, - сказал я второму приятелю. - Я знаю, что вы человек недалекий, - ответил тот, закуривая моюпапиросу. - Объяснитесь? - Нечего и объясняться. От ветру сдохнете. - Какого ветру? - Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд. Ушел я от него. - Я в Коктебель хочу ехать, - неуверенно сказал я третьему и прибавил: - Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю. Посмотрел он удивленно и ответил так: - Счастливец! Море, воздух, солнце... - Знаю. Только вот ветер - зунд. - Кто сказал? - Катошихин. - Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд- такого и ветра нет. - Ну, хорошо. Дама сказала: - Дует, но только в августе. Июль - прелесть. И сейчас же после неесказал мужчина: - Ветер в июне - это верно, а июль - август будете как в раю. - А, черт вас всех возьми! - Никого ты не слушай, - сказала моя жена, - ты издергался, тебе нуженотдых... Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплетес золотым словом "Крым" за 1 руб. 50 коп. Я - патентованный городской чудак, скептик и неврастеник - боялся еечитать. "Раз путеводитель, значит, будет хвалить". Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку иувидали на странице 370-й ("Крым". Путеводитель. Под общей редакцией членапрезидиума Моск. физиотерапевтического общества и т. д. Изд. "Земли иФабрики") буквально о Коктебеле такое: "Причиной отсутствия зелени является "Крымский сирокко", который частов конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения,воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных...Беспрерывный ветер, не прекращавшийся в течение 3-х недель, до исступлениядоводил неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больнойчувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель". (В этом месте жена моя заплакала.) "...Отсутствие воды - трагедия курорта, - читал я на стр. 370 - 371, -колодезная вода соленая, с резким запахом моря..." - Перестань, детка, ты испортишь себе глаза... "...К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствиеосвещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобства сообщения, полноеотсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизнужизни..." - Довольно! - нервно сказала жена. Дверь открылась. - Вам письмо. В письме было: "Приезжайте к нам в Коктебель. Великолепно. Начали купаться. Обед 70коп.". И мы поехали...^ В СЕВАСТОПОЛЬ! - Невозможно, - повторял я, и голова моя металась, как у зарезанного, истукалась о кузов. Я соображал, хватит ли мне денег? Шел дождь. Извозчик какбудто на месте топтался, а Москва ехала назад. Уезжали пивные с краснымираками во фраках на стеклах, и серые дома, и глазастые машины хрюкали всетке дождя. Лежа в пролетке, коленями придерживая мюровскую покупку, ярукой сжимал тощий кошелек с деньгами, видел мысленно зеленое море,вспоминал, не забыл ли я запереть комнату...---------"1-с" великолепен. Висел совершенно молочный туман, у каждой дверистоял проводник с фонарем, был до прочтения плацкарты недоступен ивеличественен, по прочтении предупредителен. В окнах было светло, а ввагоне-ресторане на белых скатертях бутылки боржома и красного вина. Коварно, после очень негромкого второго звонка, скорый снялся и вышел.Москва в пять минут завернулась в густейший черный плащ, ушла в землю иумолкла. Над головой висел вентилятор-пропеллер. Официанты были сверхчеловеческивежливы, возбуждая даже дрожь в публике. Я пил пиво баварское и недоумевал,почему глухие шторы скрывают от меня подмосковную природу. - Камнями швыряют, сукины сыны, - пояснил мне услужающий, изгибаясь,как змея. В жестком вагоне ложились спать. Я вступил в беседу с проводником, и онна сон грядущий рассказал мне о том, как крадут чемоданы. Я осведомился отом, какие места он считает наиболее опасными. Выяснилось: Тулу, Орел,Курск, Харьков. Я дал ему рубль за рассказ, рассчитывая впоследствиииспользовать его. Взамен рубля я получил от проводника мягкий тюфячок(пломбированное белье и тюфяк стоят 3 рубля). Мой мюровский чемодан сблестящими застежками выглядел слишком аппетитно. "Его украдут в Орле", - думал я горько. Мой сосед привязал чемодан веревкой к вешалке, я свой маленький саквояжположил рядом с собой и конец своего галстука прикрепил к его ручке. Ночью яблагодаря этому видел страшный сон и чуть не удавился. Тула и Орел осталисьгде-то позади меня, и очнулся я не то в Курске, не то в Белгороде. Я глянулв окно и расстроился. Непогода и холод тянулись за сотни верст от Москвы.Небо затягивало пушечным дымом, солнце старалось выбраться, и это ему неудавалось. Летели поля, мы резали на юг, на юг опять шли из вагона в вагон,проходили через мудрую и блестящую международку, ели зеленые щи. Штор небыло, никто камнями не швырял, временами сек дождь и косыми столбами уходилза поля. Прошли от Москвы до Джанкоя 30 часов. Возле меня стоял чемодан отМерилиза, а напротив стоял в непромокаемом пальто начальник станции Джанкояс лицом совершенно синим от холода. В Москве было много теплей. Оказалось, что феодосийского поезда нужно ждать 7 часов. В зале первого класса, за стойкой, иконописный, похожий на завоевателяМамая, татарин поил бессонную пересадочную публику чаем. Малодушие по поводухолода исчезло, лишь только появилось солнце. Оно лезло из-за товарныхвагонов и боролось с облаками. Акации торчали в окнах. Парикмахер обрил мнеголову, пока я читал его таксу и объявление: "Кредит портит отношение". Затем джентльмен американской складки заговорил со мной и сказал, что вКоктебель ехать не советует, а лучше в тысячу раз в Отузах. Там - розы,вино, море, комнатка 20 руб. в месяц, а он там, в Отузах, председатель.Чего? Забыл. Не то чего-то кооперативного, не то потребительского. Однимсловом, он и винодел. Солнце тем временем вылезло, и я отправился осматривать Джанкой. Юркиймальчишка, после того как я с размаху сел в джанкойскую грязь, стал чиститьмне башмаки. На мой вопрос, сколько ему нужно заплатить, льстиво ответил: - Сколько хочете. А когда я ему дал 30 коп., завыл на весь Джанкой, что я его ограбил.Сбежались какие-то женщины, и одна из них сказала мальчишке: - Ты же мерзавец. Тебе же гривенник следует с проезжего. И мне: - Дайте ему по морде, гражданин. - Откуда вы узнали, что я приезжий? - ошеломленно улыбаясь, спросил я идал мальчишке еще 20 коп. (Он черный, как навозный жук, оченьрассудительный, бойкий, лет 12, если попадете в Джанкой - бойтесь его.) Женщина вместо ответа посмотрела на носки моих башмаков. Я ахнул.Негодяй их вымазал чем-то, что не слезает до сих пор. Одним словом, башмакистали похожи на глиняные горшки. Феодосийский поезд пришел, пришла гроза, потом стук колес, и мы на юг,на берег моря.^ КОКТЕБЕЛЬ. ФЕРНАМПИКСЫ И "ЛЯГУШКИ" Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны междумрачным, нависшим над морем массивом, это - развороченный, в незапамятныевремена погасший вулкан Карадаг; с другой - между желто-бурыми, сверху точнопо линейке срезанными грядами, переходящими в мыс - Прыжок Козы. В бухте - курорт Коктебель. В нем замечательный пляж, один из лучших на крымской жемчужине: полосапеску, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем разноцветных камней. Прежде всего о них. Коктебель наполнен людьми, болеющими "каменноюболезнью". Приезжает человек, и если он умный - снимает штаны, вытряхиваетиз них московско-тульскую дорожную пыль, вешает в шкаф, надевает короткиетрусики, и вот он на берегу. Если не умный - остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымскоговоздуха, но все-таки он на берегу, черт его возьми! Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и телоотходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы. На закате новоприбывший является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазамии выгружает из кармана камни. - Посмотрите-ка, что я нашел! - Замечательно, - отвечают ему двухнедельные старожилы, в голосе ихслышна подозрительно-фальшивая восторженность, - просто изумительно! Тызнаешь, когда этот камешек особенно красив? - Когда? - спрашивает наивный москвич. - Если его на закате бросить в воду, он необыкновенно красиво летит, тыпопробуй! Приезжий обижается. Но проходит несколько дней, и он начинает понимать.Под окном его комнаты лежат грудами белые, серые и розоватые голыши, сам оних нашел, сам же и выбросил. Теперь он ищет уже настоящие обломкиобточенного сердолика, прозрачные камни, камни в полосах и рисунках. По пляжу слоняются фигуры: кожа у них на шее и руках лупится,физиономии коричневые, сидит и роется, ползает на животе. Не мешайте людям - они ищут фернампиксы! Этим загадочным словом местныеколлекционеры окрестили красивые породистые камни. Кроме фернампиксов,попадаются "лягушки", прелестные миниатюрные камни, покрытые цветнымиглазками. Не брезгуют любители и "пейзажными собаками". Так называютсяпростые серые камни, но с каким-нибудь фантастическим рисунком. В одном итом же пейзаже на собаке может каждый, как в гамлетовском облике, увидетьвсе, что ему хочется. - Вася, глянь-ка, что на собачке нарисовано! - Ах, черт возьми, действительно, вылитый Мефистофель... - Сам ты Мефистофель! Это Большой театр в Москве! Те, кто камней не собирает, просто купается, и купание в Коктебелепервоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль,исчезают ломоты и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные. Только одно примечание: Коктебель не всем полезен, а иным и вреден.Сюда нельзя ездить людям с очень расстроенной нервной системой. Я разъясняю Коктебель: ветер в нем дует не в мае или августе, как мнеговорили, а дует он круглый год ежедневно, не бывает без ветра ничего, дажев жару. И ветер раздражает неврастеников. Коктебель из всех курортов Крыма наиболее простенький. Т.е. в немсравнительно мало нэпманов, но все-таки они есть. На стене оставшегося отдовоенного времени помещения поэтического кафе "Бубны", ныне, к счастью,закрытого и наполовину обращенного в развалины, красовалась знаменитаянадпись: "Нормальный дачник - друг природы. Стыдитесь, голые уроды!" Нормальный дачник был изображен в твердой соломенной шляпе, пригалстуке, пиджаке и брюках с отворотами. Эти друзья природы прибывают в Коктебель и ныне из Москвы, и точно втаком виде, как нарисовано на "Бубнах". С ними жены и свояченицы: губытускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулки и лакированныетуфли. Отличительный признак этой категории: на закате, когда край моряодевается мглой и каждого тянет улететь куда-то ввысь или вдаль, и позже,когда от луны ложится на воду ломкий золотой столб и волна у берега шипит икачается, эти сидят на лавочках спиною к морю, лицом к кооперативу и едятчерешни.---------О "голых уродах". Они-то самые умные и есть. Они становятсякоричневыми, они понимают, что кожа в Крыму должна дышать, иначе не нужно иездить. Нэпман ни за что не разденется. Хоть его озолоти, он не расстанетсяс брюками и пиджаком. В брюках часы и кошелек, а в пиджаке бумажник. Ходятраздетыми в трусиках комсомольцы, члены профсоюзов из тех, что попали наотдых в Крым, и наиболее смышленые дачники. Они пользуются не только морем, они влезают на скалы Карадага, и раз,проходя на парусной шлюпке под скалистыми отвесами, мимо страшных и темныхгротов, на громадной высоте, на козьих тропах, таких, что если смотретьвверх - немного холодеет в животе, я видел белые пятна рубашек и красненькиеголовные повязки. Как они туда забрались?! Некогда в Коктебеле, еще в довоенное время, застрял какой-то бездомныйстудент. Есть ему было нечего. Его заметил содержатель единственной тогда, аныне и вовсе бывшей гостиницы Коктебеля и заказал ему брошюру рекламногохарактера. Три месяца сидел на полном пансионе студент, прославляя судьбу,растолстел и написал акафист Коктебелю, наполнив его перлами красноречия, неуступающими фернампиксам: "...и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят попеску в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы..." Никаких подолов никто стыдливо не поднимает. В жаркие дни лежатобожженные и обветренные мужские и женские голые тела. "КАЧАЕТ" Пароход "Игнат Сергеев", однотрубный, двухклассный (только второй итретий класс), пришел в Феодосию в самую жару - в два часа дня. Он долго вылу пристани морагентства. Цепи ржаво драли уши, и вертелись в воздухе накрюках громаднейшие клубы прессованного сена, которое матросы грузили втрюм. Гомон стоял на пристани. Мальчишки-носильщики грохотали своимитележками, тащили сундуки и корзины. Народу ехало много, и все койки второгокласса были заняты еще от Батума. Касса продавала второй класс без коек, надиваны кают-компании, где есть пианино и фисгармония. Именно туда я взял билет, и именно этого делать не следовало, а почему- об этом ниже. "Игнат", постояв около часа, выбросил таблицу "отход в 5 ч. 20 мин." ивышел в 6 ч. 30 мин. Произошло это на закате. Феодосия стала отплывать назади развернулась всей своей белизной. В иллюминаторы подуло свежестью... Буфетчик со своим подручным (к слову: наглые, невежливые и почему-тооба пьяные) раскинули на столах скатерти, по скатертям раскидали тарелки,такие тяжелые и толстые, что их ни обо что нельзя расколотить, и подали комубифштекс в виде подметки с сальным картофелем, кому половину костлявогоцыпленка, бутылки пива. В это время "Игнат" уже лез в открытое море. Лучший момент для бифштекса с пивом трудно выбрать. Корму (акают-компания на корме) стало медленно, плавно и мягко поднимать, затеммедленно и еще более плавно опускать куда-то очень глубоко. Первым взяло гражданина соседа. Он остановился над своим бифштексом наполдороге, когда на тарелке лежал еще порядочный кусок. И видно было, чтобифштекс ему разонравился. Затем его лицо из румяного превратилось впрозрачно-зеленое, покрытое мелким потом. Нежным голосом он произнес: - Дайте нарзану... Буфетчик с равнодушно-наглыми глазками брякнул перед ним бутылки. Ногражданин пить не стал, а поднялся и начал уходить. Его косо понесло поковровой дорожке. - Качает! - весело сказал чей-то тенор в коридоре. Благообразная нянька, укачивавшая ребенка в Феодосии, превратилась вморе в старуху с серым лицом, а ребенка вдруг плюхнула как куль на диван. Мерно... вверх... подпирает грудобрюшную преграду... вниз... "Черт меня дернул спрашивать бифштекс..." Кают-компания опустела. В коридоре, где грудой до стеклянного потолкалежали чемоданы, синеющая дама на мягком диванчике говорила сквозь зубысвоей спутнице: - Ох... Говорила я, что нужно поездом в Симферополь... "И на какого черта я брал билет второго класса, все равно на палубепридется сидеть". Весь мир был полон запахом бифштекса, и тот ощутительноворочался в желудке. Организм требовал третьего класса, т. е. палубы. Там уже был полный разгар. Старуха армянка со стоном ползла по полу кборту. Три гражданина и очень много гражданок висели на перилах, как пустыекостюмы, головы их мотались. Помощник капитана, розовый, упитанный и свежий, как огурчик, шел всиней форме и белых туфлях вдоль борта и всех утешал: - Ничего, ничего... Дань морю. Волна шла (издали из Феодосии море казалось ровненьким, с маленькойрябью) мощная, крупная, черная, величиной с хорошую футбольную площадку,порою с растрепанным седоватым гребнем, медленно переваливалась,подкатывалась под "Игната", и нос его лез... ле-ез... ох... вверх... вниз. Садился вечер. Мимо плыл Карадаг. Сердитый и чернеющий в тумане, где-тоза ним растворялся во мгле плоский Коктебель. Прощай. Прощай. Пробовал смотреть в небо - плохо. На горы - еще хуже. О волне - нечегои говорить... Когда я отошел от борта, резко полегчало. Я тотчас лег на палубе и сталзасыпать... Горы еще мерещились в сизом дыму. ЯЛТА Но до чего же она хороша! Ночью, близ самого рассвета, в черноте один дрожащий огонь превращаетсяв два, в три, а три огня - в семь, - но уже не огней, а драгоценныхкамней... В кают-компании дают полный свет. - Ялта. Вот она мерцает уже многоярусно в иллюминаторе. Еще легчает, еще. Огни в иллюминаторе пропадают. Мы у подножия их.Начинается суета, тени на диване оживают, появляются чемоданы. Вдруг утихаетмерное ворчание в утробе "Игната", слышен грохот цепей. И сразу же качает. Конечно - Ялта! Ялта и хороша, Ялта и отвратительна, и эти свойства в ней постоянноперемешиваются. Сразу же надо зверски торговаться. Ялта - город-курорт: наприезжих, т.е., я хочу сказать, прибывающих одиночным порядком, смотрят какна доходный улов. По спящей еще черной в ночи набережной носильщик привел куда-то, чтопоказалось похожим на дворцовые террасы. Смутно белеет камень, парапеты,кипарисы, купы подстриженной зелени, луна догорает над волнорезом сзади, авпереди дворец, - черт возьми! Наверное, привел в самую дорогую гостиницу. Так и оказалось: конечно,самая дорогая. Номера в два рубля "все заняты". Есть в три рубля. - А почему электричество не горит? - Курорт-с! - Ну, ладно, все равно. В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака, ильется воздух. Нигде и никогда таким воздухом, как в Ялте, не дышал. Неможет не поправиться человек на таком воздухе. Он сладкий, холодный, пахнетцветами, если глубже вздохнуть - ощущаешь, как он входит струей. Нет лучшевоздуха, чем в Ялте!---------Наутро Ялта встала умытая дождем. На набережной суета больше, чем наТверской: магазинчики налеплены один рядом с другим, все это настежь, всегромоздится и кричит, завалено татарскими тюбетейками, персиками ичерешнями, мундштуками и сетчатым бельем, футбольными мячами и виннымибутылками, духами и подтяжками, пирожными. Торгуют греки, татары, русские,евреи. Все втридорога, все "по-курортному", и на все спрос. Мимо блещущихвитрин непрерывным потоком белые брюки, белые юбки, желтые башмаки, ноги вчулках и без чулок, в белых туфельках.^ МОРСКАЯ ЧАСТЬ Хуже, чем купанья в Ялте, ничего не может быть, т.е. я говорю о купаниив самой Ялте, у набережной. Представьте себе развороченную крупнобулыжную московскую мостовую. Этопляж. Само собой понятно, что он покрыт обрывками газетной бумаги. Не менеепонятно, что во имя курортного целомудрия (черт бы его взял, и кому этонужно!) налеплены деревянные, вымазанные жиденькой краской загородки,которые ничего ни от кого не скрывают, и, понятное дело, нет вершка, кудаможно было бы плюнуть, не попав в чужие брюки или голый живот. А плюнутьочень надо, в особенности туберкулезному, а туберкулезных в Ялте незанимать. Поэтому пляж в Ялте и заплеван. Само собою разумеется, что при входе на пляж сколочена скворешница скассовой дырой, и в этой скворешнице сидит унылое существо женского пола ицепко отбирает гривенники с одиночных граждан и пятаки с членовпрофессионального союза. Диалог в скворешной дыре после купанья: - Скажите, пожалуйста, вы вот тут собираете пятаки, а вам известно, чтона вашем пляже купаться невозможно совершенно. - Хи-хи-хи. - Нет, вы не хихикайте. Ведь у вас же пляж заплеван, а в Ялту ездяттуберкулезные. - Что же мы можем поделать! - Плевательницы поставить, надписи на столбах повесить, сторожа на пляжпустить, который бы бумажки убирал.^ В ЛИВАДИИ И вот в Ялте вечер. Иду все выше по укатанным узким улицам и смотрю. Ис каждым шагом вверх все больше разворачивается море, и на нем как игрушка скосым парусом застыла шлюпка. Ялта позади с резными белыми Домами, состроконечными кипарисами. Все больше зелени кругом. Здесь дачи по дороге вЛивадию уже целиком прячутся в зеленой стене, выглядывают то крышей, тобелыми балконами. Когда спадает жара, по укатанному шоссе я попадаю в парки.Они громадны, чисты, полны очарования. Море теперь далеко у ног внизу,совершенно синее, ровное, как в чашу налито, а на краю чаши, далеко, далеко,- лежит туман. Здесь среди вылощенных аллей, среди дорожек, проходящих между стенрозовых цветников, приютился раскидистый и низкий, шоколадно-штучный дворецАлександра III, а выше него, невдалеке, на громадной площадке белый дворецНиколая II. Резчайшим пятном над колоннами на большом полотнище лицо Рыкова. Наплощадках, усыпанных тонким гравием, группами и в одиночку, с футбольнымимячами и без них, расхаживают крестьяне, которые живут в царских комнатах. Вобоих дворцах их около 200 человек. Все это туберкулезные, присланные на поправку из самых отдаленныхволостей Союза. Все они одеты одинаково - в белые шапочки, в белые куртки иштаны. И в этот вечерний, вольный, тихий час сидят на мраморных скамейках,дышат воздухом и смотрят на два моря - парковое зеленое, гигантскимиуступами - сколько хватит глаз - падающее на море морское, которое теперьуже в предвечерней мгле совершенно ровное, как стекло. В небольшом отдалении, за дворцовой церковью, с которой снят крест, заколоколами, висящими низко в прорезанной белой стене (на одном из колоколоввыбита на меди голова Александра II с бакенбардами и крутым носом. Головаэта очень мрачно смотрит), вылощенный свитский дом, а у свитского домазвучит гармоника и сидят отдыхающие больные.---------Когда приходишь из Ливадии в Ялту, уже глубокий вечер, густой и синий.И вся Ялта сверху до подножия гор залита огнями, и все эти огни дрожат. Нанабережной сияние. Сплошной поток, отдыхающий, курортный. В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из "Фауста". Скрипкамаккомпанирует море, набегая на сваи поплавка, и от этого вальс звучитособенно радостно. Во всех кондитерских, во всех стеклянно-прозрачныхлавчонках жадно пьют холодные ледяные напитки и горячий чай. Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спатьне хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и нагромадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море кнабережной протягивается изломанный широкий золотой столб.^ "У АНТОНА ПАВЛОВИЧА ЧЕХОВА" В верхней Аутке, изрезанной кривыми узенькими уличками, вздирающимися всамое небо, среди татарских лавчонок и белых скученных дач, каменнаябеловатая ограда, калитка и чистенький двор, усыпанный гравием. Посредибуйно разросшегося сада дом с мезонином идеальной чистоты, и на двери этогодома маленькая медная дощечка: "А.П. Чехов". Благодаря этой дощечке, когда звонишь, кажется, что он дома и сейчасвыйдет. Но выходит средних лет дама, очень вежливая и приветливая. Это -Марья Павловна Чехова, его сестра. Дом стал музеем, и его можно осматривать. Как странно здесь. В этот день Марья Павловна уже показывала дом группе экскурсантов,устала, и нас водила по дому какая-то другая пожилая женщина. Неудобнопоказалось спросить, кто она такая. Она очень хорошо знает быт чеховскойсемьи. Видимо, долго жила в ней. В столовой стол, накрытый белой скатертью, мягкий диван, пианино.Портреты Чехова. Их два. На одном - он девяностых годов, - живой, сосмешливыми глазами. "Таким приехал сюда". На другом - в сети морщин. Картина- печальная женщина, и рука ее не кончена. Рисовал брат Чехова. - Вот здесь сидел Лев Николаевич Толстой, когда приезжал к АнтонуПавловичу в гости. Но кроме него сидели многие: Бунин и Вересаев, Куприн,Шаляпин, и Художественного театра актеры приезжали к нему репетировать. В кабинете у Чехова много фотографий. Они прикрыты кисеей. ТутСтаниславский и Шаляпин, Комиссаржевская и др. Какое-то расписное деревянное блюдо, купленное Чеховым на ярмарке наУкраине. Блюдо, за которое над Чеховым все домашние смеялись, - вещь никомуне нужная. С карточки на стене глядит один из братьев Чехова, задумчиво возвелвзор к небу. Подпись: "И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности...Кра..." Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные; от этого в комнате мягкийи странный свет. В нише, за письменным столом, белоснежный диван, наддиваном картина Левитана. Зелень и речка - русская природа, густое масло.Грусть и тишина. И сам Левитан рядом. При выходе из ниши письменный стол. На нем в скупом немецком порядкекарандаши и перья, докторский молоток и почтовые пакеты, которые Чехов неуспел уже вскрыть. Они пришли в мае 1904 г., и в мае он уехал за границуумирать. - В особенности донимали Антона Павловича начинающие писатели. Приедет,читает, а потом спрашивает: "Ну, как вы находите, Антон Павлович?" А тот был очень деликатный, совестился сказать, что - ерунда. Язык унего не поворачивался. И всем говорил: "Да ничего, хорошо... Работайте!" Нето что Шаляпин, тот прямо так и бухал каждому: "Никакого у вас голоса нет, иартистом вы быть не можете!" В спальне на столике порошок фенацетина - не успел его принять Чехов, -и его рукой написано "phenal"... - и слово оборвано. Здесь свечи под зеленым колпаком, и стоит толстый красный шкаф - матьподарила Чехову. Его в семье назвали насмешливо "наш многоуважаемый шкаф", апотом он стал "многоуважаемый" в "Вишневом саду".^ НА АВТОМОБИЛЕ ДО СЕВАСТОПОЛЯ Если придется ехать на автомобиле из Ялты в Севастополь, да сохранитвас небо от каких-либо машин, кроме машин Крымкурсо. Я пожелал сэкономитьдва рубля - и "сэкономил". Обратился в какую-то артель шоферов. У Крымкурсоместо до Севастополя стоит 10 руб., а у этих 8. Бойкая личность в конторе артели, личность лысая и европейски вежливая,в грязнейшей сорочке, сказала, что в машине поедет пять человек. Когда утромна другой день подали эту машину - я ахнул. Сказать, какой это фирмы машина,не может ни один специалист, ибо в ней не было двух частей с одной и той жефабрики, ибо все были с разных. Правое колесо было "мерседеса" (переднее),два задних были "пеуса", мотор фордовский, кузов черт знает какой! Вероятно,просто русский. Вместо резиновых камер - какая-то рвань. Все это громыхало, свистело, и передние колеса ехали не просто вперед,а "разъезжались", как пьяные. И протестовать поздно, и протестовать бесполезно. Можно насевастопольский поезд опоздать, другую машину искать негде. Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машинав Крыму по своей быстроходности. Кроме того, поехали, конечно, не пять, а 11человек: 8 пассажиров с багажом и три шофера - двое действующих и третий -бойкое существо в синей блузе, кажется, "автор" этой "первой побыстроходности машины", в полном смысле слова "интернациональной". И мыпонеслись. В Гаспре "первая по быстроходности машина", конечно, сломалась, и всепассажиры этому, конечно, обрадовались. Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно,лежали, как ящерицы на солнце. Зелени - океан; уступы, скалы... Шина лопнула в Мисхоре. Вторая - в Алупке, облитой солнцем. Опять страшно радовались. Навстречупролетали лакированные машины Крымкурсо с закутанными в шарфы нэпманскимидамами. Но только не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, апешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега.^ СЕВАСТОПОЛЬ И КРЫМУ КОНЕЦ Под вечер, обожженные, пыльные, пьяные от воздуха, катили в беленькийраскидистый Севастополь и тут ощутили тоску: "Вот из Крыма нужно уезжать". Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, какножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этойдьявольской езде машина "лизнула" крылом одну из мажар. Лихие ездоки полюбовались "а свою работу и уехали с веселыми гудками, амы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, стоской и сожалением уехали в Москву.