--PAGE_BREAK--Нельзя не заметить, что прозаическая миниатюра — это чаще всего «проза поэта». Об этом свидетельствуют последовательный отказ от заглавий (как в лирике) и публикация миниатюр в составе стихотворных книг.
Таким образом, несмотря на все многообразие прозаических миниатюр, мы, тем не менее, должны опираться на основные жанрообразующие признаки миниатюры, которые позволят нам квалифицировать те или иные произведения малой прозы.
Такими признаками мы будем считать:
1. малый объем
2. композиционная и содержательная завершенность
3. мысль (образ) широкого обобщения
4 эпически точные детали
При наличии разнообразных точек зрения на жанровую природу исторических рассказов М. Осоргина мы в свою очередь будем относить их к жанру миниатюры на основе выделенных нами признаков, образующих данный жанр. При этом особенностью прозаических миниатюр Осоргина является их историчность.
Определим критерии отличия миниатюры от исторической новеллы, очерка, эссе, способы проявления авторского начала в тексте. В историческом эссе за изображением впечатлений, ассоциаций скрывается факт действительности, то есть происходит своего рода «отталкивание» от конкретного факта и на первый план выступает личность автора с выраженными индивидуальными впечатлениями. В исторической миниатюре такая концентрация деталей, фактов, что авторское обобщение строится по иному принципу, это не абстрактная отвлеченность, а конкретные детали, которые показывают авторскую оценку.Если посмотреть в сравнении с таким малым жанром как новелла, то можно сделать вывод, что данному жанру присущ острый и быстро развивающийся сюжет, сведение жизненного материала в фокус одного события, что не свойственно жанру исторической миниатюры, так как нет динамики сюжета, события представлены как описание жизненного факта со слов автора – рассказчика. У очерка, в отличии от миниатюры, другая задача- описать события как таковые, без характеристики и оценки.
1.2. Проблема соотнесения факта и вымысла в произведениях на историческую тему.
С целью изучения исторической природы миниатюр мы проследили эволюцию понятия историзма, начиная с древнерусской литературы до рубежа веков 19-20.
Словарь литературоведческих терминов обозначает это явление следующим образом: «историзм — свойство художественной литературы — передавать облик той или иной исторической эпохи в живых картинках, конкретных человеческих судьбах и характерах»
В словарной легенде обращается внимание и на то, что это понятие, сложившееся в литературе 19 века, было новым подходом к изображению прошлого. Исторический жанр в первую очередь связан с эстетикой романтизма и важнейшим признаком историзма считалось воссоздание местного колорита.
Зарождение исторического жанра прослеживается с древнерусской литературы. К основным особенностям древнерусской литературы можно отнести проявление принципов историзма и правдивости. В этот период идет формирование объединяющего жанра летописи. Именно этому жанру было суждено на несколько веков, вплоть до 18 века, стать одним из ведущих. Преобладающим стилем в летописи, а также во всей литературе этого периода является стиль монументального историзма. Древнерусские писатели пытались писать не о вымышленном, а об исторически бывшем, и когда описывали что–либо фантастическое (например, чудеса), то и сами верили в них (то есть, как такового вымысла на существовало). Кроме того, писатели пытались каждому историческому событию находить аналоги.
В 13 веке в характере летописания каких–либо существенных изменений не происходит ( Тверское летописание, Псковское), а в 20-х годах 15 века зарождается летописание в Москве, которое связано с именем князя Ивана Даниловича Калиты. Летописные своды отличались эмоциональным стилем изложения, яркой характеристикой исторических персонажей, динамичностью и остротой повествования.
В 16 веке в сводах появляется сознательный вымысел, который имел не только политическое, но и художественное значение («Степная книга царского родословия»). Эти исторические произведения сознательно навязывали читателю определенные политические идеи. Возникает пышный, помпезный, но вместе с тем сухой формальный стиль.
Для развития русской литературы последующего периода плодотворными оказались не эти официальные сочинения, а скорее выразительные детали, проникавшие в историческое повествование из живых наблюдений.
В 17 веке мы видим усиление индивидуального начала, установка на своего рода «самовыражение», « открытие характера».
Появляются первые опыты биографии частного человека. Однако житийный колорит вступает в постоянное противоречие с авторским замыслом, повествование одушевлено личным отношением автора к герою.
В основе древнерусской литературы лежит исторический жанр, как с реальными, так и с вымышленными историческими событиями, но право искусства на художественный вымысел было признано русской литературой только в 17 веке. Большую роль в этом сыграло « историческое баснословие» – беллетристика на исторические темы. Источник уже не сковывал фантазию писателя: историческим оставалось только имя, носитель этого имени становился, по существу, вымышленным героем.
Таким образом, в исторической прозе свободное повествование окончательно победило историю, сюжет освободился от летописного и хронографического источника.
Русская литература 18 века отличилась высокой художественной формой. Здесь мы наблюдаем становление новой жанрово- стилевой системы, ее эволюцию; в основе многих произведений лежит национально-историческая тематика, широкое использование образов античной мифологии. Происходит рассвет жанра повести, эволюция русской повести от петровского времени и сатирических повестей Сумарокова к исторической повести Карамзина («Марфа Посадница, или покорение Новгорода»).
Интерес к истории в начале 19 века всколыхнулся в России с необыкновенной силой после мощного национального подъема, вызванного наполеоновскими войнами и особенно Отечественной войной 1812 года. Пробудившееся национальное самосознание определило своеобразие духовного развития русского общества.
И декабристское движение, и монументальный труд Карамзина, и басни Крылова, и произведения Пушкина – все это отголоски крупных исторических событий. Историзм стал знамением нового столетия, он был неотделим от идей народности. Но чтобы понять подвиг народа в Отечественной войне 1812 года, чтобы постичь образ его жизни, мыслей и чувств, нужно было заглянуть в прошлое, в «темную старину», обратиться к истокам национального бытия. «История государства Российского» Карамзина открыла русскому обществу почти никем не освещенные до тех пор страницы древности. Русское общество увидело в ней достоверную картину жизни, борьбу мнений и готовые сюжеты для философско-исторических, нравственных и художественных размышлений. Создалась реальная почва для рассвета исторических жанров. Но, пожалуй, не меньшую роль «История» Карамзина сыграла для формирования метода историзма. Отныне историческое мышление становится не только инструментом, с помощью которого можно обратиться в глубь веков, но и необходимым качеством философской или художественной мысли.
Вместе с тем «История» Карамзина – произведение, в котором научность изложения слилась художественностью. Это обстоятельство сразу же поставило перед писателями целый ряд творческих проблем — насколько уместен вымысел, как сочетать историческую правду и воображаемый сюжет. Повествовательные формы еще не были настолько усовершенствованы, чтобы произведения на историческую тему могли примириться в каком-нибудь единстве. Поэтому в исторической повести то преобладало художественное задание, которое игнорирует историческую действительность, то очерк, в котором характеры выглядят бледными, лишенными полнокровной жизни и убедительности. Нередко исторический материал выполнял служебную роль, те есть писателей интересовал не минувший век, а собственные взгляды на современность, приводимые с помощью исторических сведений.
Если Карамзин заставил внимательно отнестись к исторической действительности, к эпохе, к столкновению интересов, то Вальтер Скотт (его исторические романы уже были широко известны русскому обществу). Оказал огромное влияние на форму исторического повествования. Вальтер Скотт, как и Карамзин, опирался на документ, при этом его привлекал какой – либо эпизод, сце6нка, штрих, « анекдот», нравы, обычаи, обусловленные эпохой и средой. История рисовалась в обыденной простоте, ее вершили люди. В. Скотту удалось слить художественную интуицию и научную документальность. На первый план выдвигалась задача понять нравы народа через прошлое.
Русская историческая повесть постепенно усваивала как историзм Карамзина, так и повествовательную манеру В. Скотта.
Предметом открытой полемики стали принципы историзма и их претворение в литературе. Декабристы решительно разошлись во взгляде с Карамзиным. Они полагали, что идея монархии чужда русскому народу, что самодержавие было навязано ему, между историческим прошлым и настоящим нет существенных различий, то есть декабристы в противовес Карамзину настаивали на самоочевидности повторений.
Из романтической поэмы перешли в романтическую повесть ситуации, связанные с ужасами, тайнами и нравственными извращениями. Повышенная экзальтированность, язык страстей наряду со старинными речениями, бытовыми реалиями составили языковой фон исторической повести. Декабристы внесли в историческую повесть идейное содержание и выразили историю через призму современности. Первые романтические исторические повести связаны с именами Александра Бестужева, В. Кюхельбекера, Н. Бестужева и других декабристов А. Бестужев выбирает сюжет, кратко изложенный в « Истории» Карамзина и воссоздавал исторический колорит: нравы народа, мысли, чувства, особенности поведения и языка. Однако освещение исторического прошлого сильно романтизировано. В угоду прославления Новгорода Бестужев искаженно толковал исторические факты
Декабристская историческая повесть, В которой совмещено документальное и вымышленное стала прародительницей двух типов исторического повествования, условно обозначаемых как «поэтический» (тяготеющий к романтическому) и « прозаический» (с чертами реализма). «Поэтический» тип исторического повествования воплотился в повести Н. Полевого о Симеоне. «Прозаический» тип изображения начат также декабристской прозой, в частности повестями А. О. Корниловича, который обратился к эпохе Петра и помещал очерки об увеселениях, о первых балах, частной жизни императора. Многими его сведениями воспользовался затем А.С. Пушкин в неоконченном романе «Арап Петра Великого». А. Корниловичу важнее всего было выразить свое отношение к эпохе Петра Великого (Андрей Безымянный).
Описания быта, содержащие реалистические элементы, составляли сильную сторону исторических повестей. Известно, что многими бытовыми реалиями из повести А. Крюкова воспользовался А. Пушкин в «Капитанской дочке». Вместе с тем документ в исторической прозе Пушкина подвергается переработке, исторические факты становятся необходимыми для понимания героев.
Со второй половины 1830-х годов жанр исторической повести угасает. Романтическая повесть на историческую тему сохранила двойственный характер: документальность и вымысел, исторический фон и образы. На фоне прошлого изображается либо современный характер, либо условный книжный. Лишь Пушкину, а затем Гоголю («Тарас Бульба») и Лермонтову («Песня про купца Калашникова», «Бородино») удалось приложить принципы историзма на современную тему («Евгений Онегин», Герой нашего времени»). Конечно, и романтическая историческая повесть стала важным этапом на пути к реалистическому повествованию. Романтики первыми демонстрировали не только требования историзма, но и познавательный интерес.
В начале 20 века в русской литературе происходит заметная жанровая перестройка. На первый план выходит эпос. Особенно динамично развивался в это время жанр исторического романа. Во многом это было связано с утверждением новых взглядов на эакономерности исторического процесса. Сходные явления наблюдались и в литературе русского зарубежья.
Исторический роман обретает свою самостоятельность с утверждением в литературе принципов историзма (на рубеже 18-19 веков). Русская традиция исторического романа начинается произведениями М. Загоскина («Юрий Милославский или Русские в 1612 году», 1829) и И.И. Лажечникова («Последний Новик», 1833; «Ледяной дом», 1835). Вершины этот жанр достигает в романе Л. Н. Толстого « Война и мир».
Однако советские литераторы как бы не замечали достижений прошлого. Отличительной чертой нового исторического романа является прежде всего концепция исторического процесса. Исторический роман идеологичен, автор неизбежно входит в круг сложной жанровой проблематики: личность и эпоха, герой и народ, государственные законы и нравственные принципы. Не менее важной в исторической прозе этого периода становится тема формирования российской государственности.
В процессе работы над «Петром Первым» А. Толстой разработал собственную теорию исторического романа, определил основные принципы его поэтики: воссоздание живой картины эпохи, сложная система образов, включающая в себя исторические лица, широкое географическое пространство, подробности быта, тонкая психологическая характеристика героев. Другим художественным открытием А. Толстого стало использование мимики и движений персонажа, которые очень часто заменяются внутренними монологами, самоанализом героя, а также авторскими характеристиками.
За рубежом также создавались исторические романы. Стремление исследовать феномен революции, найти параллели между русской и Великой французской революциями вызвало появление романа М. Алданова «Девятое термидора». За ним последовали романы из русской истории 18- нач.19века: «Чертов мост», «Заговор». Главная цель книг писателя- утверждение вечности культуры, несмотря на лишенный смысла и цели исторический процесс, бессмертие нравственности.
В исторических романах Д. Мережковского мы видим великолепное знание истории, ее подробностей и красочных реалий (« Петр и Алексей» из трилогии «Христос и Антихрист», «Павел 1», «Александр 1»). Жанр их не всегда определим, так как форма традиционного романа смыкается с беллитризованной документальной биографией или даже историко-философским трактатом. Однако документ сковывал фантазию Мережковского-художника. Писатель использовал его не для показа души героев, а для создания новых неизвестных раннее в литературе характеров. Он оставался, можно сказать, «внутри» документа, преобразуя его в форму острого диалога или внутреннего потока сознания, который превращался, таким образом, в поток цитат. Мережковский недаром выбирал для своих исторических романов особенные — конфликтные времена. Такова, к примеру эпоха Юлиана Отступника (христианство уже победило, но язычество еще не изжито; в христианстве укрывается языческий разврат) или Леонардо да Винчи (возрождается язычество, а христианство вырождается, причем в самых уродливых формах). Для Мережковского, при написании романов, были важны источники, труды, созданные отечественными историками (монографии Н.К. Шильдера, посвященные русским монархам), а также исследования замечательного русского историка Великого Князя Николая Михайловича. Таким образом, в произведении документ не просто фиксирует событие, а становится для писателя источником размышлений, что получает свое дальнейшее развитие в творческом воображении автора, когда документ является и началом художественного вымысла.
Ю. Тынянов и О. Форш были основоположниками исторического жанра в советской литературе. Тематически все главные художественные произведения этих авторов связаны с прошлым России и ее культуры. Но если лучшие образы исторического романа 20-х годов отличаются энергией повествования, лаконизмом и сравнительно небольшим объемом, то в следующее 10-летие получают распространения многотомные эпопеи. В связи с этим существенно изменилась и вся стилистика исторического романа: в 30-е годы происходит интерес к поэтике светописи, способной более полно включится в эпоху. Эта деталь явно прослеживается, если сравнить романы Ю. Тынянова «Кюхля» и «Пушкин».
В этот период мнения разделились в вопросе соотнесения истории и современности в романе на две точки зрения. Одна из них заключалась в том, что писатель должен полностью отрешится от проблем современности (при таких критериях ни один роман, созданный к тому времени не является историческим). Противоположная точка зрения была высказана Д. Мирским, который считал, что историческое произведение исходит из современных проблем и отражает их в прошлом.
продолжение
--PAGE_BREAK--Повышенный интерес к истории обычно возникает в эпохи глубоких общественных сдвигов. Углубление художественного историзма связано с формированием нового художественного зрения.
Советский исторический роман родился под влиянием мощного сдвига истории- победы русской революции. Форш и Тынянов по-новому показали противоречивую взаимосвязь личности и общества, истории и психологии, но тем самым продолжили традицию исторических произведений 18-19 веков. Но на протяжении многих лет вопрос о том, что должно лежать в основе исторического произведения: вымышленная фабула на фоне исторической эпохи или документ остается открытым. Каждый писатель по-своему изображает общенародные события и индивидуальные судьбы персонажей. Однако усилия объяснить писателю, каково должно быть его историческое мышление предпринимались. В 1934 году журнал «Октябрь» провел дискуссию «Социалистический реализм и исторический роман», в ходе которой был поставлен под сомнение сам жанр исторического романа, толковавшийся как способ ухода от злобы дня и свидетельство отрыва писателей от действительности.
Исторический кризис – это кризис сознания, трагическая ломка всей системы представлений человека о мире и о самом себе. Новый уровень художественного историзма, выработанный советской литературой, заключался в том, чтобы показать вечные страсти, коллизии, осмысленные в их историческом происхождении.
М. Осоргин предпринимает попытку написать о русской истории не только с точки зрения современника, но и со стороны. Он пишет исторические миниатюры за границей, основываясь на архивных документах и исторических событиях. Он пытается сопоставить русскую историю с современными событиями, найти точки соприкосновения прошлого и настоящего, стремиться осмыслить историческое прошлое с позиции вечных нравственных ценностей. История предстает основой художественного вымысла, своеобразным фоном к различным сюжетным ситуациям, попыткой осмыслить сквозь призму прошлого разные стороны современности. История для Осоргина представлена в человеческом измерении: все в мире происходит само собой, поэтому акцент делается на неизвестных людях, незначительные события (незаметные для взгляда официального историка) влияют на ход истории. Писатель отлично владел приемом исторической стилизации, точно воспроизводил речевые особенности эпохи.
Таким образом, исторический жанр находит свое проявление в творчестве многих писателей, но индивидуальность авторского мышления предполагает разные подходы к осознанию исторической действительности и принципов историзма на протяжении нескольких веков.
Глава 2. Специфика художественного воплощения жанра миниатюры в прозе М. Осоргина.
1.1. Идейно – тематическое своеобразие исторических миниатюр М. Осоргина.
Начало 20-х годов оказалось рубежом осоргинской прозы о России. До последних дней он будет внимательно следить за тем, что происходит на родине, размышлять об этом как критик и публицист. Но в качестве художника он, как и многие писатели его поколения, будет писать только о той России, которую он видел и знал. Его воображение может опираться только на воскресшую память. Но зато он путешествует по истории, общей и своей собственной. Автобиографические и исторические рассказы пишутся и публикуются параллельно с работой над романами. Появляется цикл исторических миниатюр, где мы встречаемся с той же маской простодушного рассказчика, наподобие пушкинского Белкина: он из-за недостатка воображения лишь пересказывает необычайные происшествия, случившиеся с самым обыкновенным человеком, и нет у него ни малейший притязаний ни на философскую глубину, ни на литературный изыск…Конечно же маска рассказчика- всего на всего маска, наблюдательный читатель легко различит повествовательную манеру автора в литературной речи, в композиции, в соблюдении чувства меры.
Историческое повествование начинается с 14 века и постепенно автор описывает события той или иной эпохи, показывая развитие общества вплоть до 19 века. Перед нами проходит эпоха правления Петра Великого, Анны Иоановны, Елизаветы Петровны, Екатерины Великой и т.д. каждая историческая личность знаменита не только политическими делами, но и житейскими так, например, Анна Иоановна любила развлекаться с уродами, Екатерина разводила породу сибирских кошек, а Петр Великий по мимо государственных дел и строительства городов превзошел Европу в коллекционировании монстров ( кунцкамера, открытая Петром Первым).
В каждой эпохе мы видим оценку автора, редко М. Осоргин остается на нейтральной позиции, но и никогда не встает на позицию власти. Народ, даже если он обижен, оскорблен, привлекает внимание автора в большей степени («История трех калачников», «Казнь тетрадки»), человеческий аспект всегда превыше монархии, политических дел.
Мы встречаемся с миниатюрами, в которых соприкасается несколько эпох. В них особый предмет изображения – не личность, а явление бытового плана, но оно объединяет в себе нравы людей, которые от эпохи к эпохе не меняются ( «Сказание о табашном зелье»). Русский человек отдает последнюю рубашку «глазом не моргнувши, а последнюю папиросу …только на затяжку, сам из руки не выпуская». Задурманены головы людей, не хотят думать о насущных проблемах, вершить дела – «вот какая сила у скромного на вид цветка!» [28]
Каждая эпоха знаменита своими открытиями, событиями, но неизменной остается роль человека в истории. Простая русская душа порой толкает человека в пропасть, не осознает он границ поведения, не знает грамоты и по своей глупости оказывается ничтожным, никому не нужным («История трех калачников»). Никогда человек из народа не имел права сидеть за императорским столом и Осоргин с легкой насмешкой высмеивает эту простоту, которая непонятна правителю. При описании личности Петра. Первого, автор обращает внимание не на внешний вид, а на власть, которая ему дана и которой он пользуется часто не во благо человеку. И чтобы понять суть такого отношения М. Осоргин исследует жизнь императора от рождения, показывая при этом, как формируется личность («Император»). Если с рождения у человека есть все под рукой, то нет надобности «выходить из комнаты из-за пустяка» [50], а значит нет цели в жизни, нет действий. Очень сложно при описании образа опираться на исторические документы, портреты художников, так как «лиц столь высоко поставленных не пишут просто: …нужно подчеркнуть красоту родовитости, напомнить о властности справедливого взгляда…», [50]. Парадокс заключается в том, что на престоле оказывается человек, которому чужды все эти качества, духовное начало противопоставлено внешнему: «однако, если вглядеться долго,- внезапно поражает какое-то досадное сходство с тупой отъевшейся немецкой девой…» [51]. Не надо мифологизировать человека, искать в нем черты Геркулеса, Давида, Солона, в человеке должна быть красива душа и ее внешнее проявление — справедливые поступки. Автор уточняет, что человек прежде чем встать у власти должен обладать такими качествами как бескорыстность, воля, нечеловеческая сила, «какие всеобъемлющие знания нужны.»[49]. Портрет императора Иоана Антоновича, созданный автором на основе документов, дает впечатление, что мы смотрим на картину («…если вглядеться долго…») [51] и перед глазами встает обобщенный образ русских правителей, о которых он еще не раз скажет в своих миниатюрах.
Глубоким трагизмом пронизано изображение жизни обыкновенных людей. Власть дает человеку все, даже право создавать коллекции из человеческих уродов (по указу Петра для кунсткамеры собирали монстров по всей России), решать судьбу человека, который в конечном счете оказывается не нужным: «Рассуждая об оных армофродитах, что в оных никакой нужды при академии нет, и жалованье они берут напрасно…»(«Три головы») [64]. Император должен управлять не народом, а государством во благо народу, где каждый человек является личностью.
Историю вершит народ, именно простыми людьми сделаны открытия, но так случается, что об этом быстро забывают («Самобеглая коляска»). Никто не знает о том, что первый автомобиль в 18 веке изобрел Леонтий Шамуренков, не нужна была его работа, так как в это время «внимание императрицы было отвлечено важным делом, а именно поимкой…пушистых сибирской породы котов»[75]. Анна Леопольдовна утомлена заботами о « населении»: «Но ведь не об одних слонах приходится думать… по Петербургу числится еще две львицы, десять медведей, двадцать оленей…»[53]. Россия -удивительная страна, каждое новое занятие людей оказывается не новым, а просто забытым: «… в советской Москве хотят выращивать ананасы. Но их сто двадцать лат тому назад выращивал в Москве купец Гусятников»[375]. Автор делает вывод, что такие курьезы приводят к страданию народа не только в физическом плане, но и моральном («мы были первые, а стали последние»)[375].
М. Осоргин в 1920-30-х годах был членом масонской ложи «Северная звезда» в Париже, поэтому многие исторические миниатюры посвящены этой организации («Пред всеми бедный», «Повесть о некой девице», «Рассказы бесхитростного»). Парижское масонство представляло собой союз нравственной взаимопомощи, помогало оторванным от родины одиноким людям обрести моральную опору. Автор, ссылаясь на документ, говорит о том, что и в России была такая организация, за которой устраивали слежки, государство боялось таких организаций («…вострепетало в стране неверие и столпы вражеские пошатнулись: были закрыты масонские ложи…») [293].
Еще издавна труд писателя был не оценен достойно, России не нужны были умные образованные люди. Эта судьба коснулась и самого автора, поэтому в своих миниатюрах он заостряет внимание на этой проблеме («Переводчик»): « писатель хоть и в чине надворного советника…, человек маленький подначальный, пуганный…». Сама императрица Екатерина Вторая занимается переводами вместе с людьми из своей свиты, но там нет места простому писателю, человеку из народа.
При создании исторического образа автор подчеркивает, что документальный портрет часто бывает ничтожным, а «прекрасен только легендарный» [133]. Историки многого не знают о человеке и цель у них в отличие от художников другая — показать событие как таковое. Художник (писатель) в первую очередь обратит свое внимание на глаза, душевное состояние, выражение лица. Дворцовые тайны и перевороты часто оказывались таковыми, что на престоле оказывался лжегосударь («Княжна Тараканова»), поэтому нет исторической правды, «но есть правда художника: только он представлял себе княжну Таракнову…» [137].
Мы можем сделать вывод, что образы правителей показаны автором ярко и детально, но предпочтение автор отдает простому человеку («Волосочес»), который хоть и является ничтожным и часто выступает лишь для создания фона, но без этих крупинок блекнут образы правителей.
Не обходит стороной М. Осоргин и тему любви. Любовь проходит свою эволюцию («Мужская верность»). Так, например, в 14-18веках главным является не само чувство, а подробные атрибуты сватовства. Здесь своеобразное представление о любви, основанное на практике человеческой жизни: «не полагалось видеть будущую жену…, требовалась посылка сватов» и т. д. Женщина не могла решать свою судьбу, не имела права на выбор. Но само чувство и отношение к любви меняется на протяжении веков, появляется легкомыслие, одно мгновение может разрушить все и вновь страдание: «до конца жизни он…не узнал чем было так вызвано, так необъяснимо расстроено его счастье…»[116].
Автор с сожалением говорит о том, что такое прекрасное, духовное чувство как любовь оказывается ничтожным, если нет положения в обществе, красивой внешности и манеры поведения, которая соответствует моде («Носовые хряши», «Брак генералиссимуса»). На протяжении многих веков люди страдали ли этого, но традиции, принятые в обществе, не допускали со стороны человека никакой свободы.
Одним из проявлений человеческой любви является любовь материнская. Родная мать символ доброты и нежности, но для бедной крестьянки « ребенок одно несчастье, кормить его нечем обоим помирать» [298]. Безвыходное положение, любовь к своему сыну привели Лукерью к трудному выбору: отдать сына в руки богатой женщины или умереть. Автор противопоставляет названую мать, женщину с высоким положением в обществе родной матери, у которой в сердце только любовь («Родная мать плакала, названой было до него мало дела; устроив свое положение, она упрочняла его… копя деньги на черный день»)(«Мать сына Аракчеева») [299] и делает вывод, что материнским чувствам не могут помешать даже деньги богатого человека, их ничто не затушит, они вечны несмотря ни на что. Сильна в русском человеке любовь к родному краю. Так человек из народа, прожив всю жизнь в нищете, никогда не сможет привыкнуть к пышности и богатству, к сказочной придворной жизни («взгрустнулось Разумихе по тихому хутору, по курам, баранам...») [68]
Свою Родину никогда не забудет человек и в душе его вечная тоска по ней.
Проходят века, меняются сословия, но неизменным остается унижение человека. Помещики эксплуатируют крепостных крестьян, которые зарабатывают деньги играя в театре: «Допущены и крестьяне, для которых отгородили места подале веревкой, чтобы не очень напирали на господ и не воняли» («Благодетельный алжирец»)[318]. Помещик, который ничего не смыслит в театральном деле, диктует свои правила и «ежели барин не будет доволен, то можно и выпороть. [319] Горькая ирония слышится в словах автора, жалость к бедным людям: « драли за сегодняшнее только одного Захарку Зюрина… за то, что ногой промахнулся и припал на руку...» [322].
Постепенно в миниатюрах автор затрагивает тему осмысления ценности человеческой жизни — жизнь человека ничего не стоит, был человек и нет его- не велика беда никому не интересно как он прожил жизнь. Но даже на своих похоронах некоторые люди хотели бы блеснуть «предусмотрительностью и настоящим вкусом»[337] и при этом никогда не задавались вопросом для чего они это делают? Смерть утрата близких, дорогих людей, слезы, плач, но даже на этом можно заработать деньги и получить неплохую выгоду. Герой миниатюры «Страшная гостья» Василий Иванович Пивоваров закупает «по дешевке все деревянное масло… что как начнет смерть косить православных,- у всех образов затеплятся лампадки. И не ошибся» [348]. Но только пред смертью все оказываются равны: она не делит людей по внешности, не смотрит на социальное положение («Померли в несколько часов княгиня Куракина, графиня Завадовская… профессоры, герои Отечественной войны,… актер и книгопродавец...») [349]. Каждому человеку хотелось бы прожить жизнь достойно, оставить после себя память, но «из разного теста ляпает природа людей»![353]. Кто-то получает все, даже если не заслуживает, не ценит своих возможностей, но «конец один и в серенькой жизни, и в жизни бурной!»[358].
Русскому менталитету свойственна особенная вера в предсказания. Пятьдесят лет не ложился в постель Иван Платонович, чтобы как предсказали не умереть на ней. Но весь парадокс в том, что «мы рождаемся и умираем на кровати» [384]. На склоне лет человек вдруг чувствует тягу к «таинственному, загадочному, необъяснимому»[389], читает книги магов и пользуется услугами кудесников. («Эликсир жизни»). Пытаясь продлить жизнь, пьют эликсиры, которые помогали «если не подлинно молодеть, то чувствовать себя веселее и радостней...»[393], не задумываясь о том, что природу не обмануть и сколько бы не было усилий со стороны человека «в конце своей жизни поставлена непременная и неизбежная смерть» [394].
Для М. Осоргина было главным решение проблемы личность и эпоха. Историческая концепция автора показывает важность личностного начала. В миниатюрах на первый взгляд образы правителей заслоняют образ народа, но историю творит народ, роль простого человека оказывается главной. Несмотря на страдания, унижения русский человек оставляет в себе доброе сердце и душу. Автором активно используется портретная характеристика героев подробно описывается не только внешность, но и внутренний мир личности и речевой характеристики оказывается достаточно, чтобы создать запоминающийся образ. М. Осоргин пытается сравнить «век нынешний» и «век минувший» ( «И в старобытности, и в современности было и есть только одно чудо») [80], творчески подходит к поиску общих закономерностей двух или даже трех веков. Эта особенность может быть прослежена на всех уровнях поэтики: в обрисовке характеров, в композиционной структуре, в организации художественной речи. Писатель отлично владел приемом исторической стилизации, точно воспроизводил речевые особенности разных эпох. Однако имитация старины никогда не была для Осоргина самоцелью, ему важно было создать исторический колорит эпохи по средствам выразительных портретов и описаний.
продолжение
--PAGE_BREAK--2.2.Языковой колорит эпохи в исторических миниатюрах М. Осоргина.
Язык исторических миниатюр М. Осоргина – язык подлинно народный. Равно как и в других произведениях писателя, он емок, гибок и предельно выразителен. Все многообразие языковых средств в миниатюрах подчинено главной задаче — добиться соответствия слова жизни объективно существующей действительности. Не является исключением и воспроизведение колорита эпохи.
«Пусть старина, — писал А.А. Бестужев-Марлинский, подчеркивая границу возможной архаизации,- говорит ей языком приличным, но не мертвым. Так же смешно влагать неологизмы в уста ее, как и прежнее наречие, потому, что первых не поняли бы тогда, второй не поймут теперь» (журнал «Русская речь», апрель 1976, с.128).Именно это живое изложение старины и определило выбор слов, выражений, которые помогли писателю полно передать язык эпохи, изобразить правдиво свидетелей времени.
Продолжая традиции А.С. Пушкина, автора «Капитанской дочки», «Бориса Годунова», «Арапа Петра Великого», М. Осоргин осторожно прибегает к исторической стилизации языка исторических миниатюр.
Собственно архаизмов, требующих объяснения, в произведении сравнительно немного. Главным образом, это наименования одежды, посуды, напитков, украшений, слов церковного обихода: черевички, наволока (наволочка), черничка, перст, школяр, шинкарка, свыни (свиньи), очипок (чепец), кауфюра, летник, мясоед и т.д.
Используются они М. Осоргиным, прежде всего при описании быта допетровской России. Не случайно если рассматривать миниатюры в хронологическом порядке, то в последних (нач. 19 века) архаизмов значительно меньше, чем в первых (нач. 14 века).
Архаический стиль в большей своей части используется автором для характеристики людей, имеющих непосредственное отношение к книжному языку, чуждых живой разговорной речи: «И пишет с Никонова голоса приказный Евстафий: И как к вам сия грамота придет, и вам бы о том деле отписать, не замотчав ни часу обо всем подробну… и кто преж его осмотрил, и кто его преж отдал тебе архимариту, и как ты его понял, и долго ли у тебя он был в руках и пел на какой перевод» [72].
В меру использует Осоргин архаизмы и при создании портрета. Так, рисуя портрет Натальи Нарышкиной (мать Петра Великого) автор пишет: «Была Наташенька очень красива: с юности рост большой, статна, бела, над черными глазами – коромысла бровей, волосы длинны и густы. Характер покладистый вид смирненький…» [64]. А вот другая картина _ одевание Розумихи перед приемом императрицы: « напустили на Розумиху портных, разрядили ее в фижмы, позвали волосочеса,… во дворец ее привели разряженной… с лицом нарумяненным и набеленным, обклеенным черными мушками, как требовалось по моде. На голову ей навертели огромную кауфюру столь непривычную писля очипка».[67].
Примеры эпохи здесь образно переданы при помощи таких архаизмов, как телогрея ( старинная русская женская одежда на меху или на подкладке с длинными суживающими рукавами). Психологическую достоверность сцены писатель усиливает зримыми эпитетами, удачно подобранными к архаизмам: «желчинская черничка», «по червчатой земле», «одеяло оксамит золотной»,
Низкопоклонство перед западом, выразившееся в неоправданном увлечении иностранными словами, явилось причиной употребления в речи слов, лексическое значение которых непонятно даже автору. В этом случае Осоргин приводит выражения без переводов. Даже имена звучали на французский манер (Татьяна-Темира). Происходит смешение стилей. Это явление в речи образно передается в сцене посещения простой русской девушкой дамских салонов: «А как начнет мамзель Виль показывать распашные кур-форме, да фурро-форме…» [170]. Сочетание французских слов с просторечными придает всему разговору комический оттенок.
Вводя архаизмы и иностранные слова, М. Осоргин ни на минуту не забывает о том, язык петровской эпохи, екатерининской и современный связаны между собой. Поэтому шлифовке подвергалась каждая фраза, в результате чего все повествование начинало переливаться различными красками.
Ясности мысли и прозаичности стиля автор добивается путем толкования незнакомого слова: «По-итальянски таких людей называют «франкоболо» (почтовая марка), а по-русски еще выразительнее: «банный лист». Человек наслаждается в бане, хлещет себя распаренным веничком, окатывается водой…и только один березовый листочек никак не смывается – прилип и ни с места…» [33], «по-русски монстры звались скопцами, по ученому их именовали армофродитами» [61], « есть такая низкая полевая травка с голубыми цветочками, которую за непрочность цветочного венчика, отлетающего при дуновении, называют «мужской верностью»-подлинно же имя ее женское: трилистная вероника» [112].
Языковой колорит эпохи создается автором не только путем вплетения в художественную ткань миниатюр архаизмов, но и воспроизведением некоторых устаревших синтаксических конструкций и падежных форм («Февраля в первый день дошло и до Натальи…», «По прочтении же длинной бумаги, опять загремел барабан…»), употреблением устаревших частиц и союзов («Молилась усердно, о чем молилась — ея дело», «Когда же на патриарший престол сел Никон…и почуял Аввакум, яко зима хощет быти», «Кто пасквили и ругательные письма сочинит и распространит и тако кому непристойным образом какую страсть… а сочинителя оного за бесчестного объявит»).
М. Осоргин опирался на народный язык, давая тем самым почувствовать читателю всю прелесть старины и окунуться в прошлые века. В исторических миниатюрах мы можем наблюдать четкую границу между современным языком автора и архаическими формами слов, вложенными в уста персонажей. Иногда речь отличается малозаметным фонетическим звучанием: черт-чорт, маия- мая, осмотрил –осмотрел и т.д.
Такой подход к написанию миниатюр придает особую свежесть и выразительность не только историческим фактам, но и отношению автора к данным событиям.
2.3. Своеобразие книги М. Осоргина «Повесть о некой девице» как цикла исторических миниатюр.
27 июня 1953 года М. Осоргин рассказывал А.С. Буткевичу о своих делах: «Помимо большого романа («для души» и для книги) пишу еженедельно рассказ – уже для заработка, и это шестьдесят пять недель подряд! Рассказы исключительно исторические – всю зиму провожу в библиотеках. Часть, вероятно, издам книгой для переводов на другие языки (речь идет о книге «Повесть о некой девице»). А собственно по-русски писать не для кого! Для кучки забитых жизнью и судьбой людей, с которыми у меня духовно нет ничего общего! Это очень тяжко…! [520].
Кроме «Последних новостей» Осоргин публиковал свои исторические миниатюры в газетах «Сегодня» (Рига), «Новая заря» (Сан-Франциско), «Русский вестник (Нью-Йорк) и других. В 1938 году в Таллине вышла книга М. Осоргина «Повесть о некой девице», включавшая в себя ряд исторических миниатюр («Выбор невесты», «Карлица Катька», «Аввакум», «Казнь тетрадки», «Соловей», «Шахматных болван», «Конец Ваньки – Каина»), но большая их часть осталась в газетах, заставляя читателей, по выражению одного из рецензентов, сожалеть о недолговечности газетного листа. [521]
М. Осоргин не считал, что документальный портрет может иметь не меньшее значение, чем образ, созданный воображением художника. В основе рассказов Осоргина лежат реальные исторические личности и события: Мария Ильинична Милославская (1625-1669), Наталья Кирилловна Нарышкина (1651-1694)- мать первого российского императора Петра 1, протопоп Аввакум Петрович (1620-1682)-глава старообрядчества, идеолог раскола в Православной церкви, писатель, Евдокия Ивановна Буженинова (умерла в 1742) и другие.
Для самого Осоргина было характерно пристальное внимание к историческому факту, и большая часть его рассказов имеет прочную документальную основу. Но мастерство писателя было таково, что грань между документом и фантазией не сразу определит даже профессиональный историк. Осоргин создает целую портретную галерею знаменитых чудаков, неудачников, просто маленьких забытых людей.
Но только на первый взгляд может показаться. Что внимание Осоргина привлекали не слишком важные события герои, что перед нами история курьезов. За жестокими картинами крепостничества, унижения человеческого достоинства, через которое прошли поколения русских людей, стояли размышления об истоках духовного рабства – плена, в который попали многие наши соотечественники в 20 веке. Автор выступает с позиции свидетеля исторических событий.
У Осоргина есть рассказы, вся художественная ткань которых состояла из узора старых слов. Так например, в рассказе «Выбор невесты» писатель тщательно воссоздает дух прошлого, используя сказ как тип повествования и устаревшую лексику («ея», «нея», «дохтур»), детали быта («погребица», «молочные крынки», «чаны браги и пива», «кадушки с соленьями») [64].
В центре реальное историческое событие – женитьба царя Алексея Михайловича («овдовел царь..» – первой женой царя была М.И. Милославская, боярская дочь, от этого брака родились будущие цари Федор и Иоан) [529]. Образ героини (Натальи Нарышкиной) наиболее живой, человечный. Автор создает контраст между «душной дядюшкиной горницей» и ощущением прохлады средствами эпитетов «скользкий», «холодный»; стяженные формы кратких прилагательных: «прилежна», «длинны», «статна», «бела»; архаические формы наречий «вкруг»; местоимений «нея», «ея», а также метафорические сравнения («…как бы линяли и выцветали»), для того чтобы подчеркнуть естественную красоту Натальи Кирилловны. Так, Наталья была избрана овдовевшим царем из полутора тысяч красавиц именно потому, что не выдержала ритуала смотрин, застыдилась, прикрылась руками – и в царе, исполнявшем свой долг, ищущем не утеху, а мать будущих царских детей, вдруг проснулся «неразумный жених, не по обычаю торопливый, не по возрасту молодой» [65].
Автором подчеркивается простота героини, ее обыкновенность: «просто стояла у стенки церкви», «просто рисовалось будущее». Процесс смотрин описывается натуралистично с указанием на подробные детали. Так например, автор, описывая царскую опочивальню, стилизует описание под пышную поэтику барокко («кровать поставлена новая, ореховая, резная немецкая на четырех деревянных пуклях, а пукли в птичьих когтях…резь сквозная,… и птицы, и травы…по камке галун серебряный…») [64].
Автор не боится показаться несовременным, напротив, он настаивает на своей старомодности на протяжении всего текста в использовании устаревших форм предлогов («на погребицу», «на Москву»); употреблении единственного числа вместо множественного («обильного клопа»).
«Выбор невесты» – рассказ о любви. Высшим проявлением любви для народного религиозного сознания является любовь материнская, освещенная страданием. И красота воспевается не страстная, а умиленная, холодновато просветленная. Такова, например, Наталья Нарышкины в изображении Осоргина, которая в памяти русских людей осталась как мать Петра Первого.
В рассказе «Карлица Катька» автор дает историческую основу образа: «Катька одна из многочисленных карлиц государыни Анны Иоановны», «она была дочерью русской православной мещанской четы Пятаковых» [65].
Карлица — не исключение. Автор неоднократно подчеркивает типичность этого образа. В финале: «Таких как Катька, было во дворце много,- убыль невелика» [67].
В рассказе нет строгих хронологических рамок: время глаголов прошедшее, незаконченное, смерть Катьки – незаметная («До самого утра Катька лежала спокойно, не то спала, не то ушла из этого неласкового мира…) не вносит изменений в течение времени.
О Катьке автор сообщает, что ей было пятнадцать лет, когда ее взяли во дворец «шутихой». Сколько она прожила там, мы не знаем.
«Суточное время» автор использует при описании трагического события в жизни Катьки – шутовской свадьбы князя Голицына («В день свадьбы был великий мороз», «Свадебное пиршество продолжалось и на следующий день», «Только через день про болезнь Катьки узнала государыня») [ ,67]. Причем для автора важно не живоописание свадьбы, а эмоциональное состояние Катьки: «учила песни, глотая слезы», «у Катьки на ресницах налипли соленые ледяные сосульки». [67].
Произведение имеет замкнутое пространство – это дворец Анны Иоановны. Правление царицы ограничивалось рамками этого пространства: «хотя государыня Анна Иоановна управляла страной, размеров которой сама не ведала и народов которой не могла бы счесть, но свободного времени у нея было больше, чем занятого государственными делами» [66].
Жизнь карлицы также ограничивалась рамками дворца: «прилипнув к косяку, пробирается из комнаты в комнату», «жалась к стенке», «пробиралась из общих шутовских покоев на свидание в нижние прихожие дворца», «где-нибудь в уголке», «садилась в уголок поодаль», «малые санки». С одной стороны такой тип пространства характеризует бытовую сторону жизни героев (императрицы и карлицы), с другой- ограниченное пространство рисует жестокий мир («холодный», «неласковый»), в котором живет карлица, это мир горя и страданий Катьки. «Мир» дворца приобретает символическое значение. Дворец – «Ледяной дом»- «куриное царство». Отсюда внутренний литературный контекст в рассказе: автор упоминает исторический роман И. И. Лажечникова «Ледяной дом» (1835).
Мотив ледяного дома, также как и ледяной статуи, имеет в романе Лажечникова первостепенное значение и звучит рефреном на протяжении всего произведения. Образ ледяного дома у Лажечникова – это широкое авторское обобщение, приближающееся к символу. Подобно тому как Пушкин в «Арапе Петра Великого» аллегорически представил всю Россию петровского времени в образе гигантской мастерской, так и Лажечников попытался создать обобщенный образ России аннинского царствования. Ледяной дом – это и есть образ России времен бироновщины, так же как ледяная статуя – олицетворение замученного, как бы окаменевшего от гнета русского народа. Ледяная статуя в ледяном доме — это символический атрибут положения народа в бироновской России. Проводя литературную параллель, можно сказать, что ледяной дом Лажечникова – это в известной степени прообраз будущего символического «мертвого дома» Достоевского («Записки из мертвого дома»).
Знаменательно, что на Западе также существовала традиция в обращении к ледяному дому Анны Иоановны как к символу реакции. Английский романтик Томас Мур (стихотворение «Конец священного союза», 1823), немецкий революционный поэт, друг К. Маркса, Фердинанд Фрейлиград («Ледяной дворец».1846) и, наконец, В. Гюго («Наполеон Малый», 1852) отдали дань этой традиции.
Подобно тому, как эти писатели символизировали в образе ледяного дворца заподноевропейскую политическую реакцию, Лажечников, обращаясь к тому же символу, истолковал и оценил мрачную страницу в русской истории – бироновщину.[311]
О народе в рассказе Осоргина упоминается два раза; и каждый раз акцент ставится на множественности. Анна Иоановна не ведает размеров страны и не может счесть ее народов: «Толпы народов собрались смотреть на свадебный поезд — царицыну забаву». Народ – свидетель трагедии.
Мотив холода символизирует жесткость правдения императрицы: «В день свадьбы был великий мороз», «Устав и перемерзнув, все спали как убитые». Символично, что Катька, замерзнув, заболевает и умирает. Осоргин тем самым через призму трагедии одного маленького, угнетенного и униженного существа показывает жесткость царствования Анны Иоановны, создает обобщенный образ этой эпохи.
Карлица Катька – одна из многочисленных эпизодических исторических лиц, о трагедии жизни и любви которой повествуется в рассказе. Ее образ строится на контрасте внешней и внутренней стороны. Внешне «очень дурна собой, при том слабосильна и запугана», ростом едва поболе аршина, лицом старообразна и морщиниста, на руках пухлые ребячьи пальчики, ножки бревнышками, грудь под самым подбородком и непомерно развита». За такое безобразие взяли ее во дворец шутихой, обучили квакать, кудахтать, драться и петь» [66]. Катька – любимица императрицы. «По чину- дура, Катька не была идиоткой. В ея безобразном теле, там, где быть полагается, билось робкое и чувствительное сердце». [66].
Ее чин –«парадная государынина кукла», «ряженная», «разраженная в шелковые тряпки, с лицом, обсыпанным мукой, и наведенными бровями». Однако она умеет страдать и сострадать. Изо всех сил она поддерживает родителей «в суровой жизни» ( за стенами дворца люди тоже страдают). «А когда родители уходили, Катька с теми же предосторожностями пробиралась обратно, всхлипывая густым басом (оксюморон) и размазывая по старческому пятнадцатилетнему лицу обильные настоящие человеческие слезы».[66]
Ради других она терпит унижения и побои. Заботится, например. О впавшем в идиотство, несчастном князе Голицыне, питала к нему «материнскую привязанность. И хотя он был ростом вдвое больше против нея,- он ей казался маленьким, как бы ребеночком, нуждающимся в ея заботах». Он один ей «вежливо кланялся и говорил кроткие слова благодарности» [66]. Для остальных она всего лишь «комнатная собачка» и «живая кукла» (оксюморон).
продолжение
--PAGE_BREAK--Болезнь – пограничная ситуация между жизнью и смертью. Полуреальность, полусон. Сон в данном случае символизирует освобождение души и смерть тела: «все спали, как убитые»(сон – смерть), «не то спала, не то ушла из этого неласкового мира (сон – смерть). [67] Но в любом случае, сон – переход души в иной мир. Смерть выступает здесь как освобождение от мук и страданий и это еще более обостряет трагедию жизни. Катька в конце рассказа «засыпает» навсегда. «И тогда Катьке сразу полегчало, она успокоилась, стала большой и красивой, повидалась с родителями, поведала им, что выходит замуж за любимого человека и что сама царица одарила ее своими милостями» [67]. Финал трагичен: воплощение идеала (простой человеческой Катькиной мечты о любви) оказалось невозможным в реальности.
В этом смысле образ карлицы Катьки восходит к романтической литературной традиции (например, у В. Гюго «Собор Парижской Богоматери», образ Квазимодо: контраст внешнего – уродливой внешности – и внутреннего – прекрасной души. Трагический финал).
Автор представляет несколько типов шутов: «уродцы» и «умные дураки». «Не меньше, чем к маленьким уродцам», расположена Анна Иоанновна к Михаилу Алексеевичу Голицыну. К первому типу мы можем отнести Катьку, «невесту» калмычку, бородатого Карлу. Ко второму типу относятся Балакирев и Лакоста, а также ловкий шут – мошенник итальянец Пьетра Миро, по прозвищу Педрилло.
Лакоста – Ян Акоста, португальский еврей, пользовавшийся в качестве шута расположением Петра Первого, который подарил ему пустынный остров в Балтийском море и прозвал в связи с этим «самоедским королем».
Балакирев Иван Емельянович – камер-лакей Петра Первого, в 1724 году подвергнутый опале и сосланный; при Анне Иоановне – придворный шут.
Проанализировав рассказ «Карлица Катька», подведем некоторые итоги. Небольшой по объему текст написан на историческом материале в художественном стиле. Образ автора- повествователя организует все повествование. Нет диалогов, нет характеристики речи персонажей, Внутренний мир Катьки передан через поступки, бред и видения. Внешний портрет еще более оттеняет красоту ее души, и невозможность воплощения ее души в реальности. Ограниченное пространство символизирует, во-первых, душную атмосферу эпохи бироновщины, а, во-вторых, замкнутость и безвыходность ситуации, в которую волею судьбы поставлена Катька.
Осоргин пишет миниатюру «Аввакум», которая имеет подзаголовок «Рассказ по житию и творениям». В центре миниатюры историческая личность, протопоп Аввакум Петрович (1620-1682) – глава старообрядчества, идеолог раскола в Православной церкви, писатель [ ,526].
Автор-повествователь использует прием ретроспекции, рассказывая о событиях, которые произошли до встречи с героем, с финала жизненных исканий и деяний протопопа Аввакума к началу его жизненного пути. Введены философские размышления автора: «Дня своей смерти никто не знает, ни простец, ни искусник, ни философ, ни гадатель» [ ,67]. Таким образом, смерть и жизнь, по Осоргину, зависят от воли Божьей.
Противопоставление условно-ритуального автор представляет в своих произведениях как оппозицию социального и природного. Аввакум не принимает нововведений патриарха Никона, его реформы в области церкви («Приказал Никон в церкви поклоны творить не на колену, а в пояс и креститься тремя персты»), для него главным является вера человека.* Все живое на земле: рыба птицы, звери – дано богом, а человек в бога не верит («…а человек бога не молит, насыщается довольно – лукавствует, яко бес, скачет яко козел…покаяние же отлагает на старость…»).
*В середине 12 века по почину патриарха Никона в русской церкви были проведены некоторые реформы в сфере религиозной обрядности, и в связи с этим предпринято было исправление богослужебных книг. Сущность реформы заключалась в приведении к единству русского церковного обряда и написание богослужебных книг, практиковавшихся в современной греческой церкви и не во всем совпадали с русской церковной практикой. Русское государство стремилось к упорядочению разных сфер государственной жизни и тем самым жизни религиозно-церковной, поскольку последняя должна была служить его интересам. Как снег на голову упала «память» Никона, сокращавшая число земных поклонов и заменявшая двоеперстие, утвержденное еще стоглавым собором, троеперстием. В реформе по-разному были заинтересованы и верхи правящей аристократии, и верхи аристократии церковной. Служение божеству для рядовой массы духовенства сводилось к механическому выполнению заученных обрядов и произнесению усвоенных словесных формул. Признать неправильность этого обряда или усомниться в нем для защитников старины значило бы усомниться в святости подвижников. Новый обряд шел из Греции, которая еще 2 века назад была за отступление от благочестия и за это была покарана богом, отдавшим ее во власть неверных. Два века официальная церковная публицистика учила тому, что подлинной и единственной хранительницей православного благочестия является только русская церковь, которая должна была признать авторитет церкви греческой. Таковы были в совокупности причины, определившие собой враждебное отношение к реформе со стороны рядового духовенства. Что касается высшего духовенства, то оно приняло новшества Никона без сопротивления и даже в ряде случаев оказало им энергичную поддержку. Такая позиция обуславливалась тем, что интересы этого слоя не только не страдали от реформы, а, напротив, выигрывали. Это лучше всего доказывается тем, что русские архиереи приняли положение Никона о превосходстве священства над царством. Реакция против никоновской реформы нашла себе сочувствие в разнообразных социальных группах – буржуазия, крестьянство, боярство.
Мотив страдания за веру проходит через весь рассказ. Аввакум отвергает Новый завет, но новое время и власть берет свое. Отсюда в рассказе выявляются две концепции – старого времени (Аввакум) и нового времени (Никон). Для Аввакума важны не внешние обряды, а истинная вера в бога. Если сравнить с древнерусским « Житием», то в изображении Аввакума Никон – это «плутишко», «носастый, брюхастый борзый кобель», «шиш антихристов», «волк», «перстообразный зверь», «адов пес». Аввакум подчеркивает жестокость Никона, который «жжет огнем», пытает и мучает своих противников, говорит о распутной жизни патриарха. Под стать Никону и его соратники. Аввакум в одном из своих сочинений дает яркий гротескный образ рязанского архиепископа Иллариона: «В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет выставя рожу на площаде, чтобы черницы любили».
Обличает Аввакум и сребролюбие никонианского духовенства: дьяк тобольского архиепископа Иван Струна за полтину оставляет безнаказанным «грех» кровосмесительства. Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть оно считает незыблемой. Проходя часто мимо монастырского подворья, где в это время жил Аввакум, царь раскланивается с протопопом и в то же время дает приказ боярину Стрешневу уговорить Аввакума, чтобы тот молчал.
Географическое пространство миниатюры очень широкое ( в отличии от рассказа Карлица Катька): Москва – Сибирь – Тобольск – Москва. Все эпизоды жестокого отношения к личности человека отражают жестокость эпохи. Автор дает подробные описания мытарств Аввакума, страданий и гонений. Все действия даны в динамике, которая создается за счет синтаксических примитивов с обязательным наличием в них глагольной лексемы с событийным содержанием (Ср: « поехали», «тащили», «тонули», «голодали»). Эти синтаксические примитивы и организуют смену эпизодов, создавая ускоренную нарративность текста. Протопоп Аввакум был самым ярким и самым влиятельным вождем старообрядческой оппозиции и наиболее талантливым писателем. Человек огромного темперамента, фантастически упорный в защите старой веры, шедший в своей борьбе на тяжкие страдания, обрекший на них свою семью и закончивший свои дни на костре, Аввакум прожил жизнь полную всяческих испытаний и порой нечеловеческих лишений. С целью примирить Аввакума с официальной церковью и тем устранить влиятельного ее противника, успевшего приобрести себе популярность, царь вызвал его в Москву. По дороге он « по всем городам и селам, во церквах и на торгах кричал проповедуя слово божие и уча и обличая безбожную лесть».
Автор передает яркое своеобразие человеческой индивидуальности Аввакума, которое заключалось в том, что у него традиционные формы мышления сочетались с непосредственным выражением практического чувства и живого инстинкта жизни, присущего той среде, выразителем которой стал протопоп. Автор также указывает на то, что божья сила спасала и поддерживала его в напастях: в воде он и его семья не тонут, по его молитве лед расступается и он утоляет свою жажду и т. д. Осоргин видит в протопопе прежде всего человека, наделенного сверхъестественной способностью. Аввакум, взявший на себя миссию пророка и посланника божьего, не был иноком. Он был семьянин, чадолюбивый отец; его сознание утверждало не принципиальное осуждение мирской жизни, а проникновение религиозным к ней отношением. Поскольку рассказ пишется по житию, то передается и живая русская речь, либо, перебивающая речь книжную, церковнославянскую, либо, в большинстве случаев совершенно ее вытесняющая.
В рассказе прослеживается тема материнской любви. Так, страдающей матерью предстает в рассказе протопопица Наталья Маркова (1624-1710), которая также является реальным историческим лицом. Настасья Маркова была дочерью богатого купца; вышла замуж за Аввакума в 14 лет. Безропотно идет она вместе с мужем в далекую сибирскую ссылку: рожает и хоронит по дороге детей, спасает их во время бури, за четыре мешка ржи во время голода отдает свое единственное сокровище — московскую однорядку. Марковна помогает мужу морально перенести все невзгоды, которые обрушивает на него жизнь. Лишь раз из истерзанной груди женщины вырвался крик отчаяния и протеста: «Долго ли муки сея, протопоп, будет». Но стоило мужу вместо утешения сказать: «Марковна, до самыя смерти!», как собрав все свои силы и волю, она, вздохнув, просто ответила: «Добро., Петрович, ино еще побредем!» и какая красота души. Сколько благородства скрыто в этом простом ответе русской женщины, готовой делить все муки, тягости и невзгоды с любимым человеком!
И, наверное, не случайно центральным образом рассказа становится образ реки. «Река, омывающая в детстве тело человека, — пишет Осоргин, — определяет его характер, его нравственное лицо» [75]. Для протопопа Аввакума, скованные льдом реки – символ непереносимого страдания. «В 20 веке, — замечает автор, — текут реки не только воды, но и крови» [72]. Но утверждает, что неостановимо течение великих русских рек. Образ реки в произведениях Осоргина складывается не только под воздействием впечатлений детства, но и отразил народную веру в очистительную и искупительную силу водной стихии.
В другом рассказе « Казнь тетрадки» автор дает нам точную дату события – 4 декабря 1755 года в день Великомученицы Варвары (религиозный праздник, в честь святой Варвары в церкви идет служба). Но Осоргин не историк, у него другая задача – показать историю через призму культуры, акцент в данном случае ставится на религиозных моментах.
Портрет Васи Рудного подчеркивает его простоту, обыденность деревенской жизни «…был в валенках,…полушубок едва доходил ему до коленок,…а хуже всего короткие рукава»[80]. С таким образом мы не раз встречались в русской литературе при описании простых обездоленных детей. Рассматривая различные варианты судьбы героя («Наклонился – и поднял свою судьбу. А не подними ничего бы не случилось…»), автор показывает историческую действительность 1735 года, тем самым оправдывая своего героя; пытается воспроизвести логику мышления Васи: «Чистая бумага для школьника – сокровище: пиши и рисуй. В школах бумаги и не видали, а писали на черных досках мелом»[81]. Тетрадь с точки зрения истории представляла собой сокровище, но предмет получает свою ценность по происшествии определенного периода времени. В рассказе сознание человека 18 века пересекается с сознанием современного человека в понимании ценностей. Таким образом, перед нами осмысление человеческого мышления. Автор заранее говорит о финале («Погубила его находка на пятнадцатом году жизни») [81], чтобы снять акцент с момента гибели и перенести внимание читателя на предмет, заинтриговать, привлечь его интерес к находке. Стремление показать «народную» историю поддерживается включением в повествование пословиц – «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь» [81]. Но пословица также играет роль обобщенного фактора, переносит судьбу Васи на всех. Осоргин не обходит стороной и нравственный облик героев: учитель берет деньги у детей («шарил по карманам в ребячьих полушубках») [81]. Звучит ирония автора по отношению к человеку, который в силу своей профессии должен быть высоко нравственным, с чистой душой и добрым сердцем. Одна случайность влечет за собой другую. Неграмотность стала отправной точкой для стремительного развертывания трагического события в судьбе Васи Рудного: разное понимание Бога в античности и христианстве. Никто не знает о каких богах идет речь в этой злополучной тетрадке: «Что было в богопротивной тетради, то прочитали, но толком понять и растолковать никто не мог, хотя и была в ней явная ересь и хула на Бога» [82]. Естественно, что сознание по своей неразвитости не может постичь незнакомое явление, так как определенные религиозные установки, определенное мировоззрение, существование единого христианского бога не предполагает наличие другого. То есть постепенно автор пытается воспроизвести общественное сознание людей 18 века.
Словосочетание «умом кроткий» мы представляем себе в значении – робкий, стесняющийся, но фраза проясняет другое значение слова, а именно «ум короткий» и подчеркивается типичность этого явления. Попытка показать административную систему: военную, школьную (где детей драли обычно по субботам), подчеркивает, что вера в Бога не является истинной, она автоматическая, общепринятая. Елагин и Волков пытаются защитить систему, стоят на страже нечеловеческих порядков, которые не предоставляют право выбора для бедного Васи. Ради жизни нужна ложь, вымышленные факты («сообразил он – лучше сознаться и наклепать на неизвестного человека») [82]. Таким образом, мы видим, что система, основанная на лжи, порождает ложь и донос. Но ирония автора переходит в сарказм (« повальным обыском спрашивали про неведомую женку Юнонию… пытали про распутную девку именем Венера») [83] и мы видим типичную каротину этого времени.
Пейзаж выполняет в миниатюре функцию контраста (« поля зеленеют просторами, а ручьи шумят, да не могут заглушить щебетанья и гомона прилетных птиц») по отношению к судьбе Васи («только кости торчали, а тело сползло, хриплым стало дыхание…») [83]. В природе в весеннюю пору происходит пробуждение от сна, а герой от крепкого зимнего здоровья приходит к смерти.
Смысловые части, которые выделяет автор, отражают этапы развития действия; по нарастающей линии показываются уровни административной системы. Школа это не столько образовательное учреждение, сколько подобие тюрьмы: дети с детства учатся не грамоте, а лишь испытывают физическое насилие над собой.
Система не меняется – в тексте появляется еще одна дата – военный устав 1716 года, которая указывает на неактуальность законов; реальность доводится до абсурда: несуществующее преступление судят по несуществующим законам, причем не следуя им в полной мере.
Человек не представляет никакой ценности, он ниже вещи, которой придают большее значение. Абсурд доведен до такой степени, что на совершенно серьезном уровне инсценируется казнь тетрадки – неодушевленного предмета. Казнь – массовое зрелище, предстает как развлечение: « Кого будут казнить – не все знали …», « явились на площадь разные начальства… и военные власти.»[84]. Автор акцентирует внимание читателя на восприятии палача – «палача знали хорошо в лицо и уважали, так как он считался одним из лучших в тех краях заплечных мастеров…» [84]. Можно провести параллель с Достоевским, так как в основе лежит вечная проблема – «преступление и наказание».Казнь предстает как торжество. Выражение «главный виновник торжества» обычно употребляется в переносном значении, но автор, употребляя его в прямом значении, показывает трагедию общества: личность обесценивается системой. Понимание образа преступника в традиционном варианте всего лишь искусственно сформированное мнение, преступник и жертва меняются местами в сознании людей, Васю Рудного представили высоким и мрачным злодеем: «кто представлял себе этого колодника высоким и мрачным злодеем…: лицом зверь, борода рыжая… на щеках и на лбу клеймо.» [85], но мы видим, что преступником является та самая идеология, политика правящих классов, которая участвует в формировании менталитета народа, которая ради защиты своей позиции доводит до абсурда форму административного воздействия на граждан. Ирония автора отражает жестокость людей времени, описанная история не является единичной – «все- таки настоящая казнь, человеческая, много занятнее!» [84].
продолжение
--PAGE_BREAK--