Судьба и творчество Даниила Хармса

МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО ИСРЕДНЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РХ
ХАКАССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙУНИВЕРСИТЕТ ИМ. Н.Ф. КАТАНОВА


КАФЕДРА ЛИТЕРАТУРЫ



Судьбаи творчество
ДаниилаХармса

Выполнил


















Абакан, 2001
ПЛАН

Введение… 03-05
Глава 1. Путь ДаниилаХармса… 06-19
   1.1. Биография Даниила Хармса… 07-16
   1.2. Основные этапы творческого пути ДаниилаХармса 16-19
Глава 2. Особенноститворчества Даниила Хармса… 20-55
   2.1. “О времени, пространстве, осуществовании”… 21-24
   2.2. Эволюция “Дон Жуана” в творчестве Д.И.Хармса  24-31
   2.3. Случаи в жизни и “Случаи” в творчестве
      Д.И. Хармса… 31-38
   2.4. О поэтике “детского” Хармса… 39-44
   2.5. “Детский” Хармс для взрослых… 44-55
Заключение… 56-58
Литература… 59-60






















          Начальникомвсех писателей в стране Советов был Даниил Хармс. Сам Хармс не писал романов,но все писатели — даже те, кто писали романы, — ему подчинялись. Так былозаведено. А если какое-нибудь стихо­творение или роман Хармсу не нравился,Хармс приказывал автору свое произведение сжечь. Ослушаться никто не мог. А ещеХармс сам мог написать про любого писа­теля и ославить его.
Митьки

















ВВЕДЕНИЕ

В историирусской, да и всей мировой литературы найдется немного литературных судеб,подобных судьбе Даниила Хармса. Феномен писателя, зарабатывающего на жизньталантливыми про­изведениями, день за днем создающего — безо всякой надежды наопубликование — блестящие стихи, прозу, драмы, принадле­жащие истинно “большой”литературе, конечно, был определен реалиями коммунистического диктата в нашейстране в 20-30-х годах. Но надо иметь в виду, что “второе рождение” писателя,начавшееся через двадцать пять лет после его смерти и про­должающееся до сихпор, есть факт сегодняшней жизни, сегод­няшнего бытия, к коему мы — исследователии читатели — при­частны. Сейчас особенно ясно, что не только литературное“сегодня”, но и история литературы разворачивается на наших глазах, а этонакладывает особые обязательства, ибо мы во­лей-неволей совмещаем в себехармсовских адресатов в “боль­шом времени” и тех его современников, которым таки не суж­дено было узнать о том, чьими современниками они являлись. С учетомэтого и построена настоящая дипломная работа, объеди­нившая дневники Хармса — взгляд на себя и на эпоху “изнут­ри”, его произведения.
Писать очеловеческой судьбе Хармса, страшной и, увы, не абсурдной, а закономерной,тяжело. “Мир ловил меня, но так и не поймал”, — написано на могилемалороссийского философа Григория Сковороды. Мир ловил, но так и не поймалХармса (убил — да, конечно, но не поймал); а “значит, жизнь победи­ла смертьнеизвестным для меня способом”.
Целью данной дипломной работы являетсяисследование творчества Даниила Хармса в контексте его философской кон­цепции.



В дипломнойработе мы ставим перед собой 3 основные за­дачи:
1)проследитьтворческий путь Даниила Хармса в контексте исторических изменений;
2)рассмотретьидейно-эстетическое своеобразие произведе­ний Даниила Хармса;
3)раскрытьнравственно-философский смысл его произведе­ний;
4)определитьместо автора в контексте эволюции литератур­ных направлений России.
























          Ихвеличие в том, что, наведя уют в камере, они решили признать свою жизнь зажизнь. Именно такую — в подвале, в котель­ной, с этим теплом, этим портвешком,с этими песнями...
АндрейБитов























ГЛАВА1. ПУТЬ ДАНИИЛА ХАРМСА

1.1.БИОГРАФИЯ ДАНИИЛА ХАРМСА

ДаниилИванович Ювачев еще на школьной скамье придумал себе псевдоним — Хармс, которыйварьировал с поразительной изобретательностью, иногда даже в подписи под однойрукопи­сью: Хармс, Хормс, Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д. Дело втом, что Хармс полагал, что неизменное имя при­носит несчастье, и брал новуюфамилию как бы в попытках уйти от него. “Вчера папа сказал мне, что, пока ябуду Хармс, ме­ня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года”(дневниковая запись).
Он происходилиз семьи известного народовольца Ивана Павловича Ювачева. Иван Павлович Ювачев- был человеком ис­ключительной судьбы. Будучи вовлечен в “Народную волю”, онпочти сразу же оказался арестованным. На процессе 1883 года его приговорили кпожизненной каторге, которая впоследствии была заменена 15-ю годами заключения.На каторге Иван Павло­вич стал глубоко религиозным человеком и по возвращениион, помимо воспоминаний, написал несколько популярных книг о православной вере.Отбывая ссылку на Сахалине, он познако­мился с Чеховым.
Даня родилсяуже после освобождения отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В эти годыначала века отец Хармса стал автором мемуарных и религиозных книг – послужилпрото­типом для героев Льва Толстого и Чехова… Так что корни Хармса — вполнелитературные. Но известно, что Иван Павло­вич, не одобрял сочинений сына, — столь не похожи они были на то, что он сам почитал в литературе.
В школе Хармсв совершенстве изучил немецкий язык, до­статочно хорошо — английский. Но ишкола эта была не про­стая: Даниил Иванович учился в Главном немецком училишесв. Петра (Петершуле). Доучиваться, правда, пришлось в Царском Селе, в школе,где директором была его тетка — Наталья Ивановна Колюбакина.
В 1924 годуЮвачев поступил в Ленинградский электротех­никум. Однако, уже через год емуприходится из него уйти. “На меня пали несколько обвинений, — объясняет он взаписной книжке, — за что я должен оставить техникум… 1)Неактив­ность вобщественных работах. 2)Я не подхожу классу физиоло­гически”. Таким образом, нивысшего, ни среднего специально­го образования Ювачев получить не смог. В то жевремя он ин­тенсивно занимался самообразованием, с помощью которого до­стиг значительныхрезультатов (об этом мы можем судить по спискам прочтенных им книг, которыенаходим в дневниковых записях).
С 1924 годаон начинает называть себя — Хармс. Вообще, как уже писалось, псевдонимов уДаниила Ивановича было мно­го, и он играючи менял их. Однако, именно “Хармс” сего ам­бивалентностью (от французского “charm”- “шарм, обаяние” и от английского “harm” — “вред”) наиболееточно отражало сущ­ность отношения писателя к жизни и творчеству: он умел пи­сатьо самых серьезных вещах и находить весьма невеселые мо­менты в самом, казалосьбы, смешном. Точно такая же амбива­лентность была характерна и для личностисамого Хармса: его ориентация на игру, на веселый розыгрыш сочетались с подчасболезненной мнительностью, с уверенностью в том, что он при­носит несчастьетем, кого любит (ср. цитату из “Добротолю­бия”, которую Хармс часто любилповторять и которую целиком относил к себе: “Зажечь беду вокруг себя”).
Хармс-писательсформировался в 20-е годы, испытав влия­ние Хлебникова и А. Труфанова, и обрелединомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ — Объеди­ненияРеального Искусства).
В 1928 году в№2 журнала “Афиши Дома печати” была опу­бликована знаменитая декларация ОБЭРИУ.По свидетельству И. Бахтерева, единственного ныне здравствующего обэриута,части “Общественное лицо ОБЭРИУ” и “Поэзия обэриутов” написал Н. Заболоцкий. Вэтой декларации еще раз провозглашается полный и окончательный разрыв с заумью,а ОБЭРИУ объявляется “новым отрядом левого революционного искусства”:
“Нет школыболее враждебной нам, чем заумь. Люди реаль­ные и конкретные до мозга костей,мы — первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного ибессмыслен­ного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смыслпредмета и слова, но никак не разрушаем его Мы — поэты новогомироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтическогоязыка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов… Конкретныйпредмет, очищен­ный от литературной и обиходной шелухи, делается достояниемискусства… Вы как будто начинаете возражать, что это не тот предмет, которыйвы видите в жизни? Подойдите поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите напредмет голыми глаза­ми и вы увидите его впервые очищенным от ветхойлитературной позолоты. Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты“не-реальны” и “не-логичны”? А кто сказал, что “житейская” логика обязательнадля искусства? Мы поражаемся красотой на­рисованной женщины, несмотря на то,что вопреки анатоми­ческой логике, художник вывернул лопатку своей героини и от­велее в сторону. У искусства своя логика, и она не разруша­ет предмет, но помогаетего познать”[1].
В декларациитакже давались краткие характеристики твор­чества каждого из членов ОБЭРИУ. Вотчто было сказано о Хармсе: “Даниил Хармс — поэт и драматург, внимание которогососредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, наих взаимоотношениях. В момент действия предмет принимает новые конкретныеочертания, полные дей­ствительного смысла. Действие, перелицованное на новыйлад, хранит в себе “классический” отпечаток и, в то же время, представляетширокий размах обэриутского мироощущения”. Впоследствии Маршак скажет о Хармсе,что это был поэт “с аб­солютным вкусом и слухом и с какой-то — может быть, подсоз­нательной- классической основой”[2].
“Кто мы? Ипочему мы?.. — вопрошали они в своем манифес­те. — Мы — поэты новогомироощущения и нового искусства… В своем творчестве мы расширяем и углубляемсмысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очи­щенныйот литературной и обиходной шелухи, делается достоя­нием искусства. В поэзии — столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики”, итак далее. Обэриуты нашли себе приют в стенах ленинградского Дома печа­ти, где24 января 1928 года состоялся их самый большой ве­чер, “Три левых часа”. Хармс- вместе с Н. Заболоцким, А. Введенским, К. Вагиновым, И. Бахтеревым и другими- читал на первом “часу” свои стихи, восседая на шкафу, а на втором “часу” былапредставлена его пьеса “Елизавета Бам”, одним из постановщиков которой был самавтор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он разрывался между обэриутскимизанятиями и воз­любленной.
Группу ОБЭРИУвозглавлял Александр Туфанов, личность весьма неординарная. Вот как о нем вспоминаетпоэт Игорь Бахтерев: “В двадцатые годы в типографии ленинградского коо­перативногоиздательства “Прибой” работал нелепого вида кор­ректор, именовавшийся“старшим”, один из лучших корректоров города. Длинные, иной раз нерасчесанныепряди волос спуска­лись на горбатую спину. Нестарое лицо украшали пушистые усыи старомодное пенсне в оправе на черной ленточке, которую он то и делопоправлял, как-то странно похрюкивая.
Особеннонелепый вид корректор приобретал за порогом ти­пографии. Дома он сменял обычнуюдля того времени широкую, без пояса, толстовку на бархатный камзол, а скромныйсамовяз на кремовое жабо. И тогда начинало казаться, что перед вами персонажпьесы, действие которой происходит в XVIII веке. Его жена, Мария Валентиновна,ростом чуть повыше, вполне соответствовала внешности мужа: распущенные волосы,сарафан, расшитый жемчугом кокошник. В таком обличии появлялись они и наэстраде, дуэтом читая стихи уже не корректора, а известного в Ленинграде поэтаА. В. Туфанова.
В первыепослереволюционные годы Туфанов ходил в обычном пиджаке и писал обычные стихи,считая себя последователем акмеистов. Его первый сборник назывался “Эоловаарфа”. Если воспользоваться им же предложенной терминологией, его стихиотличались от стихов акмеистов “звуковой ориентацией”. Потом Туфанов сталназывать свои стихи аллитерационными, а в нача­ле двадцатых годов декларировалпоэзию без слов, с заменой осмысленного слова бессмысленной фонемой. В ту поруон назы­вал себя заумником...”[3].
Именно вкружке Туфанова впервые познакомились и подру­жились — как оказалось, на всюжизнь — два молодых поэта: Даниил Хармс и Александр Введенский. Вскоре ониобособляются в группе Туфанова, получившей к тому времени название “ЛевыйФланг”, а к началу 1926 года выходят из нее, образовав со своими приятелями,молодыми философами Леонидом Липавским и Яковом Друскиным, дружескоеобъединение “чинари”[4].Примерно в это время Хармс и Введенский были приняты в ленинградское отделениеВсероссийского Союза поэтов. В сборниках Союза по­этов 1926 и 1927 годовпоявились по два их стихотворения. Эти стихи останутся единственными их“взрослыми” произведе­ниями, которые им суждено будет увидеть напечатанными.
Впрочем,“чинари” и не особенно стремились тогда быть напечатанными. Главной формой ихдеятельности стали выступ­ления с чтением своих стихов — в клубах, ВУЗах,литературных кружках.
Несмотря нато, что Хармс и Введенский давно отказались от попыток создания “фоническоймузыки” и перенесли центр тяжести экспериментов на такие элементы, как ритм ирифма, синтаксическая валентность слова и т.п., их стихи не стали доступнее“массовой аудитории” периода ликбеза. В лучших традициях “коммунистическойкультуры” слушатели отвечали аг­рессивностью на все непонятное. Иногда впублике вспыхивали скандалы. Один из таких скандалов произошел во время выступ­ления“чинарей” на собрании литературного кружка Высших кур­сов искусствоведения 30марта 1927 года.
Желаяположить конец выступлениям обэриутов в общежити­ях, клубах, воинских частях ит.д. ленинградская молодежная газета “Смена” поместила статью “Реакционноежонглерство” (9 апреля 1930 года), имевшую подзаголовок: “Об одной вылазкелитературных хулиганов”. Тут прямо говорилось, что “литера­турные хулиганы”(=обэриуты – примечание наше – А.Л.) ничем не отличаются от классового врага.Автор статьи воспроизво­дил, очевидно, реальный диалог “пролетарскогостуденчества” с обэриутами: “Владимиров (самый молодой обэриут Юрий Влади­миров– примечание наше – А.Л.) с неподражаемой нагластью назвал собравшихсядикарями, которые попав в европейский го­род, увидели там автомобиль.
Левин(прозаик, обериут Дойвбер Левин – примечание наше – А.Л.) заявил, что их “пока”не понимают, но что они един­ственные представители действительно новогоискусства, кото­рые строят большое здание.
- Для когостроите? — спросили его.
- Для всейРоссии, — последовал классический ответ”[5].
9 апреля 1930года можно считать датой прекращения суще­ствования Объединения реальногоискусства — одной из послед­них литературных групп в России первой половины XXвека. Оставалось всего два года до создания единого Союза советских писателей сединым для всех методом социалистического реализма.
Вероятно,статья Нильвича в журнале “Смена” стала одной из причин ареста Хармса иВведенского в самом конце 1931 го­да, хотя формально поэты проходили по делуиздательства “Детская литература”. Приговор был сравнительно мягким — ссылка вКурск, а хлопоты друзей привели к тому, что уже осенью 1932 года Хармс иВведенский смогли вернуться в Ле­нинград.
Кроме статьиНильвича, был еще донос, который составили сами представители пролетарскогостуденчества ЛГУ и в кото­ром прямо спрашивалось, как это Союз поэтов можеттерпеть в своих рядах подобных литературных хулиганов.
Позадиостались две единственные “взрослые” публикации Даниила Хармса — постихотворению в каждом — в двух сборни­ках Союза поэтов (в 1926-м и 1927годах).
Стремился лиХармс к публикации своих “взрослых” произ­ведений? Думал ли о них? Полагаем,что да. Во-первых, таков закон всякого творчества. Во-вторых, есть и косвенноесвиде­тельство, что он свыше четырех десятков своих произведений считалготовыми для печати, но при этом не делал после 1928 года никаких попытокопубликовать что-то из своих “взрослых” вещей. Во всяком случае о такихпопытках пока неизвестно.
Больше того,- он старался не посвящать своих знакомых в то, что пишет. Художница АлисаПорет вспоминала: “Хармс сам очень любили рисовать, но мне свои рисунки никогдане пока­зывал, а также все, что он писал для взрослых. Он запретил это всемсвоим друзьям, а с меня взял клятву, что я не буду пытаться достать егорукописи”[6].
Спецификаработы Хармса, начиная с 1932 года, претерпела значительные изменения. Конечно,ни о каких публикациях, ни о каких выступлениях речи уже быть не могло. Общениебывших обэриутов и близких им людей проходило теперь на квартирах. Собиралисьобычно по воскресеньям — Хармс, Введенский, Ли­павский, Друскин, Заболоцкий,Олейников, вели интереснейшие беседы на литературные, философские и другиетемы. Леонид Савельевич Липавский кратко записывал их, и ему мы обязанызамечательными “Разговорами”, которые помогают понять сам характер процессаобщения писателей и философов в узком дру­жеском кругу, который они саминазывали “Кружок малограмот­ных ученых”. Деятельность этого кружка продолжаласьнесколь­ко лет. Уже не было в живых Владимирова и Вагинова — они умерли оттуберкулеза. Отошел от своих бывших соратников И. Бахтерев, а вскоре иЗаболоцкий. Но — жизнь продолжалась.
К концутридцатых годов кольцо вокруг Хармса сжимается. Все меньше возможностейпечататься в детских журналах Ленин­града — “Чиж” и “Еж”. А после публикациизнаменитого стихо­творения “Из дома вышел человек...” Хармса не печатали почтицелый год. Следствием этого стал совершенно реальный голод. В 1937 и 1938 годахнередки были дни и недели, когда они с женой жестоко голодали. Не на что былокупить даже совсем простую еду. “Я все не прихожу в отчаяние, записывает он 28сентября 1937 года в дневнике. — Должно быть, я на что-то надеюсь, и мнекажется, что мое положение лучше, чем оно есть на самом деле. Железные рукитянут меня в яму”.
Второй арест,в 1937 году, не сломил его. После скорого освобождения он продолжал творить.
Начало войныи первые бомбардировки Ленинграда усилили у Даниила Ивановича чувствоприближающейся собственной гибели. С одной стороны, его легко мог погубитьпризыв в армию: там не нужны были немецкие пуля или снаряд, просто более непри­способленногок армии человека, чем Хармс, трудно было себе представить; с другой — от бомбыили от снаряда можно было погибнуть и в городе. Со свойственным ему пессимизмомХармс говорил своим близким: “Первая же бомба попадет в наш дом”[7].Бомба действительно попала в дом Хармса на ул. Маяковского, но это случилосьпозже, когда ни его, ни его жены там уже не было.
Гром грянул вавгусте 1941 года. Хармс был арестован за “пораженческие высказывания”.Длительное время никто ничего не знал о его дальнейшей судьбе, лишь 4 февраля1942 года Марине Малич сообщили о смерти мужа. Как выяснилось впо­следствии,Хармс, которому угрожал расстрел, симулировал психическое расстройство и былнаправлен в тюремную психиат­рическую больницу, где и скончался в первуюблокадную ленин­градскую зиму — от голода или от “лечения”. Видимо, арест егоне был случайным: в том же месяце — августе — чуть ли не в тот же день вХарькове арестовали Введенского. К Харькову приближались немцы и должны быливот-вот занять город; за­ключенных эвакуировали на поезде, и где-то в дорогеВведен­ский погиб. По одним сведениям, — от дизентерии, по другим, — он ослабелот голода и был застрелен конвоем.
Уже слабея отголода, его жена, М.В. Малич, пришла в квартиру, пострадавшую от бомбежки,вместе с другом Даниила Ивановича, Я.С. Друскиным, сложила в небольшойчемоданчик рукописи мужа, а также находившиеся у Хармса рукописи Вве­денского иНиколая Олейникова, и этот чемоданчик как самую большую ценность Друскин берегпри всех перепитеях эвакуа­ции. Потом, когда в 1944-м году он вернулся вЛенинград, то взял у сестры Хармса, Е.И. Ювачевой, и другую чудом уце­левшую наНадеждинской часть архива.
Хармс,постоянно меняющий при жизни имена, не изменял себе в жизни и творчестве.Нищета и гонения не сломили гор­дого духа писателя. Хармс жил и творил в самыемрачные годы, “Я участвую в сумрачной жизни” — эти слова О. Мандельштама он могбы повторить с полным правом.
Хармс не былнужен русской литературе, это очевидно. Русская литература с таким трудомпереносила его присутствие в себе, что Хармсу пришлось умереть. Чем быстрее,тем лучше — в тридцать шесть лет.
Многиепознакомились с Хармсом благодаря ксерокопиям, бледным, а местами — и вовсенеразборчивым, на которых его собственные труды драматически перемешались санонимными подделками. Эпопея продолжается по сей день.

1.2.ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ ДАНИИЛА ХАРМСА

Хармс начиналкак поэт. В его драматургии 20-х годов (пьесах “Комедия города Петербурга”,“Елизавета Вам”) также преобладают стихотворные реплики. Что же касается прозы,то до 1932 года мы встречаем только отдельные ее фрагменты. По­стобэриутскийэтап характеризуется все более нарастающим удельным весом прозы в творчествеХармса. Драматургия тяго­теет к прозе, а ведущим прозаическим жанром становитсярас­сказ. В тридцатых годах у Хармса возникает стремление и к крупной форме.Первым ее образцом можно считать цикл “Слу­чаи” — тридцать небольших рассказови сценок, которые Хармс расположил в определенном порядке, переписал вотдельную тетрадь и посвятил своей второй жене Марине Малич. Несмотря на то,что создавался этот цикл с 1933 по 1939 год, Хармс подходил к нему как к целостномуи законченному произведению с определенными художественными задачами. Цикл“Случаи” — своеобразная попытка воссоздания картины мира с помощью осо­бойлогики искусства.
Цикл “Случаи”удивительным образом передает, несмотря на весь лаконизм и фантасмагоричность,- и атмосферу и быт 30-ых годов. Его юмор — это юмор абсурда.
С 1928 г.Хармс начал свое сотрудничество с журналом “Еж”, а затем с журналом “Чиж” (с1930-го). В одном номере журнала могли появиться и его рассказ, истихотворение, и подпись под картинкой. Можно лишь удивляться, что при срав­нительнонебольшом числе детских стихотворений (“Иван Иваныч Самовар”, “Врун”, “Игра”,“Миллион”, “Как папа застрелил мне хорька”, “Из дома вышел человек”, “Что этобыло?”, “Тигр на улице” и др.) он создал свою страну в поэзии для детей и сталее классиком.
Параллельнопродолжается “взрослое” творчество — уже це­ликом “в стол”.
Послепубликации в журнале “Чиж” знаменитого стихотворе­ния “Из дома вышелчеловек...” Хармса не печатали почти це­лый год.
В этот периодпроза занимает главенствующее положение в его творчестве. Появляется втораябольшая вещь — повесть “Старуха”.
“Старуха”имеет несколько планов: план биографический, отразивший реальные черты жизнисамого Хармса и его друзей; план психологический, связанный с ощущениемодиночества и с попытками этого одиночества избежать; фантастический план.
После“Старухи” Хармс пишет исключительно прозу. До нас дошло чуть больше десяткарассказов, датированных 1940 — 1941 годами.
Читателюнетрудно будет обнаружить сдвиг мировоззрения Хармса в гораздо более тяжелую,мрачную сторону. Трагизм его произведений в этот период усиливается до ощущенияполной безнадежности, полной бессмысленности существования. Анало­гичнуюэволюцию проходит также и хармсовский юмор: от легко­го, слегка ироничного в“Автобиографии”, “Инкубаторном периоде” — к черному юмору “Рыцарей”, “Упадания”и других вещей 1940-41 гг.
В дни и годыбезработицы и голода, безнадежные по соб­ственному ощущению, он вместе с теминтенсивно работает. Рассказ “Связь” датирован 14-м сентября 1937 года. Он какхудожник исследует безнадежность, безвыходность, пишет о ней: рассказ “Сундук”- 30 января 1937 года, сценка “Всесто­роннее исследование” — 21 июня 1937-го,“О том, как меня посетили вестники” — 22 августа того же года и т.д.).Абсурдность сюжетов этих вещей не поддается сомнению, но также несомненно, чтоони вышли из-под пера Хармса во време­на, когда то, что кажется абсурдным,стало былью.
В средеписателей он чувствует себя чужим. Стихи “На по­сещение Писательского Дома 24января 1935 года” начинаются строчками:
Когда оставленный судьбою,
Я в двери к вам стучу, друзья,
Мой взор темнеет сам собою
И в сердце стук унять нельзя...

Особенноценны для нас дневниковые записи Хармса. В них отражается весь ход истории20-30-х годов. Дневники могли быть изъяты НКВД, письма — перехвачены ипрочитаны той же организацией. Об этом постоянно помнил и Хармс — вот почему мыиногда встречаем в его записях совершенно нехарактерные для него обороты исуждения. Аналогично — и Марина Малич: после ареста мужа она “ненароком”подтверждает в письме “спасительную” версию о его помешательстве.
Архив Хармсабыл чудом спасен из руин его дома. В нем были и девять писем к актрисеЛенинградского ТЮЗа (театра А. Брянцева) Клавдии Васильевны Пугачевой,впоследствии артист­ки Московского театра сатиры и театра имени Маяковского, — при очень небольшой дошедшей до нас эпистолярии Хармса они имеют особеннуюценность (ответные письма Пугачевой, к сожа­лению, не сохранились); рукописькак бы неоконченной повести “Старуха” — самого крупного у Хармса произведения впрозе. Сейчас все эти рукописи, кроме автографа “Старухи” находятся в отделерукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
Хрмса любятособенной любовью. Нет другого автора, кото­рого бы пародировали столь активнои анонимно, что некото­рые, особенно удачные, подделки долгое время (до изданияпервого полного собрания сочинений) считались вышедшими из-под пера Хармса.
При жизниХармс считался сначала обэриутом, потом дет­ским писателем. Теперь его нередковеличают “юмористом”. По меньшей мере, спорное утверждение: “Скоты не должнысмеять­ся” (это он, Хармс, Шардам, Дандан, Ювачев). В скандинавской мифологииесть история об источнике, из которого первый поэт по имени Один черпал “медпоэзии”; Хармс нашел искаженное отражение этого источника в Зазеркалье, и с техпор пил ис­ключительно из него. “Я хочу быть в жизни тем же, чем Лоба­чевский вгеометрии”, — это слова сам