На протяжении всех десятилетий «холодной войны» между Западом и Востоком шли споры относительно того, как и когда она началась, кто развязал ее и, стало быть, несет ответственность за ее последствия. И ныне, когда «холодная война», казалось бы, ушла в прошлое, споры эти не прекращаются. Объясняется это не просто естественным стремлением людей к поискам истины, а тем, что без правильных ответов на вопросы, как и почему возникла «холодная война», кто и в какой мере повинен в этом, невозможно покончить с ней, расчистить путь для новых отношений.
Одно дело, если обе стороны, признавая свою долю ответственности за «холодную войну», проходят свою часть пути для ее прекращения. И совсем другое, если одна из сторон считает, что вся вина лежит на другой и она должна сделать все для ее прекращения. При таком подходе вряд ли можно всерьез рассчитывать на то, что «холодная война» окончательно и бесповоротно уйдет в прошлое.
Конечно, может показаться соблазнительным поступить так, как предлагал американский историк Дж. Геддис: давайте считать, что ни та ни другая сторона не желала «холодной войны», что на деле и США, и СССР заботились о своей безопасности, а «трагедия заключалась в том, что добивались они своей цели в одностороннем порядке вместо того, чтобы действовать сообща». Другими словами, предлагалось закрыть вопрос о происхождении «холодной войны» совместной констатацией, что все мы просто оказались «без вины виноватыми». Предлагавшаяся формула порождала вопросы: почему по окончании второй мировой войны, в которой СССР и США были союзниками, они не смогли действовать сообща в интересах сохранения мира и обеспечения взаимной безопасности? Что помешало им действовать именно таким образом?
КОГДА И С ЧЕГО НАЧАЛАСЬ «ХОЛОДНАЯ ВОЙНА»]
На Западе широко распространена версия о том, что начало «холодной войне» положили действия Советского Союза в 1945 г.; они были направлены на то, чтобы «социализировать» страны Восточной Европы, использовав нахождение в них советских
войск, а с помощью местных коммунистических партий подорвать демократические режимы и в странах Западной Европы. Действия же Соединенных Штатов и других западных держав, имевшие целью воспрепятствовать такому обороту дела и приведшие к конфронтации с СССР, были, согласно этой версии, ответными и вынужденными.
Факты, однако, говорят о том, что в действительности первые «выстрелы» в «холодной войне» были сделаны все же американской стороной практически сразу после смерти Франклина Рузвельта, последовавшей 12 апреля 1945 г.
Поскольку история не признает сослагательного наклонения, нельзя с полной уверенностью утверждать, что, не умри Рузвельт в столь ответственный для послевоенного развития момент и останься он на посту президента США до окончания своего четвертого срока в январе 1949 г., «холодная война» не возникла бы вовсе. Попытаемся выяснить, какими_виделись послевоенные отношения между США и СССР Рузвельту и какой линии он намеревался следовать в этом вопросе. Вскоре после состоявшейся в ноябре 1943 г. в Тегеране встречи руководителей СССР, США и Великобритании Рузвельт в послании Сталину от 4 декабря 1943 г. писал: «Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверждающим нашу способность не только совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии».
О том, что Рузвельт писал так Сталину не по тактическим соображениям, а был искренен, свидетельствуют сохранившиеся, не предназначавшиеся для чужих глаз личные заметки президента, датированные 8 марта 1944 г.: «Начиная с последней встречи в Тегеране мы работаем в действительно хорошей кооперации с русскими. И я считаю, что русские вполне дружественны; они не пытаются поглотить всю остальную Европу или мир».
Имеются и другие авторитетные свидетельства о намерении Рузвельта поддерживать дружественные отношения между США и СССР после окончания войны. Так, его ближайший советник Г. Гопкинс вскоре после Ялтинской конференции говорил составителю речей президента Р. Шервуду: «Русские доказали, что они могут быть разумными и дальновидными, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не было ни малейшего сомнения в том, что мы сможем жить с ними в мире и сотрудничать так долго, как только можно себе представить». Дипломат Р. Мэрфи, не отличавшийся симпатиями к СССР, вспоминая о наказах, которые незадолго до смерти Рузвельт давал при назначении его политическим советником американской военной администрации в Германии, писал: «Он требовал от меня помнить, что нашей первостепенной послевоенной целью будет советско-американское сотрудничество, без которого сохранить мир во всем мире
было бы невозможно, и что Германия будет подходящей базой для такого сотрудничества».
Итак, есть все основания утверждать, что Рузвельт считал необходимым и желательным послевоенное сотрудничество США и СССР в интересах обоих государств и всего мира. Закономерен вопрос: не ошибался ли Рузвельт в своих прогнозах, насколько они соответствовали намерениям советской стороны в лице Сталина? Думается, есть достаточно оснований считать, что в те годы, когда делались эти прогнозы (1943, 1944 и начало 1945 г.), и в течение еще определенного времени после этого они соответствовали намерениям и советского руководства. Это подтверждается не только анализом того, что говорил Сталин публично, а также при личных встречах с американскими и английскими руководителями и в переписке с ними.
Одним из главных свидетельств линии Сталина на послевоенное сотрудничество с Западом может служить роспуск Коминтер-на не в 1941 или 1942 г., когда это можно было бы объяснить тактическими соображениями, «заигрыванием» с западными союзниками ради скорейшего открытия ими второго фронта, а в 1943 г., уже после того, как в ходе войны обозначился перелом в пользу СССР и в целом антигитлеровской коалиции.
Другим доказательством тогдашней линии Сталина на послевоенное сотрудничество в первую очередь с США и вообще с Западом являлось то, какое значение он, как и Рузвельт, придавал созданию совместными усилиями эффективной международной организации с широкими полномочиями в области пресечения агрессии и поддержания мира. Зачем нужно было Сталину столь упорно и небезуспешно отстаивать свои позиции в отношении целей и принципов деятельности Организации Объединенных Наций, если бы он заранее исходил из неизбежности развала после войны антигитлеровской коалиции, имея намерение идти своей дорогой?
Тот факт, что до определенного времени, наступившего уже после смены президента в США, Сталин исходил из предпочтительности сохранения по окончании войны отношений сотрудничества с западными державами, подтверждается практическими действиями СССР в восточноевропейских странах по мере их освобождения советскими войсками. Хотя Москвой предпринимались шаги для установления в них демократических режимов (о чем Сталин заранее предупреждал союзников), но, вопреки сформировавшемуся впоследствии стереотипному представлению, никакой торопливости в «социализации^ этих стран первоначально не проявлялось. Так, например, выборы, состоявшиеся в 1945 г. в Болгарии и Венгрии в условиях пребывания советских войск, принесли успех совершенно разным политическим силам.
Решающее значение, очевидно, имел подход обеих сторон — СССР и Запада — к способам разрешения возникавших между чими разногласий, а именно: готовность строить отношения на
равных, учитывать интересы друг друга, искать взаимопонимание и взаимоприемлемые компромиссы.
Судя по всему, Рузвельту были присущи реалистичность и понимание ситуации, он верил в возможность хороших отношений с СССР после войны. «Курс Франклина Рузвельта,— писал Ф. Шуман,— состоял в том, чтобы относиться к Советскому Союзу как к равному, сводить до
минимума трения и регулировать расхождения путем обсуждения и компромисса». Ключевым, принципиально важным элементом представляется констатация готовности Рузвельта при всех мировоззренческих, социально-экономических и политических различиях между США и СССР строить отношения с ним на равных. Из этой посылки вытекает остальное — не заострять, а, наоборот, сглаживать возникающие трения и устранять расхождения путем поиска приемлемых для обеих сторон решений. Характерна в этом отношении телеграмма Рузвельта Черчиллю от 28 сентября 1944 г., в которой прямо говорилось о «необходимости относиться к СССР как полноправному и равному члену любой организации великих держав, создаваемой с целью предотвращения международной войны».
Таков был подход Рузвельта к отношениям с Советским Союзом, как он сам сформулировал его, причем не для публики, а, так сказать, в семейном кругу. На этих позициях Рузвельт оставался до последних дней своей жизни. Известно, в частности, что в телеграмме Черчиллю, написанной им буквально за час до кончины, Рузвельт в связи с предстоявшим выступлением британского премьера, касающимся позиции Советского Союза в польском вопросе, недвусмысленно высказался за сохранение «твердых, но дружественных отношений с русскими». «Я бы, писал он,— насколько возможно свел до минимума советскую проблему, потому что отдельные вопросы, связанные с ней, возникают в той или иной форме ежедневно и, по-видимому, большинство из них разрешается».
Таким образом, Рузвельт считал необходимым и возможным послевоенное сотрудничество с СССР именно на основе равенства и поиска взаимоприемлемых решений, в том числе самого трудного на тот момент польского вопроса.
Но вот Франклина Рузвельта не стало. И уже через 48 часов после его смерти новый президент США Гарри Трумэн в качестве своей первой внешнеполитической акции обратился, к британскому премьеру с предложением направить Сталину совместное послание по существу с ультимативным требованием согласиться с западными условиями решения польского вопроса. Здесь показательны как характер предлагавшегося демарша, так и само предложение о совместном с Черчиллем послании, ибо известно, что Рузвельт всячески избегал каких-либо совместных американо-английских акций в отношениях с СССР, к чему периодически Черчилль пытался склонить его. И дело было не просто в деликатности по отношению к Сталину. Как
явствует из сделанной тогдашним морским министром США Дж. Форрестолом записи в его дневнике за март 1945 г., Рузвельт высказывал опасения, что «англичане очень хотели бы, чтобы Соединенные Штаты в любое время начали войну против России, и что, по его мнению, следовать британским планам — значит идти к этой цели».
Черчилль с радостью дал согласие на предложение Трумэна, а в телеграмме Идену, находившемуся в те дни в Вашингтоне, написал: «Добиваясь, как я это делаю, прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугать себя».
За этим первым шагом Трумэна, означавшим по существу изменение внешнеполитического курса Вашингтона в отношении СССР, вскоре последовали другие. Громыко в воспоминаниях рассказывает о конфронтационной манере, в которой Трумэн провел беседу с Молотовым, остановившимся в Вашингтоне по пути в Сан-Франциско на конференцию по учреждению ООН. Трумэн не проявил готовности продвинуться вперед в согласовании оставшихся после Ялты некоторых конкретных вопросов, касающихся функций Совета Безопасности и Генеральной Ассамблеи ООН; он дал понять, что не вполне доволен ялтинскими решениями по принципам деятельности ООН. Это затем проявилось и в линии поведения американской делегации в Сан-Франциско.
Беседа Трумэна с Молотовым проходила 23^а&рел^ 1945- г.— через 10 дней после смерти Рузвельта. На состоявшемся в Белом доме накануне совещании президент, проинформировав членов кабинета о предстоявшей беседе, заявил, что он «намерен осуществить свои планы на конференции в Сан-Франциско и что если русские не пожелают присоединиться к нам, то пусть убираются к черту». Вот так от линии Рузвельта на поддержание отношений с СССР как с равным, на поиски взаимоприемлемых решений произошел поворот на 180 градусов — «соглашайтесь с нами или идите к черту». И это были не просто слова, а иная психологическая установка, иная политика, которая вскоре получила фактически официальное наименование «политики с позиции силы».
Отход Трумэна от проводившегося Рузвельтом курса в отношениях с СССР проявился еще до того, как ему стало известно о работах в США по созданию атомной бомбы. Находясь в должности вице-президента, он не был посвящен в этот секрет; впервые ему доложили об атомном проекте 25 апреля 1945 г., т. е. уже после упомянутого совещания в Белом доме 22 апреля и после его беседы с Молотовым 23 апреля.
Но если Трумэн, еще ничего не зная об атомной бомбе, повел себя столь вызывающе по отношению к Советскому Союзу,
то нетрудно представить себе, насколько он воодушевился, узнав о перспективе обладания Соединенными Штатами атомным оружием, а тем более когда это стало реальностью. Какими категориями он мыслил в этой связи, можно судить, в частности, по его словам, сказанным им дочери, сопровождавшей его в Потсдам, в канун намеченного на 16 июля 1945 г. первого испытательного взрыва атомной бомбы: «Если она взорвется, а я думаю, что это случится, у меня будет управа на этих (русских.—Г. К.) парней». И с того момента, как он получил 17 июля сообщение о том, что «дитя благополучно родилось» (условная фраза, означавшая успешное испытание первой атомной бомбы), Трумэн бесповоротно встал на путь использования атомного оружия в качестве главного козыря американской дипломатии, что стало основным генератором «холодной войны».
БЫЛ ЛИ ВОЗМОЖЕН ИНОЙ ПУТЫ
Думается, да. Но Трумэн сознательно отверг его. О том, каким мог бы быть этот другой путь и почему США не пошли по нему, лучше всего свидетельствует судьба «Меморандума Стимсона». Речь идет о секретной докладной записке, которую Г. Стимсон, военный министр США в годы второй мировой войны, представил президенту Трумэну II сентября 1945 г., т. е. примерно через месяц после того, как были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
Как видно из меморандума (текст его через несколько лет был опубликован), Стимсон, провидчески опасаясь последствий, которыми была чревата как для США, так и для всего мира гонка ядерных вооружений, убеждал Трумэна в необходимости предпринять действительно серьезную попытку достичь международного соглашения, которое сделало бы невозможным использование атомной энергии в военных целях. Ради этого США, по его мнению, должны были пожертвовать своей временной монополией на атомное оружие.
При этом Стимсон предлагал исходить из того реального факта, что в результате второй мировой войны СССР и США стали двумя самыми могущественными державами мира и что поэтому прежде всего эти две державы (не в ущерб, а, наоборот, к общей выгоде всех остальных стран) должны договориться между собой об отказе от использования атомной энергии в военных целях. Одновременно Стимсон предостерегал Трумэна против попыток навязать Советскому Союзу через ООН какой-либо план контроля над атомной энергией, ущемляющий интересы СССР.
Обсуждению меморандума Стимсона и в целом вопроса о том, какую политику следует проводить Соединенным Штатам в области атомной энергии, было посвящено специальное заседание кабинета, состоявшееся 21 сентября 1945 г. По свиде-
тельствам участников этого заседания, большинство членов кабинета во главе с президентом Трумэном высказалось в поддержку позиции «двух Джеймсов» — государственного секретаря Бирнса и морского министра Форрестола, настаивавших на сохранении Соединенными Штатами своей монополии на атомное оружие и на использовании его в качестве орудия своей послевоенной политики. Рекомендации Стимсона были отвергнуты, и сам он вскоре ушел в отставку. Поэтому 21 сентября 1945 г. вполне можно считать днем, когда США окончательно решили идти по пути «атом-ной дипломатии», иными словами — по пути «холодной войны». Оставалось официально провозгласить ее, что и было сделано 5 марта 1946 г., когда Трумэн благословил и освятил своим присутствием известную речь Черчилля в Фултоне.
Сказанное выше не означает, что вся ответственность за «холодную войну», доведение ее подчас до грани «горячей» лежит на США и в целом на Западе. Если даже не забегать вперед и не говорить о блокаде Берлина в 1948 г., событиях в Чехословакии в том же 1948 г., а потом в 1968 г., событиях в Венгрии в 1956 г. и им подобных, а задаться вопросом, все ли было сделано Советским Союзом в самом начале, чтобы не допустить «холодную войну», то вряд ли можно, не греша против истины, дать положительный ответ. Когда анализируешь тогдашний ход событий и вспоминаешь некоторые детали, возникает такое ощущение, что, хотя Сталин и предпочел бы иное, более благоприятное развитие отношений с США, сам он не приложил достаточных усилий к этому. Более того, в какой-то момент Сталин, похоже, решил, что наметившуюся конфронта-ционную линию Вашингтона можно и следует использовать в интересах «закручивания гаек» внутри страны и для перехода к «социализации» восточноевропейских стран.
Другими словами, если, образно говоря, «а» в «холодной войне» было сказано американской стороной, то Сталин не заставил долго себя ждать, чтобы сказать «б». А дальше логика конфронтации сделала свое злое дело.
КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ ПОДОПЛЕКА «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»
Распространено мнение, что теоретическим обоснованием «холодной войны» явилась статья Дж. Кеннана, опубликованная за подписью «г-н X.» в журнале «Форин аффеарс» за июль 1947 г. под названием «Источники советского поведения». В действительности это не совсем так. Предлагая, чтобы основным элементом политики США в отношении Советского Союза было «долгосрочное, терпеливое, но твердое и неусыпное сдерживание экспансионистских тенденций России», Кеннан, как он настойчиво подчеркивал, не имел в виду, что советский экспансионизм будет носить обязательно военный характер и что соответственно Запад должен сдерживать его военными средства-
ми. Главным средством сдерживания Советского Союза он считал экономическое восстановление Западной Европы и главной ареной соперничества — политическую. Более того, он прямо предостерегал против опасностей, которыми было чревато развязывание Соединенными Штатами гонки вооружений в качестве основного инструмента сдерживания Советского Союза.
Однако в Вашингтоне верх одержала опять-таки иная точка зрения, которую наиболее ярко олицетворял П. Нитце, в то время руководитель Совета по планированию политики государственного департамента США. Она нашла наиболее полное выражение и приобрела характер внешнеполитической доктрины в директиве Совета национальной безопасности США 68 (СНБ 68), утвержденной президентом Трумэном в 1950 г. Именно этот документ — своего рода хартия «холодной войны», остававшийся совершенно секретным до 1975 г., во многом обусловил конфронтационный характер американо-советских отношений в послевоенный период.
Основной концептуальный порок документа СНБ 68 заключался в том, что его авторы — в отличие от Кеннана — поставили знак равенства между декларировавшейся советским руководством уверенностью в победе коммунизма во всем мире и приписываемым Советскому Союзу как государству стремлением любыми средствами, включая военные, «установить свою абсолютную
власть над остальным миром». Между тем присущие советскому руководству со времен В. И. Ленина две линии в политике — «коминтерновская» (идеологическая) и «наркомин-деловская» (государственная), хотя временами и были трудно различимыми, на деле никогда не сливались воедино. В любом случае говорить в 1950 г., как это делали авторы документа, о наличии у Советского государства планов установления своего господства над миром или для начала надЕвроазиатским континентом — было несерьезно.
Вышесказанное не означает отрицания того, что Советскому Союзу было присуще (как, впрочем, и другим великим державам) стремление к расширению сферы своего влияния. И естественно, что Советский Союз воздействовал на внутреннее развитие тех стран, где он имел такую возможность, по своему образу и подобию, точно так же как поступали и Соединенные Штаты.
Указанный концептуальный порок документа СНБ 68 (приписывание Советскому государству планов установления своего господства над миром) в практическом плане существенно усугублялся допущенным его авторами искажением действительного положения вещей фактического порядка. В подкрепление своего тезиса о наличии у Советского Союза планов установления господства над миром, а для начала над Евроазией, авторы документа утверждали, будто уже в 1950 г. Советский Союз обладал способностью захватить континентальную часть Западной Европы, выйти к нефтеносным районам Ближнего и Среднего
Востока, а также нанести ядерные удары по США и Канаде, не говоря уж о Британских островах. Более того, в документе утверждалось, что даже если бы США первыми нанесли ядерный удар по Советскому Союзу (а такой способностью США реально обладали), то будто бы и после этого «Кремль был бы способен использовать контролируемые им силы дляяустановления господства над большей частью или всей Евроазией».
Все это не соответствовало действительности. Между тем именно из этой ложной посылки вытекала главная_р.ек.омендация авторов документа .СНБ-68 — насчет необходимости форсированного всеобъемлющего наращивания военной мощи США и их союзников, что во многом предопределило на годы вперед бешеную гонку вооружений в мире.
У Советского Союза не было своего катехизиса «холодной войны», подобного американскому документу СНБ 68. Но по существу наши концептуальные представления того времени были зеркальным отражением американских. Справедливо отрицая наличие у нас самих стремления к завоеванию мирового господства, мы подозревали наличие подобных устремлений у США — через эту призму нам виделись все их практические действия, в том числе в военной области. Не имея агрессивных намерений в отношении США, мы отказывались усматриваю оборонительные мотивы в наращивании ими вооружений, считая это бесспорным признаком наличия у них агрессивных намерений в отношении СССР. Поскольку и они рассуждали так же, то возникал заколдованный круг, порождавший все новые витки гонки вооружений с вытекавшими отсюда последствиями в плане как экономического бремени, так и дальнейшего роста напряженности и военной опасности.
Поддержанию состояния «холодной войны» в отношениях между СССР и США во многом способствовал характер военных доктрин, которых придерживались обе стороны.
Наличие у США становившихся время от времени достоянием гласности планов ведения войны против СССР американские руководители объясняли тем, что такие планы готовились «на всякий случай», и утверждали, что США никогда не помышляли начинать первыми войну против СССР. Но если это так и было, во всяком случае со времени достижения Советским Союзом стратегического паритета с США, то официальная военная доктрина США всегда предусматривала возможность нанесения упреждающего ядерного удара в том случае, если американское руководство придет к выводу (может быть, и ошибочному), что другая сторона намеревается нанести ядерный удар по США. Постоянное ощущение Москвой угрозы ядерного удара в результате неправильного
истолкования Вашингтоном ее намерений было одним из источников напряженности между ними.
В отличие от американской советская военная доктрина никогда не предусматривала нанесения подобного превентивного
ядерного удара в случае возникновения подозрения о готовящемся ударе со стороны США. Но на определенном этапе, до достижения стратегического паритета, она допускала нанесение ответно-встречного удара, т. е. пуск ракет по территории США, в том случае, если будут обнаружены летящие в направлении СССР американские ракеты, еще до того, как они поразят его территорию. Это, конечно, тоже таило в себе определенный риск начала войны по ошибке и создавало напряженность.
В целом, за исключением указанного различия между упреждающим и ответно-встречным ядерным ударом, советская и американская военные доктриныыбыли во многом идентичными. В своей военно-политической части и та и другая были оборонительными —ни та ни другая не предусматривали сознательного начала войны. Однако в своей военно-технической части, определяющей структуру вооруженных сил, их дислокацию и подготовку, они — опять-таки одинаково — исходили из принципа «лучшая оборона — это наступление». Другими словами, вооруженные силы обеих сторон строились, вооружались, обучались, размещались так, чтобы быть в постоянной готовности перейти в мощное контрнаступление сразу же в случае нападения другой стороны. А это означало, что ни одна сторона не могла быть уверена в том, что другая сторона не использует свой мощный наступательный потенциал в агрессивных целях, а не в целях самообороны. Тем самым заколдованный круг на концептуальном уровне воспроизводился на военно-материальном уровне.
И так продолжалось в течение десятилетий «холодной войны» до тех пор, пока этот заколдованный круг не был разорван во второй половине 80-х гг. в результате пересмотра вначале Советским Союзом в одностороннем порядке, а затем и странами НАТО своих военных доктрин, превращения их из оборонительно-наступательных в чисто оборонительные с соответствующей перестройкой вооруженных сил. Именно это открыло перспективу для свертывания «холодной войны», поскольку ее главным генератором было военное соперничество.
МОГЛО ЛИ ЭТО ПРОИЗОЙТИ РАНЬШЕ!
Как свидетельствуют факты, первые проблески понимания опасностей, сопряженных с «холодной войной», появились давно, еще когда она только набирала силу. Особенно благоприятный момент для того, чтобы повернуть вспять «холодную войну», казалось, наступил в начале 1953 г., когда в СССР умер Сталин, а в США ушел с политической арены Трумэн — два главных антагониста, стоявшие у колыбели «холодной войны».
Преемники Сталина по разным причинам, но все были настроены на свертывание «холодной войны». Сменивший Трумэна на посту президента США Эйзенхауэр тоже, похоже, был склонен предпринять серьезную попытку строить свои отношения с Моск-
"08
вой «с чистого листа». Именно этот смысл, как показывают архивные материалы, хотел он вложить в свою известную речь от 16 апреля 1953 г., обращенную к новым советским руководителям. Но в результате того, что к подготовке речи приложили руку Даллес и его единомышленники, в ней мало что осталось от первоначального замысла Эйзенхауэра.
Конструктивное начало в речи президента было утоплено в стереотипных обвинениях по адресу советского режима. Новые советские руководители фактически ставились перед необходимостью, прежде чем принять протянутую руку мира, признать одностороннюю вину Советского Союза за все произошедшее после второй мировой войны, покаяться в своих грехах или по крайней мере
списать эти грехи на Сталина. Конечно, рассчитывать на положительное восприятие новым советским руководством такой постановки вопроса было нереалистично.
С приходом в Белый дом в январе 1961 г. Джона Кеннеди, как показала «философская» часть его бесед с Хрущевым во время их встречи в Вене, состоявшейся в июне того же года, тоже открывалась определенная возможность для поворота к лучшему в советско-американских отношениях. Но она снова была упущена по обоюдной вине: Хрущев не готов был поступиться ради этого своей линией на поддержку национально-освободительных войн, а Кеннеди — своей жесткой линией по Западному Берлину, сделав даже шаг назад в этом вопросе по сравнению с Эйзенхауэром, признавшим при встрече с Хрущевым в 1959 г. ненормальность существовавшего в этом городе положения.
Понимание пагубности «холодной войны», осознание реальной опасности ее перерастания в настоящую войну в случае продолжения бесконтрольной гонки вооружений существенно возросло после берлинского кризиса 1961 г. и особенно в результате карибского кризиса 1962 г. За этим последовали и некоторые практические шаги в плане притормаживания гонки вооружений. Это, прежде всего. Договор о прекращении ядерных испытаний в трех средах (1963 г.), Конвенция о неразмещении ядерного и другого оружия массового уничтожения в космическом пространстве (1967 г.) и Договор о нераспространении ядерного оружия (1968 г.).
Однако эти шаги не приобрели тогда необходимой последовательности и масштабности. В ту пору, пожалуй, не было еще соответствующих условий для того, чтобы возникшее на интеллектуальном уровне общее понимание опасностей, которыми была чревата «холодная война», материализовалось в готовность обеих сторон искать практические пути к ее полному прекращению на основе равенства. Слишком большой была тогда разница в мощи США и СССР. Отсюда готовность США искать только такой модус-вивенди в отношениях с СССР, при котором у них сохранялся бы многократный перевес сил. А это, естественно, не могло быть приемлемым для СССР.
Качественно новая в этом отношении ситуация, более многообещающая в плане прекращения «холодной войны», начала складываться к концу 60-х гг., когда стал вырисовываться примерный ядерный паритет между США и СССР. Поскольку возможность перерастания «холодной войны» в ядерную в одинаковой степени становилась опасной для обеих сторон, то возникала и их заинтересованность в исключении такой возможности, в поисках практических путей свертывания «холодной войны» на взаимоприемлемой основе.
Иными словами, то, что раньше считалось теоретически предпочтительным, теперь становилось настоятельной необходимостью для обеих сторон. Отсюда и важные практические результаты совместных усилий СССР и США в начале 70-х гг.: принятие своего рода кодекса мирного сосуществования в виде «Основ взаимоотношений между СССР и США», заключение бессрочного договора о взаимном отказе СССР и США от создания систем противоракетной обороны и временного соглашения о первых шагах по ограничению стратегических наступательных вооружений. Это был переломный момент в «холодной войне», когда открылась возможность для постепенного ее прекращения и перестройки международных отношений на иных началах.
В силу ряда причин начавшийся тогда процесс свертывания «холодной войны» был неровным, прерывистым, с нередкими новыми ее вспышками и обострениями. Ангола, Эфиопия, Афганистан, южнокорейский самолет — это лишь некоторые наиболее яркие эпизоды. Но поскольку фундаментальный фактор, породивший в начале 70-х гг. необходимость прекращения «холодной войны», сохранялся, то процесс ее свертывания в целом продолжался, хотя и с перебоями.
Даже Рейган, пришедший к власти в 1980 г. под лозунгом бескомпромиссной борьбы с «империей зла» в лице Советского Союза, уже к концу своего первого президентского срока в 1984 г. осознал объективную необходимость приступить к переговорам с целью прекращения гонки вооружений
на Земле и недопущения ее в космосе. Конкретная договоренность между СССР и США на этот счет, как и насчет того, что конечной целью их совместных усилий должна быть полная ликвидация ядерного оружия, была зафиксирована при встрече министров иностранных дел двух стран в январе 1985 г.
НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ*
Приход к власти в СССР М. С. Горбачева поначалу, казалось, существенно улучшал перспективы продвижения по пути прекращения «холодной войны» на взаимоприемлемых условиях, без победителей и побежденных. Рациональное зерно провозглашенного им «нового мышления» в международных делах фактически означало возвращение к тем постулатам и принципам
210
международных отношений, которые были заложены в Уставе Организации Объединенных Наций при ее создании, но которые оказались, к сожалению, нереализованными из-за начавшейся вскоре «холодной войны».
Однако «новое мышление» во внешних делах скоро стало превращаться в концептуальном плане в нечто лишенное логики. Увлекшись велеречивыми рассуждениями о примате общечеловеческих ценностей и интересов, руководители Советского государства перестали видеть и принимать в расчет все другие интересы — национальные, классовые и т. д. Выдавая желаемое за действительное, они повели себя так, будто весь мир, за исключением нас, живет уже по общечеловеческим заповедям. В практическом плане это проявилось в том, как решались вопросы разоружения, как произошло объединение Германии и какой карт-бланш был дан Соединенным Штатам для действия в «третьем мире».
При заключении Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности советское правительство дало согласие на уничтожение в одностороннем порядке советских ракет «Ока» (по западной терминологии СС—23), хотя по своей дальности они не подпадали под этот договор, при сохранении у США возможности развернуть модернизированные ракеты Лэнс — 2 даже несколько большей дальности. При заключении Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ—1) Горбачев и Шеварднадзе пошли в одностороннем порядке на демонтаж Красноярской РЛС системы предупреждения о ракетном нападении опять-таки при сохранении Соединенными Штатами аналогичных РЛС в Гренландии и Великобритании, т. е. вне своей национальной территории. Это лишь отдельные примеры того, как их линия в вопросах разоружения деформировала основу равенства, которая была создана между двумя государствами.
Не все было принято во внимание и при объединении двух германских государств — ФРГ и ГДР, или, точнее говоря, включении второго в состав первого. Юридически это состоялось 3 октября 1990 г. Не ставя под сомнение право немецкого народа жить в едином государстве, если такова его воля, Советское государство имело и исторические, и моральные, и международно-правовые основания сказать свое весомое слово в том, что касалось путей этого объединения, военно-политического статуса объединенной Германии, а также вхождения ее в НАТО. Это его право применительно к Германии вытекало не только из Потсдамских соглашений, но и из Устава ООН.
Была здесь определенная почва и для политического взаимодействия СССР с Англией и Францией в плане учета законных интересов трех стран при объединении Германии. Более того, и руководство США, подобно руководству ФРГ, «не исключало
возможности того, что Германия сможет в конечном счете иметь несколько более аморфные связи с Североатлантическим союзом, чем полное членство, возможно, по примеру Франции, которая связана с НАТО политически, но не в военном плане».
Однако такая реально существовавшая возможность была упущена. Не услышав в нужный момент от советских руководителей твердого «нет» включению объединенной Германии в НАТО,
западные лидеры в конечном итоге добились согласия на это Москвы. Во время пребывания Коля в июле 1990 г. в СССР, на «малой родине» Горбачева, последний дал официальное добро на полноформатное вхождение объединенной Германии в НАТО. Узнав об этом, известный западногерманский деятель Э. Бар воскликнул: «Откровенно говоря, я поражен согласием Горбачева на включение Германии в НАТО... Можно сказать, что Североатлантическим союзом одержан величайший триумф». Не удивительно и то, что Буш считает самым важным своим свершением в ведении дел с Советским Союзом именно то, как он «завлек и направил Горбачева на преодоление его собственного нежелания видеть Германию в НАТО и сильной оппозиции такому решению внутри СССР».
Неразработанность у правительства достаточно гибкой и вместе с тем твердой последовательной позиции в германских делах повлекла за собой многие негативные последствия, связанные, в частности, с необходимостью в сжатые сроки вывести советские войска из Германии. Это нарушило баланс в стратегически важном звене мировой политики, деформировало основу равенства, на которой могла бы закончиться «холодная война».
События в районе Персидского залива во второй половине 1990— первой половине 1991 г. вызывают неоднозначные суждения, в том числе в контексте «холодной войны».
Нет сомнений в правильности того, что Советский Союз проголосовал за резолюцию Совета Безопасности 660 от 2 августа 1990 г., осуждавшую Ирак за вторжение в Кувейт и потребовавшую незамедлительного и безусловного вывода его войск из этой страны. Правильным было и то, что СССР словом и делом поддержал последующие решения Совета Безопасности о применении экономических и иных невоенных санкций в отношении Ирака ввиду невыполнения им резолюции 660.
Однако, когда США, вопреки своим прежним заверениям, поставили вопрос о принятии Советом Безопасности резолюции, разрешающей использование военной силы против Ирака, советское правительство поддержало резолюцию 678, которая означала предоставление США и их союзникам ничем не ограниченной свободы в использовании военной силы против Ирака. Масштабы и характер военных действий США и их союзников против Ирака вышли далеко за рамки задачи освобождения территории Кувейта и привели к гибели многих десятков, если
не сотен тысяч ни в чем не повинных жителей Ирака и к разрушению его экономики. О замысле военных действий США против Ирака помощник президента Буша по национальной безопасности Скоукрофт откровенно заявил: «Нынешняя война была исключительно удобной для использования мощи, которую мы создали для другой войны, войны в Западной Европе. Она позволила нам испытать нашу технику, наши концепции войны с воздуха и на суше и т. д.». Цинично, но правдиво.
Потеря важных военно-стратегических и геополитических позиций не позволила, на наш взгляд, закончить «холодную войну» упорядоченно, достойно, на основе равенства — без победителей и побежденных. Возможность для такого завершения «холодной войны» и последующего развития равноправных отношений СССР с Западом была упущена. Распад Советского Союза как одного из основных субъектов и главного объекта этой войны привел к ее внезапному прекращению—а это не тоже самое, что упорядоченное, планомерное ее окончание.
Между тем предшествовавшая распаду СССР утрата им многих мировых позиций в результате опрометчивой политики тогдашних советских руководителей дала руководителям США определенные основания заявлять об одержании Западом победы в «холодной войне». Отсюда нередко наблюдается патерна-листский подход США и в целом Запада к отношениям с Россией и с другими государственными образованиями на территории бывшего СССР.