/>
Любовь Киселева
Человеческаяблизость Жуковского и Пушкина — факт широко известный и подтверждаемыймногочисленными свидетельствами обоих поэтов, а также их современников. В1830-е гг. эта близость углубилась благодаря постоянному личному общению, хотяэто счастливое для поэтов обстоятельство почти лишило исследователей письменныхдокументов, о чем нельзя не сожалеть. Однако контакты 30-х гг. во многомоснованы на совместно пережитых событиях середины 1820-х гг., к которым нампридется также обратиться.
Н.Я. Эйдельман, проследивший этапы взаимоотношений друзей-поэтов, привелвыразительную хронику заступничеств Жуковского за Пушкина и особо выделил рольписем Жуковского в преодолении пушкинского кризиса конца 1824 г., когда поэт вМихайловском был близок к самоубийству.1 Мы бы хотеливновь вернуться к этим письмам и высказать мысль, что в них Жуковский не простоморально поддержал Пушкина, но сформулировал новую жизненную программу,совпавшую с ритмом внутреннего развития самого Пушкина и поэтому им принятую иобусловившую его дальнейшие решения и поступки.
Рубеж1825-1826 гг. — переломный для Пушкина. Он долго и мучительно обдумываетвозможности компромисса с властью, который, в конце концов, и был ему предложенимператором Николаем 8 сентября 1826 г. Главным результатом встречи с царем дляПушкина стало его согласие на участие в деле государственного строительства, ноучастие в совершенно особом качестве — в роли национального поэта.2Этот путь, собственно, и был предуказан Пушкину Жуковским в письмах 1824-26 гг.Тогда начался тот диалог о роли поэта и поэзии в культуре, который был насущнонеобходим Пушкину михайловского периода, который длился и в дальнейшем и былпродолжен Жуковским после гибели Пушкина; затем в него включился и Гоголь.Проследим, как формулировалась эта новая культурная функция.
Вноябре 1824 г. Жуковский обращался к Пушкину: «ты имеешь не дарование, агений», «ты рожден быть великим поэтом», «по данному мнеполномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнассе» (13. 120),Жуковский говорил очень важные ободряющие слова, но они еще находились в руслетрадиционных для 1810-1820-х гг. определений места поэта в литературе. Однакоуже в следующем письме в апреле 1825 г. Жуковский вплотную подошел к тойформулировке, которая по-новому обозначила место Пушкина в русской литературе:«ты должен быть поэтом России» (13. 164), «честью идрагоценностию России» (13. 271).3
Жуковскийвыражает, по сути, ту же мысль, что и в формуле «национальный поэт»,которая затем была высказана Гоголем в статье 1834 г. («При имени Пушкинатотчас осеняет мысль о русском национальном поэте» — начало статьи«Несколько слов о Пушкине») и которую сам Жуковский начнетпоследовательно применять к Пушкину в 1837 г.: «Россия лишилась своеголюбимого национального поэта»4 «он просто русский национальный поэт, выразивший в лучших стихахсвоих все, что дорого русскому сердцу».5 В 1825 г.в словах Жуковского звучит лишь надежда, призыв: «Перестань бытьэпиграммой, будь поэмой», будь «Бейрон на лире, а не Бейрон наделе» (13. 230) — но одновременно уже и требование: «с высокостиюгения » соединить «и высокость цели!» (Там же). Исполнение этоготребования Жуковский считает непременным условием освобождения Пушкина изссылки, но — шире — и условием любви России к Пушкину (см.: 13. 271).
Жуковскийпредлагает Пушкину новую жизненную и историческую роль, и важно, что, несмотряна полемический выпад Пушкина в письме к Жуковскому от 20-х чисел апреля 1825 г.:«Ты спрашиваешь, какая цель у „Цыганов“? вот на! Цель поэзии — поэзия...» (13. 167), Пушкин эту роль принял.
Идеянационального поэта — категория романтизма. Сам Пушкин начинает вводить ее вупотребление в статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басенКрылова», когда он назвал Крылова «истинно-народным поэтом» ипредставителем «духа» народа (11. 34). Естественно, что в 1825 г.Пушкин и Жуковский подчеркивают разные аспекты понятия«народный/национальный поэт», однако различия вызваны скорееконтекстом и прагматикой конкретных высказываний. Выдвигая Крылова на рольнародного поэта, Пушкин не мог не понимать, что этот выбор с неизбежностьювлечет за собой признание неразрывности с названной ролью политическогоконсерватизма. Во всяком случае, Крылов явно не совмещался с«ребячеством» и «бунтом», о чем как раз писал ЖуковскийПушкину. Народный поэт должен быть принят и признан таковым не тольколиберальной молодежью, но и светом, и правительством — эта мысль с очевидностьювытекала из выдвижения кандидатуры Крылова и «разводила» два понятия:«национального гения» (поэта — вольного импровизатора, творящего лишьпо вдохновению) и поэта, выражающего идею нации. Очевиден был и другой аспект,неразрывный с творчеством Крылова — коротко обозначим его как «идеюнародности», столь занимавшую Пушкина в 1820-30-е гг.
Проблемавзаимоотношения поэта и власти постоянно находилась в поле зрения Пушкинамихайловского периода и явно переросла для него собственную биографическуюпроблему ссыльного писателя. Например, в письме к Бестужеву в конце мая — начале июня 1825 г. Пушкин, казалось бы, неожиданно оспоривал мысль Бестужева овреде покровительства поэтам со стороны власть имущих. При этом здесь же Пушкинособо выделил независимость как характерную черту, присущую русской поэзии ирусским поэтам («Прочти послание к А (Жук.1815 году). Вот как русский поэт говорит русскому царю» — 13, 179).
Вконтексте цитированных рассуждений середины 1820-х гг. и у Пушкина, и уЖуковского закономерно всплывает имя Карамзина. Можно считать признанным факт,что именно Карамзин вырабатывал в русской культуре модель взаимоотношенийнезависимого в своих суждениях гражданина и монарха.6Однако подчеркнем, что в то время, когда Карамзин «запросто»беседовал с Александром I, он имел официальный статус государственногоисториографа с соответствующим чином и жалованием. Пушкин же начинал осваиватьроль, не имевшую служебного статуса и не подкрепленную «Табелью орангах». Роль эта находилась в явном противоречии с его общественнымположением, что создавало для него дополнительные сложности. В 1830-е гг.,когда пушкинская служебная карьера возобновилась, противоречие сделалось ещеболее очевидным. Однако в 1826 г. эти трудности были еще впереди.
Итогомзнаменитого свидания Пушкина и Николая в Чудовом монастыре для русскойлитературы явились, с одной стороны, признание верховной властью необходимостисоюза между нею и словесностью (пусть временного, вынужденного и тактическиобусловленного), а с другой — принятие на себя Пушкиным статуса национальногопоэта. Публично этот сложный альянс нашел выражение в известных пушкинскихстихотворениях рубежа 1820-30-х гг., жестко названных друзьями«шинельными». Двусмысленные слова Чаадаева в письме к Пушкину от18.09.1831 г. по поводу официально одобренного стихотворения «КлеветникамРоссии»: «Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадалисвое призвание. Не могу достаточно выразить свое удовлетворение» (14. 439;оригинал по-французски) красноречиво свидетельствуют о том, что современникисвязывали понятие «национальный поэт» с определенными отношениями справительством.
Первымпушкинским «экзаменом на лояльность» стала заказанная ему записка«О народном воспитании» — экзамен трудный и почти поэтом проваленный.7 Для нас сейчас будет важно, что записка содержитанализ общественных настроений в России 1810-20-х гг. и своего рода очеркпредыстории декабризма и включает упоминание единственного имени декабриста — Николая Тургенева. Оно было внесено Пушкиным уже в беловой текст, в результатечего парадная «подносная» рукопись оказалась испорченной. Через парумесяцев после завершения пушкинской записки в начале 1827 г. Жуковский создаетсвою записку, содержащую характеристику общественной атмосферы конца 1810-х — начала 1820-х гг. — «Записку о Николае Тургеневе».
Учтем,что Пушкин и Жуковский не виделись с 1820 г. по октябрь 1827 г. В моментвозвращения Пушкина из Михайловского Жуковский находился заграницей, где иписал свою «Записку о Николае Тургеневе», поэтому о прямом обменеинформацией по столь деликатному предмету не могло быть речи. Темзнаменательнее совпадение имен и целей высказываний о Тургеневе. В обоихслучаях это попытка содействовать смягчению участи «декабриста бездекабря» (спасти того, кого еще можно спасти). Для нас важны и другиеточки пересечения в рассуждениях Пушкина и Жуковского, свидетельствующие об ихвнутренней близости.
Перваяиз них — мысль о цивилизующей роли просвещения, о несовместимости«истинного» просвещения с бунтом. Пушкин пишет: «Н. Тургенев,воспитывавшийся в Гетин. унив., не смотря насвой политический фанатизм, отличался посреди буйных своих сообщников нравственностиюи умеренностию — следствием просвещения истинного и положительныхпознаний» (11. 45). По сути, на тех же мыслях основывает своюоправдательную «Записку о Николае Тургеневе» и Жуковский. Подробныйанализ этого интереснейшего и почти не анализировавшегося документа долженстать предметом специальной работы.8 Сейчас отметимтолько точки пересечения с Пушкиным. Жуковский пишет: «Тургенев, этоправда, всегда имел образ мыслей свободный, но никогда не любил необузданности,ибо всегда выше всего уважал закон никакой энтузиазм не могослепить его сердца и из нравственного человека, который до тех пор следовалстрогим правилам, сделать низкого предателя», «исключительная,страстная привязанность Тургенева к одной идее весьма естественно объясняет, почему он, несмотря на здравый ум свой, нахарактер твердый и на дельныя свои занятия и никогда не быв ветреннымэнтузиастом, мог вступить в общество молодых людей Он хотел простоиметь влияние на мнения, хотел распространить несколько здравых идей».9
Второйважный тезис, сближающий обе записки (в том числе, и своей неоднозначностью итенденциозностью): тайные общества конца 1810-х гг. — это дань общемулиберальному духу эпохи и дань моде. Жуковский прямо утверждает, что тайноеобщество «не имело в себе ничего преступного», поскольку «вуставе сего общества была означена одна общеполезная цель, согласная с общимпорядком». Как подчеркивает Жуковский, до момента запрещения тайныхобществ в России правительство может поставить в вину их членам лишьлиберальные разговоры. «Но такие разговоры Тургенев слышал и вне общества:они были просто болтовня, а не заговор», — заключает Жуковский (Х. 20).Свою защиту Тургенева он строит на том, что главная тургеневское устремление — освобождение крестьян — могло быть осуществлено только царем, следовательно,Тургенев не мог желать уничтожения самодержавия (ср. с любимой пушкинскоймыслью о том, что в России правительство — «единственный европеец»).
Следующийважный мотив интересующих нас документов — благодарность к монарху за егоблагодеяния, исключающая «преступные замыслы». Мотив благодарности,как подчеркивал Н. Я. Эйдельман, составляет одну из глубинных подоснов созданиязаписки «О народном воспитании». В свою очередь Жуковский, доказываянепричастность Тургенева к замыслам цареубийства, прямо пишет, что как«нравственный человек» Тургенев не мог превратиться в предателя,«способного одною рукою принимать благодеяния, а другою заносить нож насвоего благотворителя» (Х. 18). Мотив благодарностистанет одним из лейтмотивов в последующей истории взаимоотношений Пушкина сНиколаем I. Высказывания Пушкина на эту тему многочисленны. Приведем, пожалуй,самую выразительную формулировку из письма к жене около 14 июля 1834 г.,родившуюся в момент кризиса во взаимоотношениях с царем: «Я не хочу, чтобмогли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма» (15. 180).
В«Записке о Н. Тургеневе» Жуковский замечательным образомпредостерегает правительство Николая от излишней подозрительности, от недоверияк благонамеренным людям, которое может привести к изоляции верхов и к утратеими просвещенных союзников. Для доказательства своей точки зрения Жуковскийиспользует самый сильный и, одновременно, двусмысленный для власти аргумент: онпрямо заявляет о своей осведомленности о существовании «Союзаблагоденствия» и о знакомстве с «Зеленой книгой». Онконстатирует: «Цель Общества показалась мне благонамеренною; но я невступил в него не потому, чтобы почитал его преступным или вредным, но потомутолько, что не хотел на себя налагать никакой зависимости» (Х. 22).10
Насобственном примере Жуковский стремится подчеркнуть, что внеправительственная,даже тайная, деятельность не обязательно является антиправительственной.Существенны в этой связи и упоминания об «Арзамасе», членами которогобыли Тургенев и другие заговорщики. Жуковский называет его «шуткой» ипредостерегает от использования факта членства в этом литературном обществе дляполитических обвинений, апеллируя к имени Карамзина (не имея возможности сейчасуглубиться в этот сюжет, отметим лишь знаменательные полемические пересечения сзаписками Булгарина «Нечто о Царскосельском Лицее и о духе оного» и"[Нечто об Арзамасском обществе]".11)
Неменее отчетливо мысль о необходимости доверия к независимому мнению со стороныправительства звучит в пушкинской записке «О народном воспитании».
ЗапискиПушкина и Жуковского 1826-27 гг. направлены к общей цели — выработать достойныйстиль отношений между независимым, просвещенным и мыслящим гражданином иразумным правительством, в частности, — стиль отношения поэта и власти. Горькиеразочарования, постигшие поэтов на этом пути в дальнейшем, известны. Глубокаягоречь звучит в письмах Жуковского к Николаю 1830-х гг. и в его откликах насмерть Пушкина — эти строки всем памятны, и вряд ли есть необходимостьцитировать.
Понятно,что выработка концепции взаимоотношений поэта с властью естественным образомвлекла за собой размышление над природой этой власти. О пушкинской концепциисамодержавия в 1830-е гг. написано немало; отчасти рассматривалась и концепцияЖуковского. Наша задача — указать на некоторые точки пересечения их позиций вэтом вопросе, причем исчерпать тему мы отнюдь не рассчитываем.
Назовемхотя бы статьи Жуковского из «Собирателя» 1829 г. (хрестоматии,составленной им для вел. кн. Александра Николаевича). Представляется, что подследующими заветами монарху Пушкин охотно бы подписался: " Верь, чтовласть царя происходит от Бога, но верь сему не для того, чтобы поставить себявыше суда людей, а для того, чтобы подчинить себя верховному суду Бога"," Уважай закон и научи уважать его своим примером: закон, пренебрегаемыйцарем, не будет храним и народом.12 Люби ираспространяй просвещение: оно сильнейшая подпора благонамеренной власти;13 народ без просвещения есть народ без достоинства; имкажется легко управлять только тому, кто хочет властвовать для одной власти; ноиз слепых рабов легче сделать свирепых мятежников, нежели подданныхпросвещенных, умеющих ценить благо порядка и законов. Уважай общее мнение: оночасто бывает просветителем монарха; оно вернейший помощник его мыслимогут быть мятежны, когда правительство притеснительно или нерадиво Люби свободу, то есть уважай и личную безопасность и права мысли каждого14 Свобода и ненарушимость закона одно и тоже. Владычествуй не силою, а порядком: истинное могущество государяне в числе его воинов, а в твердом благосостоянии народа. Будь верен слову Окружай себя достойными тебя помощниками: заблуждение царя,удаляющее от него людей превосходных, предает его на жертву корыстолюбивымрабам, губителям его чести и народного блага.15Уважай народ свой " (Х. 24) и т.п.
Выделимдва сюжета 1830-х гг., привлекших внимание обоих поэтов и, конечно,обсуждавшихся ими в тех беседах, в содержание которых нам так труднопроникнуть. Первый связан с холерными бунтами и интерпретацией Пушкиным иЖуковским поведения царя во время эпидемии холеры в 1830-31 гг. Ни Пушкин, ниЖуковский не были свидетелями появления Николая в холерной Москве 29 сентября1830 г., ни «усмирения» бунта на Сенной площади 23 июня 1831 г., нипоездки царя в Новгородские военные поселения в июле того же года.Интерпретация производится обоими на основании свидетельств очевидцев, чьяинформация внушала поэтам полное доверие.
Пушкинреагирует на приезд Николая в Москву анонимной публикацией в«Телескопе» стихотворения «Герой», где дата прямо указывалана связь между текстом и недавними событиями.16Историческому мифу, прославлявшему человеколюбивый подвиг Наполеона в Яффе,противопоставлялся реальный подвиг русского императора. Во всех последующихоткликах на поведение Николая во время холерной эпидемии17Пушкин постоянно подчеркивает его личное бесстрашие, решимость, энергию, умениеговорить с толпой, и все же оценка поведения царя далеко не однозначна.
Пушкинне согласен расценивать поступки Николая лишь с «поэтической»18 точки зрения. Личное поведение царя для Пушкина — часть государственной политики. И в письмах, но особенно в дневниковых записяхот 26 и 29 июля 1831, которые Пушкин собирался обрабатывать для своейнеосуществившейся газеты «Дневник», он говорит о«неприличии» для монарха площадных «прений» с толпой, оневозможности «явиться везде, где может вспыхнуть мятеж» в России сее расстоянием в «12 000 верст в ширину» (12. 199).
Трудноне усмотреть здесь параллели в поведении Николая и Петра I, с его известнымстремлением во все вмешаться лично. Нельзя с уверенностью сказать, приходила лиэта параллель в голову Пушкину — историку Петра именно в ту минуту, когда онзаписывал в своем дневнике это рассуждение. Типологическая параллель, однако,бесспорна, что говорит о неизбежной двусмысленности любых историческиханалогий. В разговоре с Николаем 8.09.1826 и в «Стансах», проводяпараллель между ним и Петром и даруя тем самым молодому монарху историческуюроль, Пушкин, конечно же, имел в виду иные аспекты.19
Вдневнике 1831 г. поэт продолжает: «Расправа полицейская должна однавмешиваться в волнения площади, — и царской голос не должен угрожать никартечью, ни кнутом. Царю не должно сближаться лично с народом. Чернь перестаетскоро бояться таинственной власти, и начинает тщеславиться своими сношениями сгосударем» (Там же; здесь и далее подчеркнуто нами. — Л.К.). Пушкинзанимает здесь карамзинскую позицию сурового политика, Жуковский же был склоненсмотреть на события 1831 г. «поэтически».
Жуковскийизложил свое видение событий в письме принцессе Луизе Прусской от 5/17 июля1831 из Петергофа. Письмо-статья посвящено сцене на Сенной площади 23.06.1831,которая, по мнению Жуковского, «по истине редко встречается в истории икоторая не будет изложена в газетах так, как бы следовало»; «подобнаясцена могла бы занять прекрасную страницу у Тита Ливия (но у Тита Ливия — христианина)».20 Так же, как у Пушкина, вцентре рассуждений — вопрос об отношении царя и толпы. И вот здесь мы можемявственно ощутить различия в подходе поэтов к проблеме.
Жуковскийкак раз склонен делать упор на «поэтической» стороне: появление царяуспокоило народ и восстановило доверие к власти «присутствиемсамодержавного величия и магическим обаянием геройской отваги.»21 Вместо грозной реплики «на колени!»,запечатленной современниками, Жуковский вкладывает в уста Николая программнуюречь о необходимости покаяния, доверия к Провидению и к верховной власти. УЖуковского падение народа на колени происходит в невольном порыве: когда царь«обнажил голову, обернулся к церкви и перекрестился», «всятолпа, по невольному движению, падает ниц с молитвенными возгласами».
Эпизодиз современной истории становится для обоих поэтов поводом для важныхобобщений. Однако если Жуковского он вдохновил на очередное развитиеутопического проекта «отеческого» самодержавия",22то Пушкина склонил к анализу психологии толпы и возможных политическихпоследствий эксплуатации самодержцем «личностного фактора». В отличиеот Жуковского, Пушкин пришел к выводу, что личное обаяние царя ("магическое обаяние геройской отваги") не может быть опорой самодержавнойвласти.
Однакомы помним, что в других текстах 1830-х гг. (и, так сказать, в ином дискурсе)Пушкин как бы занимал позицию Жуковского и был склонен делать ставку как раз наличность правителя. На этом основана концепция «милости» в«Капитанской дочке», «Пире Петра Первого» и др. Такимобразом, различия в позициях между Пушкиным и Жуковским оказываются не столь ужнепреодолимыми.
Второйинтересующий нас эпизод относится к 1834 г. и связан с открытием в ПетербургеАлександровской колонны, описанным Жуковским в статье «Воспоминание оторжестве 30-го августа 1834 года». Пушкин, по его признанию, «выехализ Пб за 5 дней до открытия Александровской колонны,чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами» (12. 232),однако еще в ноябре 1833 г. в связи с рассуждениями об «упадке»гвардии не без иронии отметил в своем дневнике: «При открытииАлександровской колонны, говорят, будет 100 000 гвардии под ружьем» (12. 316).
Жуковскийбыл свидетелем и участником торжества. Его описание, мало затронутоеисследовательской рефлексией,23 касается не толькособытия 30-го августа. Интересует оно нас сейчас с вполне определенной точкизрения — с точки зрения переклички с пушкинской позицией конца 1820-х — нач. 1830-хгг. На цитатном уровне мы обнаружили пока только одну24микроцитату из «Полтавы» (у Жуковского: «Россия, созданнаявеками, бедствиями, победою», у Пушкина: "… кровавый след/ Усилий,бедствий и побед"), однако знаменательно место поэмы, к которому отсылаетЖуковский: «Прошло сто лет — и что ж осталось/ От сильных, гордых сихмужей...». Сквозь этот текст из «Полтавы» уже просвечиваетдругой — «Медный всадник. Петербургская повесть», который истановится, как нам кажется, главным предметом диалога в статье Жуковского.
Хотясам Жуковский утверждал, что 30 августа испытал вдохновение, но, по его словам,«это было не творческое вдохновение поэта, украшающее или преобразующеесущественность»: «Здесь поэзия безмолвна Здесь можнотолько описывать, и чем простее, тем вернее будет описание, тем более будет внем поэзии» (Х. 29). Разумеется, не следует поддаваться искушениювоспринимать эти слова буквально. Перед нами идеологический текст, прекрасноорганизованный риторически, содержащий концепцию будущего развития империи,какой ее видит Жуковский.
Средимногих интересных моментов статьи назовем сейчас мотив «военнойстолицы», организующий описание торжества, и выделим сравнениеАлександровской колонны с фальконетовским Медным всадником, несомненно,составляющее концептуальный стержень всего текста. Жуковский пишет: «Там,на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная, и на той скале всадник,столь же почти огромный, как сама она; и этот всадник, достигнув высоты, осадилмогучего коня своего на краю стремнины; и на этой скале написано Петр и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее,но уже не дикая, из безобразных камней набросанная громада, а стройная,величественная, искусством округленная колонна; и на высоте ея ужене человек скоропреходящий, а вечный сияющий ангел, и под крестом сего ангелаиздыхает то чудовище, которое там, на скале, полу-раздавленное, извивается подкопытами конскими; и между сими двумя монументами (вокруг которых подъемлютсяздания великолепныя, и Нева кипит всемирною торговлею)...» (Х. 31).
Отнюдьне пытаясь провести прямой аналогии между столь разными по своей природе и пообъему текстами, как поэма и статья, заметим, что параллель между двумявсадниками, на наш взгляд, очевидна. Ср. у Пушкина: «И прямо в темнойвышине25/ Над огражденною скалою/ Кумир с простертоюрукою/ Сидел на бронзовом коне», и главное: «Не так ли ты над самойбездной, /На высоте, уздой железной/ Россию поднял на дыбы?». Еслидобавить к этому, что статья Жуковского начинается описанием грозы — разбушевавшейся стихии, то параллель делается еще выразительнее.
Условноговоря, Жуковский как бы создает свою версию «петербургского текста» — совсем не полемическую, а, так сказать, «в пандан» пушкинскому, в егопродолжение. Этот текст обращен не в прошлое России, а в настоящее и будущее.Как бы уточняя строки вступления к «Медному всаднику»:«Красуйся, град Петров, и стой/ Неколебимо, как Россия,/ Да умирится же стобой/ И побежденная стихия», Жуковский дает свою характеристику России:«прежде безобразная скала, набросанная медленным временем, обтесанная рукою Петра, и ныне стройная, единственная в свете своею огромностиюколонна» (Х. 31). Жуковский видит в этом обретенном многочисленнымивойнами статусе основание для нового, созидательного, этапа развития страны:«дни боевого создания для нас миновались, что все могущество сделано, чтозавоевательный меч в ножнах что наступило время создания мирного;что Россия не страх, а страж породнившейся с нею Европы, вступиланыне в новый великий период бытия своего, в период развития внутреннего,твердой законности, безмятежного приобретения всех сокровищей общежития и готова произрастить богатую жатву гражданскогоблагоденствия» (Х. 31-32).26 Рискнемпредположить, что такая программа не встретила у Пушкина возражений.
Взаключение нам хотелось бы вернуться к карамзинской теме, лишь упомянутой намивыше в связи со становлением программы поведения национального поэта в середине1820-х гг., однако, как нетрудно было заметить, являвшейся, так сказать,«невысказанным мотивом» всего нашего изложения и, на наш взгляд,безусловно являющейся одним из лейтмотивов контактов Пушкина и Жуковского в1830-е гг. Сейчас мы обратимся лишь к одному месту из письма Жуковского огибели Пушкина, вызвавшему сомнения исследователей, т.к. приписанные ЖуковскимПушкину слова не нашли подтверждения в свидетельствах других очевидцевпоследних дней поэта. Это слова, якобы обращенные Пушкиным к Николаю:«Скажи ему , что мне жаль умереть; был бы весь его.»27
Мыхотели бы обратить внимание на то, что эти слова являются перифразой словКарамзина из его предсмертного письма к Николаю: «О! как желаювыздороветь, чтобы посвятить последние дни мои вам, бесценныйгосударь, и любезному отечеству»28 и,одновременно, своеобразной автоцитатой Жуковского, поскольку именно онопубликовал это письмо в 1835 г. в «Журнале министерства народногопросвещения» и вообще был, так сказать, автором ситуации 1826 г.Наблюдение не решает проблемы аутентичности пушкинских слов (проблемы, впринципе не разрешимой и, надо сказать, не самой существенной), но обращаетнаше внимание на связь между публикацией 1835 г. и откликом на смерть Пушкина.
Вольноили невольно Жуковский тем самым проводит еще одну параллель29между Пушкиным и Карамзиным, и думается, что не стоит видеть в этом лишьтактический или пропагандистский прием, но важнее попытаться увидеть сложноеотражение некоей реальности, более очевидной Жуковскому, чем нам через полторастолетия.
Внутреннийдиалог с Карамзиным, с его сложной, парадоксальной позицией по отношению ксамодержавной власти, к настоящему и будущему России — одна из сильнейших точексближения Пушкина и Жуковского в 1830-е годы.
Примечания
1См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин: Из биографии и творчества: 1826-1837. М., 1987. С.365. О роли писем Жуковского в судьбе Пушкина см. также: Иезуитова Р. В.Жуковский и Пушкин // Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. Л., 1989. С. 201-202.
2Ср. важную для Пушкина более позднюю формулировку в письме П. А. Плетневу от 22июля 1831 г.: «Царь взял меня в службу — но не в канцелярскую, илипридворную, или военную — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем,чтоб я рылся там, и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правдали?» (Пушкин. Полн. собр. соч. АН СССР. 1941. Т. 14. С. 198. Вседальнейшие ссылки на сочинения и переписку Пушкина приводятся по этому изданиюв тексте с указанием в скобках арабскими цифрами тома и страницы). Такая«служба», которая совпадала бы с собственными творческими планами ипозволяла сохранить независимость, — единственная, которая могла его устроить.
3По сути, Жуковский предлагал Пушкину ту роль, которую прежде связывал с собой.Он так писал об этом А. И. Тургеневу 21.Х.1816 г., когда тот хлопотал для негоперед Александром I о пенсии: «Неужели должно непременно просить внимания?Довольно того, чтоб его стоить! Внимание Государя есть святое дело. Иметь нанего право могу и я, если буду Русским поэтом в благородном смысле сего имени.А я буду! Поэзия должна иметь влияние на душу своего народа, и онабудет иметь это благотворное влияние, если поэт обратит дар свой к этой цели.Поэзия принадлежит к народному воспитанию. И дай Бог в течение жизни сделатьхоть шаг к этой прекрасной цели» (Письма В. А. Жуковского к АлександруИвановичу Тургеневу. М., 1895. С. 163. См. замечания об эволюции восприятияЖуковским назначения поэта: Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. Л., 1989. С.161). Интересно наблюдать, как некоторые реплики, в переписке с Тургеневымпринадлежавшие самому Жуковскому, в его переписке с Пушкиным переходят кмладшему другу.
4Жуковский В. А. Соч. в 4 т. М.-Л., 1958. Т. 4. С. 602.
5Там же. С. 623.
6Отсылаю здесь к ставшим классическими работам по Карамзину Ю. М. Лотмана, В. Э.Вацуро, Н. Я. Эйдельмана.
7Подробнее см. об этом: Эйдельман Н. Я. Пушкин: Из биографии и творчества: 1826-1837.М., 1987. Гл. 2.
8Ряд интересных и важных наблюдений содержится в новейшей работе: Самовер Н. В.«Не могу покорить себя ни Булгариным, ни даже Бенкендорфу...»: ДиалогВ. А. Жуковского с Николаем I в 1830 году // Лица: Биографический альманах. М.,1995. Вып. 6.
9Жуковский В. А. Полн. собр. соч. в 12 т. СПб., 1902. Т. Х. С. 18-19. Далеессылки на это издание будут приводиться в тексте с указанием в скобках римскимицифрами тома и арабскими — страницы.
10Это обстоятельство подтверждает С. Н. Трубецкой, вспоминавший о том, какЖуковский, по прочтении «Зеленой книги», высоко отозвался об ее идеяхи целях, но усомнился в том, что он сам в состоянии соответствовать еетребованиям и поэтому отверг предложение о вступлении в тайное общество. См. обэтом: Дубровин Н. Ф. В. А. Жуковский и его отношение к декабристам // Русскаястарина. 1902. N 4; Иезуитова Р. В. Ук. соч. С. 160.
11См.: Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение/ Изд. подготовил А. И. Рейтблат. М., 1998. С. 104-115. Тонко уловивправительственный заказ, Булгарин не отрицал в своих записках пользыпросвещения. Он подчеркнул тот изъян, который следовало найти для объясненияпроисшедших событий: «В просвещении — пренебрежено главнейшее: воспитаниеи направление умов к полезной цели посредством литературы» (Там же. С. 107).
12Ср. в дневнике Пушкина 1833 г. отрицательный отзыв поэта о деле Бринкена:«г не приказал его судить по законам это за чем? Прилично ли г вмешиваться в обыкновенный ходсудопроизводства?» (12. 315).
13Именно об этом писал Пушкин в записке «О народном воспитании».
14Право на независимость мысли постоянно отстаивалось Пушкиным. Конфликт справительством в 1830-е гг. как раз и возник на почве нарушения «личногосуверенитета»: «Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которымможно поступать как им угодно. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутомниже у господа бога» (15. 156)
15Облик деятелей, окружающих трон, — одна из любимых пушкинских тем в 1830-е гг.Ср. его внимание к рассказам о екатерининских вельможах и об императрицеЕкатерине, ценившей людей с независимым характером, а также критическиевысказывания об окружении Николая: о ничтожестве Кочубея, о низости Уварова(12. 331 и 337) и мн. др. Ср. также интерес к этой проблеме Жуковского(дневник, публ. Иезуитовой).
16Н. Я. Эйдельман справедливо подчеркнул, что анонимность публикации должна быласнять с Пушкина подозрения в лести. См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин: История исовременность в художественном сознании поэта. М., 1984. С. 134.
17См. письма Нащокину 26.06, 29.07, Осиповой 29.06, 29.07, Вяземскому 3.07,3.08.1831 и в Дневнике 1831 г.
18Ср. слова Пушкина в письме к Вяземскому 1.06.1831 о героизме восставшихполяков: «Всё это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобнозадушить» (14. 169).
19См. об этом: Лотман Ю. М. Несколько добавочных замечаний к вопросу о разговоре Пушкинас Николаем I 8 сентября 1826 года // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995. С. 367-368.Идея Р. Г. Скрынникова о том, что разговор мог идти о «БорисеГодунове», нам не кажется доказательной. Ср.: «Поэт говорил с царемне о политике, не о реформах, а о литературе, о поэзии и — прежде всего — отолько что написанной драме „Борис Годунов“» (Скрынников Р. Г.Дуэль Пушкина. СПб., 1999. С. 10).
20Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе / Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1901.С. 886 и 887. Ср. аналогии, проводившиеся между Титом Ливием и Карамзиным, вчастности, в пушкинских «Отрывках из писем, мыслей и замечаний»(1827): «Некоторые остряки за ужином переложили первые главы Тита Ливияслогом Карамзина» (11. 57).
21Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе /Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1901.С. 887.
22Анализируя суждения Жуковского, нельзя не иметь в виду, что их адресатом былчлен иностранного королевского дома, что не могло не наложить на текст вполнеопределенного отпечатка.
23Оно лишь упоминается в известной книге: Осповат А. Л., Тименчик Р. Д.«Печальну повесть сохранить..»: Об авторе и читателях «Медноговсадника». М., 1985. С. 37-38.
24Не считаем упомянутых выше «100 000 гвардии» (ср. у Жуковского:«стояла в ружье стотысячная армия»), т.к. речь идет о пушкинскомдневнике, но отметим, что сведение о численности войска на параде могло попастьк Пушкину от того же Жуковского. Заметим еще некоторые ситуативные перекличкисо сценой на Девичьем поле из «Бориса Годунова», но они могут бытьобусловлены сходством описываемых ситуаций. Есть еще одна«перекличка», так сказать, с будущим текстом — пушкинским «Япамятник себе воздвиг нерукотворный...» (в нем, кстати, появляетсяАлександрийский столп), — со строкой, где называются народы России. У Жуковского:«в этой стотысячной армии под одними орлами и русский и поляк, и ливонец ифинн, и татарин и калмык, и черкес и боец закавказский» (Х. 31). Здесьпоявляется имперская тема, существенная для Пушкина (см.: Федотов Г. П. ПевецИмперии и свободы // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: Избр. ст. пофилософии русской истории и культуры. СПб., 1992. Т. 2. С. 141-162) и дляЖуковского.
25В анализируемом месте в статье Жуковского тоже описывается ночной Петербург:«Все было спокойно в сумраке ночи» (Х. 31).
26Более подробно образ страны, когда-то стремившейся к военным победам, а затемотказавшейся от воинственной политики и переживающей стадию «гражданскогоблагоденствия», Жуковский описал в своих «Очерках Швеции»(1837).
27Жуковский В. А. Соч. в 4 т. М.-Л., 1958. Т. 4. С. 610.
28Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе /Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1901.С. 905.
29Их много в письмах Жуковского о смерти Пушкина к Николаю и Бенкендорфу, причемисследователи неизменно подчеркивали «тактический» характерупоминания имени Карамзина.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.ruthenia.ru