--PAGE_BREAK--
Третья глава«Поэтизация экономических стремлений в творчестве Некрасова (на примере стихотворения «Я за то глубоко презираю себя…»)» демонстрирует то, как экономические цели и стремления проникают в некрасовское творчество второй половины 40-х годов и какие трудности при этом возникают из-за разности сфер поэтической топики и языка, на котором говорит коммерция.
Материалом для анализа служит загадочная история публикации и комментирования стихотворения «Я за то глубоко презираю себя…». В конце жизни Некрасов сделал к нему на полях книги примечание: «Неправда. . Приписано Ларре по странности содержания. Искреннее. Написано во время гощения у Герцена. Может быть, навеяно тогдашними разговорами. В то время в московском кружке был дух иной, чем в петербургском, т.е. Москва шла более реально, нежели Петербург (см. книгу Станкевича)».
Это примечание ставит ряд вопросов. Во-первых, что вкладывает Некрасов в слово «искреннее»? Очевидно, что он не хочет сказать тем самым, что остальные его стихотворения неискренние, поскольку искренность – это и есть, если можно так выразиться, родовое свойство лирической поэзии. Видимо, слово «искренне» обозначает здесь какое-то специфическое качество этого текста. Какое именно качество имеется в виду? Во-вторых, что, с точки зрения Некрасова, делало содержание стихотворения «странным»? Требует объяснения и еще одно обстоятельство, связанное с этим стихотворением. Написанное в середине 40-х годов, оно было напечатано Некрасовым только в 1856 году в сборнике «Стихотворения Н. Некрасова». При этом из 73 стихотворений, вошедших в книгу, только 17 напечатано впервые, остальные уже публиковались в журналах или альманахах. Подавляющее большинство из напечатанных впервые стихотворений было написано в 55-ом или 56-ом годах, то есть в то время, когда этот сборник уже готовился Некрасовым. И только три текста, впервые напечатанные в «Стихотворениях Н. Некрасова», датируются столь давним временем, как 1846 год. Это «Родина» (1846) (напечатано в сборнике под названием «Старые хоромы»), «Так, служба, сам ты в той войне…» (1846) и «Я за то глубоко презираю себя…». Причины задержки публикации первых двух стихотворений вполне очевидны. Причины умолчания о третьем кроются в его странности и искренности.
В этой главе мы показали, что странным и искренним и потому невозможным для печати на долгое время это стихотворение делает не просто выраженное в нем желание лирического героя накопить богатую казну, как считал К.И. Чуковский, но, скорее, нетрансформированность «экономического» желания богатства, которому позавидовал бы некий «умник», в условную поэтическую тему. Это должно было привести к тому, что в этом «умнике» первые читатели неизбежно должны были увидеть намек на Белинского, точнее, отражение замысла Некрасова не включить критика в число соиздателей «Современника». Этот поступок поэта, продиктованный, как известно, объективными экономическими причинами, однозначно воспринимался общими знакомыми Белинского и Некрасова как неэтичный по отношению к критику, которого сам поэт называл своим учителем. Написанное в 1846 году, «во время гощения у Герцена», стихотворение было создано именно тогда, когда план аренды «Современника» Плетнева уже сложился. Если бы оно было опубликовано (в любом виде) тогда же, то неизбежно воспринималось бы в контексте истории с Белинским как намек на происшедшее. Поэтому опубликовать это стихотворение стало возможно только после того, как история с отстранением Белинского от доли доходов «Современника» отошла в прошлое, и стихотворение уже не должно было автоматически к ней отсылать, когда оно перестало быть «искренним», а осталось только «странным», непонятным в новом контексте.
Делало неизбежным именно такое понимание текста отсутсвие в нем художественной дистанции между лирическим героем и реальным автором. Это «отсутствие дистанции» демонстрируется сопоставлением данного некрасовского текста со стихотворением Кольцова «Расчет с жизнью» (1840), подражанием которому является «Я за то глубоко презираю себя...» (впервые это сходство было подмечено Н.Н. Скатовым), а также с другими стихотворениями Кольцова, в которых встречаются те же образы «казны», что и в некрасовском тексте.
Четвертая глава«Взаимодействие эстетических и материальных оценок в практике Некрасова-издателя литературных альманахов» ставит вопрос о том, как соотносятся материальные и эстетические оценки литературной продукции. Диспропорция между тем и другим типом оценок, стремление уравновесить их – одна из важнейших проблем, стоявших перед Некрасовым-издателем альманахов «натуральной школы».
Центральным объектом анализа в этой главе является правка, которую Некрасов внес в характеристику Достоевского, содержащуюся в статье Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (слова «необыкновенный талант заменен им на «сильный», а в печатном варианте на просто «талант»). Будучи, на первый взгляд, мелочной, эта правка позволяет показать соединение и сложное взаимоотношение эстетических и материальных оценок в практике критика и издателя. Оценка степени таланта, сравнительного достоинства произведений современных писателей всегда составляет важную часть работы критиков. Помимо средства манифестации вкусов определенной общественной группы, такие оценки и выстраиваемые на их основе писательские иерархии играют своего рода организационную, структурирующую литературное поле роль. Способы установления иерархий, принципы, по которым даются оценки писателям и их трудам, отражают характерные для эпохи или литературной группы типы литературных отношений и отношений между литературой и «соседними» областями: идеологией, политикой и экономикой.
Поэтому внимательное отношение Некрасова к выбору оценочных эпитетов для характеристики писателя становится понятным, если мы обратимся не только к идеологическим, но и к экономическим аспектам отношений Достоевского с кругом, к которому принадлежал Некрасов. Дело в том, что эти слова имеют важное значение в контексте издательских проектов Некрасова и Белинского (альманахов «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник»), представлявших собой не просто книги, в которых объединились литераторы, исповедующие новые художественные принципы, но и революционную попытку установления новых экономических отношений в литературе, трансформацию соотношения между эстетическими и материальными оценками. Ставилась задача преодоления спекулятивного характера литературного имени, отодвигающего на второй план собственно художественное качество и актуальное содержание произведения.
В основе этой «революции» лежала идея равенства талантов и равного права на оплату, не зависящего от громкого имени и популярности писателя, участвующего в сборнике. Белинский во вступительной статье к первому альманаху («Физиология Петербурга») провозглашает, что все писатели, в нем участвующие, являются носителями «обыкновенных талантов», которые не менее важны для литературы, чем гении, таланты «необыкновенные». Ценность таланта обыкновенного в том, что он может быть мобилизован на раскрытие актуальной темы, в то время как гений прихотлив и идет своей собственной дорогой. Одновременно это решало сразу и проблему материального вознаграждения – все могли претендовать на один и тот же размер гонорара.
В этом контексте характеристика Достоевского как обладателя «необыкновенного таланта», данная ему в первой рецензии на «Бедных людей», оказалась серьезной тактической ошибкой Белинского. Она означала, во-первых, как бы благословение на любые эксперименты с формой и содержанием, во-вторых, позволяла Достоевскому претендовать на исключительные гонорары. И в первом, и во втором случаях Достоевский, с точки зрения Белинского и Некрасова, использовал ту исключительную оценку, которую дал ему критик, во вред складывающемуся литературному направлению. Его литературная эволюция пошла в направлении, враждебном «натуральной школе», поэтому Белинский как критик оказался не в состоянии поддерживать Достоевского как гения, имеющего право на любое изменение: неосторожно вырвавшаяся характеристика «необыкновенный талант» в данном случае освящала и придавала законность тому враждебному направлению в искусстве, которое стал воплощать для критика Достоевский, чуждому новым принципам литературы. Некрасов же как издатель оказался не в состоянии оплачивать, содержать «нового Гоголя». Иметь в своих рядах Достоевского стоило слишком дорого.
Поэтому появилась необходимость дезавуировать характеристики Достоевского, данные ему в начале его творческого пути. Отсюда и не просто отрицательная или очень прохладная оценка следующих за «Бедными людьми» вещей, но и тщательное уточнение тех формулировок, которые были сделаны при оценке первого произведения Достоевского: уже не «необыкновенный», а всего лишь «сильный», а потом и просто «талант». Необыкновенному таланту позволено все, для оценки таланта обыкновенного нужно знать, в правильном ли направлении он идет. Отсюда именно в том месте статьи, где оттачивается формулировка, определяющая степень таланта Достоевского, издатель и критик оказались единодушны, и Белинский легко принимает некрасовскую редакторскую правку, возвращающую “выскочку” в предназначенный ему ряд «обыкновенных» талантов.
На чрезвычайную важность проанализированной «мелочной» правки указывает следующее обстоятельство. Слова «необыкновенный талант» он использовал впоследствии чрезвычайно осторожно. Насколько нам известно, Некрасов как критик удостоил таким определением только одного писателя, находившегося в самом начале своей литературной карьеры, писателя, которого Некрасов первый напечатал в своем журнале. В статье «Заметки о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 года» (практически тогда, когда написан загадочный уничижительный отрывок о Достоевском «В тот же день часов в одиннадцать утра…», в котором высмеивались претензии автора «Бедных людей» на величие, сравнимое с гоголевским) Некрасов пишет: «По характеру нашего беглого очерка здесь не место входить в анализ таланта графа Толстого (Л.Н.Т.); но нам приятно заметить, что теперь уже нет ни одного русского читателя, интересующегося успехами родной литературы, которому было бы чуждо недавно обнародованное имя автора повестей «Детство» и, наконец, напечатанной в нынешнем году повести «Севастополь в августе 1855 года». Эта последняя повесть как своими достоинствами, так и недостатками окончательно убеждает, что автор наделен талантом необыкновенным».
В пятой главе «Роль экономических факторов в формировании концепции некрасовского «Современника» в 1847-1855 годах» (на примере формирования направления «Современника»)» показывается процесс «идеализации» — того, как материальные отношения между редактором, сотрудниками и читателями становятся основой концепции журнала.
Вопрос о том, какой была концепция некрасовского «Современника» в первый период его издания (до прихода Чернышевского), до сих пор представляет собой важную историко-литературную проблему. Современники не раз указывали на неспособность Некрасова придать журналу «направление», идейно руководить прогрессивным изданием, на исключительно коммерческий характер предпринятого им издания. И действительно, «Современник» второй половины 40-х — начала 50-х годов производит впечатление достаточно разношерстного и эклектичного и в эстетическом, и в идейном плане журнала. Мы, однако, показываем, что именно коммерческая логика приводит Некрасова к некоторой «концепции», экономическая стратегия порождает стратегию идейную и даже эстетическую, перерастает в них.
Важнейшей чертой, характеризующей журнал как коммерческое предприятие, является зависимость от кредита: с одной стороны, от кредита читательского (то есть доверия к финансовой состоятельности издания), с другой — от прямых заимствований (поскольку сам Некрасов не имел средств, достаточных для издания журнала). Именно решение этой центральной коммерческой задачи и приводит Некрасова к формированию концепции издания.
В ситуации, когда формальные виды кредита в России были чрезвычайно затруднены, единственно возможной формой кредита для Некрасова становится долг, который можно было бы назвать дружеским, основанный на связях внутри круга Белинского-Герцена. «Дружеский» характер имели займы, обещанные Григорием Толстым, 15 тысяч внесенные на издание «Современника« Панаевым, 4000 рублей, предоставленные А.И. Герценом, заем в 5000 рублей, предоставленный Натальей Захарьиной-Герцен, 2000 рублей, позднее ссуженные В.П. Боткиным. К.Т. Солдатенков, предприниматель, близкий к московским кругам, связанным с традициями Белинского и Герцена, в 1855 году предоставил Некрасову заем в 3000 рублей по рекомендации и при посредничестве Грановского.
Этот кредит осмыслялся в духе идей Прудона о необходимости преобразовании этого финансового института. Как известно, Прудон предлагал установление беспроцентного кредита, даваемого прямо для приобретения конкретного товара. Такой кредит, таким образом, не служил бы обогащению ни одной из сторон, но позволял бы берущей его стороне развиваться, реализовывать свои планы, удовлетворять свои потребности, при этом не обедняя кредитующую сторону, дающую деньги, которые у нее самой сейчас в избытке. Так и кредит Некрасову со стороны его друзей осмысляется не как акт благотворительности, но как предоставляемая из избыточных средств возможность осуществления важного и полезного предприятия.
Так обоснованный кредит во многом преодолевает проблематичность отношений между кредитором и должником. Концепция Прудона представляла собой и решение этической проблемы в отношениях кредитора и должника. Отрицая справедливость взимаемой за кредит платы, французский мыслитель упразднял и какое-либо нравственное превосходство кредитора над должником, какое-либо чувство обязанности, нравственного долга должника перед кредитором. По мнению Прудона, кредитор, временно ссужая другое лицо, сохраняет свои деньги, фактически оставаясь их владельцем. Он ничем не жертвует, значит, не совершает никакого благодеяния тому, кому он одолжил деньги. Такое осмысление кредита позволяло Некрасову быть одновременно должником большого количества людей, участвовавших в журнале, и быть их другом и равным им все время
Именно такой «беспроцентный» кредит предоставлялся Некрасову. При этом отношение между кредитором и должником квалифицировалось как дельное (как некий отдаленный аналог «деловых» отношений), дельность означала, прежде всего, способность дать, предложить что-то реально значимое, реально полезное, с другой – использовать заимствование также на что-то важное, по-настоящему полезное. Таким образом друзья и сотрудники Некрасова демонстрировали свою дельность готовностью в трудную минуту предложить деньги (или отказаться временно от гонорара), он же демонстрировал свою дельность тем, что должен был издавать по-настоящему полезный серьезный журнал.
Эта «дельность» редакции и самого журнала в значении «твердого обеспечения» должна была стать и для подписчиков «Современника» своего рода залогом, заменяющим традиционные способы обеспечения кредита, укрепления доверия к журналу. Понятие дельности становится ключевым и для содержания, характера материалов, ожидаемых публикой. Дельность подхода, современность, постановка современных, актуальных практических вопросов становится тем, что получает читатель за свои деньги. «Дельность» становится для Некрасова на первых порах едва ли не единственным критерием оценки произведения, заменяющими и эстетические и идеологические мерки, то есть критерием пригодности вещи для журнала. При этом, будучи достаточно неопределенным (как, впрочем, и любое качественное или оценочное понятие), это слово должно было быть для Некрасова наделено интуитивно понятным значением. Дело в том, что в рецензии на «Петербургский сборник» в №3 «Отечественных записок» за 1846-й год, Белинский назвал именно «дельность» (вместе с современностью) важнейшим достоинства некрасовской поэзии. В данном случае сама краткость суждения очень значима. Не имея возможности подробно обсуждать стихи издателя сборника, в котором он сам напечатался, Белинский тем тщательнее и точнее выбирает слова для их характеристики и оценки.
Так экономические условия (специфика журнала как экономического института, предприятия, основанного на кредите, необходимости прибегать к займу у людей, близких к журналу, в сочетании с неразвитостью частного кредита, юридических и экономических институтов, его обеспечивающих) преобразуются в концепцию «Современника», становятся основой для его «направления». Эта концепция принадлежит и самому Некрасову, и одновременно является плодом коллективного «экономического» и идеологического творчества литераторов, критиков и ученых, близких Белинскому и благословленному им журналу. Это «направление» основано на провозглашенных Белинским принципах «дельности» и «гуманности», но без «идеальничания».
В шестой главе «Роль фактора читательского спроса в издании и характере сборника «Стихотворения Н. Некрасова» (1856)» речь идет о процессе «материализации», демонстрируется то, как идеальный читатель формируется на основе читателя реального, будущего покупателя книги.
Необходимость интерпретировать не получивший до сих пор исчерпывающего прояснения фрагмент из письма Л.Н. Толстому, в котором Некрасов называет издание сборника «Стихотворения Н. Некрасова» «мальчишеством», позволяет показать те условия, которые поэт считал благоприятными для выхода поэтической книги, и те элементы, которые в тексте книги ориентированы на читательский успех в новой литературно-рыночной ситуации.
Эта новая литературно-рыночная ситуация определяется появлением новой публики, проявляющей интерес к поэзии. Эта публика – молодежь. Она, по мнению Некрасова, требует от литературы «идеалистического« содержания, то есть выражения и утверждения литературой высоких позитивных ценностей, идеалов. Кроме того, молодежь, по утверждению самого Некрасова, предъявляет высокие требовании к личности самого поэта. Сам поэт, его личность и судьба, должны соответствовать его проповеди, нести воплощать в себе героическое, «идеалистическое» начало.
В работе утверждается, что Некрасов должен был осознавать, что его поэзия и жизнь не соответствовали до сих пор этим требованиям, что могло привести к тому, что его книга может оказаться отвергнутой молодым читателем. Задача, которая стояла перед ним и имела как бы двойственный, коммерчески-литературный характер, заключалась в том, чтобы и переопределить свою поэзию таким образом, чтобы она вписывалась в новую литературную ситуацию, и придать своей судьбе и личности «героический» характер. В поисках решения одновременно той и другой задачи, Некрасов сначала задумывается над созданием своей автобиографии, которая, как можно предположить, уточняла его собственный облик и характер его поэзии в направлении, близком новому читателю. Однако замысел этот отпадает, заменяясь другим, навеянным знакомством (скорее всего, в изложении В.П. Боткина) с книгой Томаса Карлейля «Герои и героическое в истории». Карлейль представляет в этой книге писателя, литератора как того, кому тоже свойственен определенный тип героизма, проявляющийся в самом характере его деятельности. Основа героизма писателя, по Карлейлю, в его искренности и готовности говорить высокую правду в век цинизма и безверия. Таким образцовым героем в книге Карлейля предстает Роберт Бернс. (Именно книгой Карлейля вызван неожиданный интерес Некрасова к поэзии Бернса, возникший в 55-году. Некрасову, очевидно, импонировал и, видимо, переносился отчасти на себя образ Бернса, созданный Карлейлем, образ поэта-героя, который «переносил изо дня в день массу тяжелых страданий, вел борьбу, как незримый герой…». И суть «героизма» Бернса также могла переноситься Некрасовым на свою собственную поэзию.) Карлейль позволяет представить стихи, построенные на отрицании, скептицизме, но при этом искренние и полные стремления к истине, как специфическое проявление идеализма и одновременно приравнивает создание и публикацию таких стихов в эпоху отсутствия идеалов, цинизма и презрения к истине к героическому гражданскому поступку. Поступком, по Карлейлю, является сама поэзия, становящаяся настоящей героической биографией поэта.
Книга Карлейля наводит Некрасова на мысль предварить сборник поэтическим манифестом, в котором поэт предстает как герой именно в своем творчестве. Таким поэтическим манифестом и становится открывающее книгу и написанное в основной своей части специально для нее стихотворение «Поэт и гражданин». Его связь с книгой Карлейля представляется несомненной. В своих стихах герой стихотворения, поэт, подобно настоящему герою, не чуждался темных сторон жизни, входил в тюрьму и больницу. Значение своего рода подвига, приравнивавшего поэта к гражданину, придавало его поэзии качество искренности – ключевое слово в заключительном монологе поэта. Сами стихи, входящие в сборник, построенные на началах отрицания, таким образом переопределяются как своеобразное проявление идеализма. Такой образ поэта и поэзии должен был, по представлениям Некрасова, импонировать новому читателю. Об этом говорил Некрасову и успех боткинского перевода Карлейля у молодежи, предшествовавший успеху его собственного сборника.
Седьмая глава«Воздействие экономического положения «Современника« на сатирическое творчество Некрасова первой половины 1860-х годов (на примере стихотворения «Балет») и «направление» журнала в последний период его существования» показывает связь, существующую между содержанием текста, его композицией и материальным положением того издания, в котором текст опубликован.
Эта глава представляет собой анализ содержания и композиции сатиры «Балет», отражающей не только поэтические принципы Некрасова, но и ту концепцию, которая лежала в основе издания «Современника» в годы, предшествующие его закрытию. В основе этой концепции – идейные и экономические взгляды одного из ведущих сотрудников журнала этого периода – Ю.Г. Жуковского. Сама концепция легко накладывалась на материальные условия, в которых находился «Современник» в последние годы своего существования.
В сатире «Балет» показана блестящая публика, прикрывающая свое обнищание внешним иллюзорным блеском, при этом находящаяся в сплошных и неоплатных долгах, думающая только о том, где бы снова занять денег в ситуации, когда вера в любые долговые обязательства подорвана всеобщим разорением. На первый взгляд, мир господ тем самым как бы объединяется с нищим и страдающим народом, также изображенным в сатире. Однако это сходство мнимое. Наоборот, именно разорение барства, то, что дворяне погрязли в долгах и обнищали, парадоксальным образом делает его еще более виновным в страданиях народа. По Ю. Жуковскому, разорение барства вызвано его легкомысленным отношением к долгам и расточительностью, стремлением к бессмысленной роскоши. Эта расточительность вредна не только самим господам, но и народу, разорительна для него, поскольку в результате ее развиваются не те отрасли экономики, которые нужны для народного богатства и благосостояния, а те, которые рассчитаны на удовлетворение бессмысленных прихотей господ. Это обуславливает вину барства перед народом и его неоплатный долг народу. Балет же символизирует ложное искусство, которое не говорит правды, но скрывает от зрителей-бар их подлинного кредитора – мужика.
Ситуация, в которой находится в это время «Современник», – в чем-то похожая. Долги по его изданию становятся все более и более неоплатными (это и долги сотрудников Некрасову и долги Некрасова по изданию журнала). Падение подписки, шаткое финансовое положение журнала, его пребывание постоянно на грани закрытия по цензурным причинам грозит утратой доверия к нему публики. Тем не менее журнал продолжает издаваться и сама эта готовность осмысляется как признание долга. В отличие от барственной публики, стремящейся скрыть свои долги от окружающих и от себя, редакция журнала признает долг, тем самым демонстрируя святость в том числе и высшего Долга – перед народом. И если высшее общество хочет видеть то искусство, которое скрывает от него правду, то Некрасов кладет в основу своего творчества и редакторской политики именно правду. Муза в стихотворении «Балет» отворачивается от тех картин, которые позволяют забыться и забыть о долге и кредиторах, и смотрит на крестьян — своих подлинных кредиторов. Таким образом правда становится и этическим, и эстетическим принципом, последним «направлением» некрасовского журнала, выражением скрупулезной верности долгу. Любовь к фальшивому искусству является признаком некредитоспособности. Тому, кто производит и созерцает фальшивое искусство, нельзя давать кредит, потому что у него нет чувства долга. Искусство правдивое и честное становится признаком того, что тому, кто его создает или ценит, можно доверять, потому что он готов увидеть и признать всякий реальный долг. Правда, которую говорит «Современник», – это то, что должно обеспечить доверие к журналу, вопреки кризису, неверию в любые бумаги, векселя, в любое долгосрочное вложение денег. Кредит, предоставляемый «Современнику» верным читателем, обеспечивается готовностью журнала говорить и видеть только правду. Эта правдивость, честность является не пустым векселем, но аналогом твердых денег, верным залогом, который не может лишить цены никакой финансовый кризис.
Использование именно балета как символа фальшивого искусства, подобного фальшивым бриллиантам, искусства, по своей сути призванного скрывать правду, вероятно, у Некрасова имеет своим источником сатиры Салтыкова-Щедрина. Именно в его произведениях, опубликованных в «Современнике» в 60-е годы, балет и «балетность» становится своего рода интегральным понятием, включающим в себя не только эстетическое, но и идеологическое и даже политическое содержание.
продолжение
--PAGE_BREAK--