--PAGE_BREAK--Многие из них видели в Тютчеве «учителя поэзии для поэтов», замечали, прежде всего, его космизм и закрывали глаза на поразительную конкретность стихотворений Тютчева. На тот факт, что все они написаны «на случай» — по поводу прочитанной книги, посещения церкви, увиденного пейзажа, страстной влюбленности в женщину, какого-нибудь политического события и т. д.
Но это не недостаток символистов и их последователей, а, кажется, еще один из парадоксов Тютчева: умение личное переплавлять во всеобщее.
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свет гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Все темней, темнее над землею–
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Боязно разрушать банальными комментариями зыбкое, как сама человеческая жизнь, печальное, как она же, звучание неведомого тебе голоса Тютчева. Это он говорит! С тобой! И с другими! И говорил раньше. И говорить будет после, когда ты тоже, когда «все темней, темнее над землею», бесплотной душой будешь витать над какой-нибудь проселочной дорогой с алой от заходящего солнца травой или над шестнадцатиэтажными параллелепипедами, по странной прихоти человеческого сознания получившими название дом.
Стихотворение, переполненное такой невыразимой музыкой, такое гармоничное в своем отрицании всяческих «красот», называется длинно и неуклюже: «Накануне годовщины 4-го августа 1864г.»
4 августа 1864 года умерла Елена Александровна Денисьева, и Тютчев записал собственные ощущения в годовщину ее смерти. Не больше того. Но и не меньше! Поскольку в стихотворении оказались отраженными чувства многих и многих поколений.
Научиться поэзии по нему невозможно по причине полного отсутствия «поэтических достижений» в нем. Однако оно способно научить большему — быть человеком чувствующим и думающим. И если в этом контексте воспринимать Тютчева, как «учителя поэзии для поэтов», то придется с горечью заметить: уроки его не всегда и не всем пошли на пользу. Многие из мнимых его учеников заслуживают полновесный «неуд» за превратно усвоенные уроки. Или неусвоенные вообще. Особенно по теме до болезненности близкой Тютчеву — Россия.
Любовная лирика Тютчева
Для поэтов «чистого искусства» характерны высокая культура, преклонение перед совершенными образцами классической скульптуры, живописи, музыки, повышенный интерес к искусству Древней Греции и Рима, романтическая тяга к идеалу красоты, стремление приобщиться к «иному», возвышенному миру.
Рассмотрим, как в лирике Тютчева отразилось художественное мироощущение.
Любовная лирика пронизана мощным драматичным, трагедийным звучанием, что связано с обстоятельствами его личной жизни. Он пережил смерть любимой женщины, оставившую в душе незаживающую рану. Шедевры любовной лирики Тютчева родились из подлинной боли, страданий, чувства невосполнимой утраты, ощущения вины и раскаяния.
Наивысшим достижением любовной лирики Ф. И. Тютчева является так называемый «Денисьевский цикл», посвященный любви, пережитой поэтом «на склоне лет» к Елене Александровне Денисьевой. Этот удивительный лирический роман длился 14 лет, закончившись смертью Денисьевой от чахотки в 1864 году. Но в глазах общества это были «беззаконные», постыдные отношения. Поэтому и после смерти любимой женщины Тютчев продолжал винить себя в ее страданиях, в том, что не сумел оградить ее от «суда людского».
Стихотворения о последней любви поэта по глубине психологического раскрытия темы не имеют себе равных в русской литературе:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Огромная сила воздействия на читателя этих строк коренится в искренности и безыскусности выражения глубокой, выстраданной мысли о скоротечности огромного, неповторимого счастья, которого уже не вернуть. Любовь в представлении Тютчева — это тайна, высший дар судьбы. Она волнующа, причудлива и неподконтрольна. Смутное влечение, таящееся в глубине души, неожиданно прорывается взрывом страсти. Нежность и самопожертвование могут нежданно превратиться в «поединок роковой»:
Любовь, любовь —
гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их соединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И… поединок роковой…
Однако подобная метаморфоза все-таки не способна убить любовь; более того, страдающий человек не желает избавиться от мук любви, ибо она дарит ему полноту и остроту мироощущения.
Со смертью любимой женщины ушли жизнь, мечты, желания, померкли ее прежде яркие краски. Точное до боли сравнение, уподобляющее человека птице с поломанными крыльями, передает чувство потрясения от тяжелой утраты, опустошенности, бессилия:
Любила ты, и так, как ты, любить —
Нет, никому не удавалось!
О Господи!.. и это пережить…
«Денисьевский цикл» в жизни Тютчева
О Елене Александровне Денисьевой, последней, пылкой, тайной и мучительной любви Ф. И. Тютчева, поэта и блистательного остроумца — дипломата, неизвестно почти ничего… и известно слишком много!
Она — адресат более пятнадцати его стихотворений, ставших самыми драгоценными шедеврами русской лирики второй половины девятнадцатого столетия. Это — очень много для Женщины, которая беззаветно любила. И — слишком мало для сердца, которое надорвало себя этой Любовью. Вот уже почти двести лет мы читаем строки, посвященные ей, восторгаемся мучительной и жгучей силой чувства к ней Тютчева, вообще — то, человека очень скрытного и презирающего всякую «сентиментальную чепуху», задумываемся над тем, а оправдана ли была такая вот грешная страсть, а грешна ли она — вообще? Мы задаем себе эти вопросы, мы примериваем знакомые со школьной скамьи строки к своей собственной жизни, но мы крайне редко задумываемся над тем, кто же была эта Женщина, что Она собою представляла и чем Она могла на долгие 14 лет приворожить, притянуть, «причаровать» к себе столь непостоянную натуру, жаждущую новизны и смены впечатлений, натуру резкую, быстро разочаровывающуюся, иссущающую самое себя острым и часто бесплодным, беспощадным, бесконечным самоанализом?: Попробуем перелистать страницы немногочисленных воспоминаний, полузабытых писем, пожелтевшие листы чужих дневников: осторожно, ненавязчиво.
Попытаемся воссоздать до сих пор скрытую канву недолгой, мучительно — яркой жизни той, что Поэт называл «моя живая душа».
Елена Александровна Денисьева родилась в 1826 году, в старинной, но очень обедневшей дворянской семье. Рано потеряла мать, с отцом, Александром Дмитриевичем Денисьевым, заслуженным военным, и его второю женою отношения почти сразу не сложились. Непокорная и вспыльчивая для новой" матушки" Елена была спешно отправлена в столицу, Санкт — Петербург — на воспитание к тете, сестре отца, Анне Дмитриевне Денисьевой — старшей инспектрисе Смольного института.
Привилегированное положение, которое занимала старейшая из воспитательниц Анна Дмитриевна в этом учебном заведении, знаменитом на всю Россию, позволило ей воспитывать полусироту — племянницу на общих основаниях с остальными «смолянками»: девочка приобрела безукоризненные манеры, стройную осанку, отличный французско-немецкий выговор, полную мешанину в голове по курсу естественных наук и математики, солидные познания в области домоводства и кулинарии, и непомерную пылкость воображения, развитую чтением по ночам сентиментальных романов и поэзии, украдкою от классных дам и пепиньерок.
Анна Дмитриевна, чрезмерно строгая и сухая с подчиненными и воспитанницами, страстно привязалась к племяннице, по — своему баловала ее, то есть, рано начала покупать ей наряды, драгоценности, дамские безделушки и вывозить в свет, где на нее — изящную, грациозную брюнетку, с чрезвычайно выразительным, характерным лицом, живыми карими глазами и очень хорошими манерами — быстро обратили внимание и бывалые ловеласы и пылкие «архивные юноши» (студенты историко-архивных факультетов Петербургского и Московского университетов, представители старинных дворянских, часто обедневших, семейств).
Елена Александровна, при своем природном уме, обаянии, глубокой вдумчивости, серьезности — ведь жизнь сироты, что ни говори, накладывает отпечаток на душу и сердце, — и очень изысканных, изящных манерах могла рассчитывать на весьма неплохое устройство своей судьбы: Смольный институт был под неустанной опекой Императорской Фамилии, и племянницу, почти приемную дочь, заслуженной учительницы собирались при выпуске непременно назначить фрейлиной Двора!
А там и замужество, вполне приличное ее летам и воспитанию, ожидало бы Элен заслуженною наградой, а старушка — тетушка могла бы с наслаждением предаваться (в тени семейного очага племянницы) столь любимой ею игре в пикет, с каким-нибудь безукоризненно воспитанным и отменно любезным гостем из огромного числа светских знакомых!
К таким, «вполне светским» знакомым принадлежал, разумеется, сперва и Федор Иванович Тютчев.
Его старшие дочери от первого брака, Анна и Екатерина Тютчевы, оканчивали выпускной класс Смольного вместе с Еленой. Они даже были весьма дружны между собою, и на первых порах m-lle Денисьева с удовольствием принимала приглашение на чашку чая в гостеприимный, но немного странный дом Тютчевых. Странный потому, что каждый в нем жил своею, собственной, жизнью, несмотря на чтение вслух по вечерам в ярко освещенной гостиной, на частые совместные чаепития, на шумные семейные выезды в театры или на балы.
Внутренне каждый в этой блестяще — интеллигентной, глубоко аристократической — по духу, взглядам, мировоззрению — семье был закрыт и тщательно спрятан в свою собственную оболочку глубоких переживаний и даже «потерян» в них.
В доме всегда царила некая внутренняя прохлада и пламя любви, затаенное под спудом сдержанности и аристократической холодности, никогда не разгоралось в полную силу.
Особенно растерянной, неприкаянной в этой «полуледяной атмосфере» казалась Елене жена любезнейшего, всегда чуть-чуть эгоистично рассеянного, Федора Ивановича, деликатная, очень сдержанная Эрнестина Феодоровна, в девичестве — баронесса Пфефель, уроженка Дрездена.
Она всегда старалась быть незаметной, морщилась, когда на нее обращали излишнее, по ее понятиям, внимание, но тонкие, изящные черты ее лица, огромные карие глаза, всегда как бы «зябли» от душевного «cквозняка» царившего в доме, молили о лишнем взгляде или мимолетно обращенном к ней теплом слове. Она безмерно обожала своего Theodora и даже поощряла его увлеченность изящной и живой подругой своих приемных, но искренне любимых дочерей, что очень удивляло Елену на первых порах.
Правда, потом, уже много позже, она разгадала искусный «секрет» Эрнестины Феодоровны — та просто-напросто, не воспринимала ее всерьез!
Умудренной блестящим светским опытом госпоже Тютчевой думалось, что пылкий роман — увлечение ее «пиитического» мужа наивной молодой красавицей — смолянкой будет, хотя и бурным, но недолгим, и что он — гораздо безопаснее, чем все прежние безрассудные «вихри страстей» её Theodora с великосветскими аристократками — красавицами. Любое из этих увлечений в одну минуту грозило перерасти в громкий скандал, и могло стоить ее мужу придворной и дипломатической карьеры.
А уж этого никак нельзя было допустить! Но если бы искушенная в великосветских «обычаях» супруга дипломата — поэта только могла представить себе, какой пожар «возгорится» из маленькой искры обычного светского флирта!
Роман развивался пугающе — стремительно! Елене Александровне в ту пору было двадцать пять лет, Тютчеву — сорок семь. О их бурной связи вскоре стало известно управляющему Смольного института, который напал на след квартиры, снимаемой Тютчевым неподалеку для тайных свиданий с Еленой Александровной. Скандал разгорелся в марте 1851 года, почти перед самым выпуском и придворными назначениями. Смолянка Денисьева в ту пору уже ждала ребенка от поэта — камергера! Старшая дочь Елены Денисьевой от Тютчева родилась 20 мая 1851 года — автор. Все надежды на карьеру ее, как фрейлины Двора, а тетушки Анны Дмитриевны, как кавалерственной дамы, разумеется, были тотчас забыты!
Анну Дмитриевну спешно выпроводили из института, правда, с почетной пенсией — три тысячи рублей ежегодно, а бедную Лелю «все покинули». У нее почти не осталось ни друзей, и знакомых в свете. Ее на новой квартире, где она жила вместе с тетушкой и новорожденной дочерью, тоже Еленой,- навещали только две — три подруги, самая преданная из них: Варвара Арсентьевна Белорукова, классная дама Смольного, заботящаяся после смерти Елены о детях и престарелой тетке, да немногочисленные родственники.
Александр Георгиевский писал о Елене Александровне и её судьбе так: «Это была самая тяжкая пора в ее жизни, отец ее проклял, и не хотел больше видеть, запрещая всем остальным родным видеться с нею.
От полного отчаяния ее спасала только ее глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения, пожертвования иконе Божьей матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все, имевшиеся у нее, немногие украшения».
Думается, Александр Иванович Георгиевский несколько ошибается в своих воспоминаниях, говоря о единственном утешении несчастливицы (в светском понимании) — Елены: Боге и православных молитвах! У нее был еще один " Бог" — Федор Иванович Тютчев и еще одно утешение: его Любовь и привязанность к ней! Она так и называла его: " Мой Боженька". Она прощала ему абсолютно все: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи, он не собирался, да и не мог оставить преданной и все знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин — дочерей, свою службу дипломата и камергера — автор) эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней, а в конце — даже полухолодность,- и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям, и на все их вопросы:
«А где папа и почему он обедает с нами только раз в неделю?» — с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят.
Свободной от косых взглядов, презрительной жалости, отчуждения, и всего того, что сопровождало ее фальшивое положение полужены — полулюбовницы Елену Александровну избавляло только кратковременное пребывание вместе с Тютчевым за границей — по нескольку месяцев в году, да и то — не каждое лето. Там ей не нужно было и от кого таиться, там она свободно и гордо называла себя: мадам Тютчева, в регистрационных книгах отелей без колебаний, твердой рукой, в ответ на учтивый вопрос портье, записывала: Тютчев с семьей.
Но — только там!
Для того круга, в котором жила Елена Александровна Денисьева в России, она до конца жизни была «парией», отверженною, оступившейся.
Безусловно, очень умная, все тонко чувствующая и понимающая Елена Александровна, прекрасно знала, что занимается самообманом, но ее растерзанное, слишком пылкое сердце тщательно выстроило свою собственную «теорию», благодаря которой она и жила все тяжелые и в то же время, самозабвенные, свои долгие четырнадцать лет.
Но иногда эта сдержанно — тихая и глубоко религиозная натура все же не выдерживала креста «смирения и покорности Божьему соизволению», темперамент, яркий и бурный, но придавленный горькими обстоятельствами жизни, время от времени «вскипал» в ней, и тогда в семье Тютчевых — Денисьевых происходили сцены, подобные той, которую описывает Ал. Георгиевский в своих неизданных мемуарах:
«Перед рождением третьего ребенка Феодор Иванович пробовал было отклонить Лелю от этого рискованного шага, и совершенно справедливо, ибо точно знал, что незаконнорожденные дети не имеют никаких прав состояния и будут приравнены к крестьянским. Немало пришлось Феодору Ивановичу потом, после смерти любимой, оббить порогов, и поднять на ноги целую толпу великосветских знакомых, прежде чем он сумел пристроить сирот- детей в дворянские учебные заведения; об этом говорят сохранившиеся в архивах усадьбы Мураново документы! Но она, эта любящая, добрейшая, и вообще обожавшая его Леля, пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую попавшуюся ей в руку бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Феодора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки, и отбила в ней большой кусок изразца: раскаянию, слезам и рыданиям Лели после того не было конца.
продолжение
--PAGE_BREAK--