От женской литературы — к «женскому роману»?
(Параболасамоопределения современной женской литературы)
ИваницкийВладимир Габриелович — культуролог, фольклорист.
Жила-былалитература — и вдруг выяснилось, что она бывает мужская и женская.
Кое-ктооказался к такому повороту событий абсолютно не готов, так как еще не осознал,что народ состоит из мужчин и женщин (как минимум). А кто-то наивно полагал,что литература бывает просто или плохая, или хорошая… Но его быстроразубедили. На Западе — с помощью ученых доводов. А у нас и разубеждать никогоне пришлось.
Слишкомпривыкли, что общей бани не бывает. Не Финляндия же, не Швеция! Таблички наобщественных туалетах М и Ж, жесткий деревенский канон (мужики водку пьютотдельно), да пословицы типа «курица не птица, баба не человек», долгообеспечивали ситуацию: с архаическим раздельнополым обиходом и не собиралисьраспрощаться. Шутка ли язык, в котором существуют особые слова женского рода (статьна половинку ступеньки ниже и произнести): читательница, писательница,поэтесса…
Привычкаобусловила трудное расставание с теплящейся в подсознании уверенностью: еслиесть разница, то нет равноправия. И, честно говоря, сняли проблему.Действительно, так даже спокойнее. Значит, теперь женщины будут рассматриватьсякак отдельный вид программы? Милое дело!
Такили примерно так следовали прямые, словно бревна, соображения по извилинам — что плоты по широкой, неспешной реке. Но потом поняли, что русло сузилось,течение убыстрилось, над головами бывших корифеев нависли густые тучи. В Россиистремительно накапливалась критическая масса критически настроенных читателей.И особенно читательниц.
Феминизмстал реальностью и робко пустил корни в России в совершенно особый историческиймомент. Эти годы можно описать в терминах неустойчивого равновесия, разброда ишатания, смуты и раскола. Политика? И политика тоже. Но не будет преувеличениемсказать, что сомнению подвергалось буквально все.
Ужетогда, вглядываясь в причудливую конфигурацию страны обитания россиянок ироссиян, можно было обнаружить, что с приобретением свободы и солнечных очков,защищающих массовое зрение от чрезмерной ясности, мы ухитрились потерятьпоследние остатки чувства исторической преемственности и полупочтения клитературе, которую ныне более привлекательно делать, чем изучать, да и знатьвообще.
Словом,самопровозглашенная, но сильно запоздавшая по сравнению с Европой «ЭраПодозрений» (термин Натали Саррот) обрушилась тогда на нас, как гроза в июлеили упавшая крыша. Но чтобы оказаться в ситуации «самого начала», «чистоголиста», литературе надо было избавиться от многого, слишком многого.
Всамом деле — никого больше не устраивала пастеризованная пейзажная лирика(тяжелые металлы и пестициды в подтексте); обезжиренные любовные признания врифму (фрейдизм, аборты, разводы, пластиковые пенисы в подтексте);псевдовосточные волхвования (сектанты, наркота, скандальные разоблачения вподтексте); перезрелые ура-воспоминания борцов с колючей проволокой иберлинской стеной (стукачество, продажность, менталитет безграмотного совка вподтексте). Осточертело даже любимое блюдо — сведение счетов: кто кого какназвал да как вытянул длинной критической лозой.
Сразустало ясно: приехали. А куда, не знаем. Два-три последних года страна жила впервой фазе шока. Известно, как она протекает: больной скачет на одной ноге,оторванную вторую держит в руках и кричит, что ему не больно. Готов на все,глаза горят. Ломать не строить. Душа не болит. Но потом истерика кончилась. Иродились первые такты молчания. Страшноватого. Абсолютного.
Роковыевопросы задавать расхотелось, выслушивать советы про то, как нам обустроитьбывшую страну Советов, — тоже. Некий ступор снизошел на мужика: э-э, даотвяжитесь все, дайте отдохнуть!
Вэтот момент заговорили женщины.
Радикальногофеминизма в стране самых равноправных женщин боялись всегда: когда три споловиной диссидентствующих активистки в конце эпохи маразма выпустилиподпольный женский журнал, тогдашний КГБ клятвенно пообещал стереть их впорошок. Ну, то было давно. Но почему, когда на излете перестройки стало ясно,что женщина вот-вот заговорит в полный голос, демтусовка так перепугалась?
Назаседании популярного тогда дискуссионного клуба «Свободное слово» в начале1994 года своими ушами слышал, как мужчины (писатели, философы, социологи — пополитическим пристрастиям «демократы») утверждали: феминизма бояться нечего,потому-что танки и ракеты у нас, у мужиков. За буквальность цитаты отвечаю.Жаль, не помню конкретной принадлежности копирайта. Ни смысл речи ученого мужа,ни его тон не оставляли спасительной надежды на несерьезность, провокативностьзаявления. Как раз в те дни ТВ транслировало отчет о процессе над американскойчленовредительницей с кастрационными наклонностями.
Корочеговоря, ждали выхода на арену женщин — кто со страхом, кто как манны небесной.И ведь была у них возможность занять выгодную позицию и, как теперь видится,оригинальную нишу. Самым правильным путем был бы курс непримиримой конфронтации,но — забегая вперед — практически никто этим путем не последовал.
Дальнозоркостьи немота
Русскойлитературе с женщинами повезло, а женщинам с нею — нет. Читает женский полбольше, страдает от наших непереводящихся бытовых неудобств больше, но, какутверждают за границей, на редкость мало пишет. Мало по сравнению с мужскимполом.
Правда,сдвиги с женской литературой, вернее, с ее отсутствием вроде бы началипроявляться в 1994 году, когда впервые вышли из печати невиданные прежде книги:
альманах- все авторы женщины, сборник рассказов — та же картина. Конференции.Презентации новых проектов. Неужели?!
Нобудем честны. То была капля в море.
Публиканичего не почувствовала, критиков заставляло задуматься такое положение, когдаженщина кричит во весь голос, а не слышна в досадно фальшивящем хоре политики исловесности. Если прежде дело обстояло плохо, но хотя бы понятно, то теперь всенепроясненно, вывернуто, абсурдно. В воздухе еще не развеялись залпы по Беломудому. Отчего молчала женщина — за редкими исключениями — прошлой советскойпоры? Отчего — если точнее сформулировать — дело выглядело так, что она молчит?
Молчание,ясное дело, молчанию рознь. Как известно, народ безмолвствует и в знаксогласия, и с неодобрением, с сердцем, зажатым в кулак. Именно таким ледяныммолчанием, полагаю, долго красноречиво молчала советская женщина, не ведающая офеминизме. А когда он обнаружился и проявился, начало происходить странное.
Напомню,как отчаянно собачилась 5 лет назад мужская культура: раскалывались новые иновые половинки союзов писателей, склочно, доходя до рукоприкладства, делилимашинки редакций и недвижимость издательств.
Мужикам,конечно, просто необходимо разделиться на кучки, устроить ледовое побоище. Илишь размежевавшись, а в лучшем случае стерев противника в порошок, — засестьза очередную эпопею.
Женщинытогда сразу повели себя диаметрально противоположным образом: они как будтовпервые обвели божий мир глазами и принялись наверстывать упущенное — кинулисьобщаться, писать и публиковать одну проблемную вещь за другой, выпускатьжурналы и альманахи, проводить семинары и телепередачи.
Теми запомнился очередной русский раскол. Мужчин отшатнуло друг от друга. Женщиныдруг к другу потянулись.
Мужчиныв СССР были заидеологизированы в гораздо большей степени. Если так, торазительное отличие объяснимо: авторам-мужчинам у нас надо было спервадоговориться до геркулесовых столпов мировоззрения, а затем уж занятьсясобственно литературой. И даже более того: иным литература служила лишь внешнимповодом для демонстрации мировоззрения.
Феминизмтоже поначалу приняли за головную идеологию… Но, если взвесить все за ипротив, — по-моему, ошиблись. В литературе, по крайней мере, феминизм вовсе неидеологичен, он — вид практики. Практичные женщины не тратили времени истановились поэтами и писателями, не сходя с того места, где сидят, стоят илилежат, по пословице «где родился, там и сгодился». Женский ум той поры былконкретен, женский опыт — особенно здесь и теперь — трудно обвинить в умозрительностии абстрактности. Простые вещи, давно потерявшие для мужчин смысл, разом и легкопо ходу дела начинали проявляться свои скрытые смыслы там, где пером (илимышкой компьютера) водило загадочное существо, рожающее детей, отказывающеесяих рожать, пользующееся языком и этикетными кодами общения совершенно иначе,по-своему.
«Когдавы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» — написала женщина.Сор? Маловажные мелочи? Просто жизнь. Жизнь, сущностная часть которой почтиутратила для многих свою значимость и распознаваемость. В литературе не бываетмелочей. Под пером женщин даже сор преображался.
Советская- «мужская» по эстетике борьбы со всем миром литература с ее обещаниямикоммунистического рая в перспективе симптоматично, упорно не хотела замечатьничего мелкого. Подавай ей гигантские контуры обобщений на горизонте. Все вСССР отличалось врожденной «дальнозоркостью», как выразился культуролог А.Мещеряков. Дальнозоркость советского времени обернулась слепотой к человеку. Азагляните на женскую страницу. И ваши будни, и вы, и подруга у плеча предстанутв свежем ракурсе.
Взятьхотя бы мемуары. Их невозможно писать, если дать себе слово забыть о мелочах.Женщины — непревзойденные мемуаристки.
Причин,толкающих современницу к бумаге, может быть много, но основных две. Первая:осточертел чуждый мир и неправильная модель его описания. Не те очки! Не тотмагический кристалл! Адам заврался, не дать ли слово Еве? Вторая причина тесносвязана с первой: разумею процесс самоидентификации женщины, ее жгучее желаниеответить прежде всего себе самой на вопрос: «кто я?».
Тутстоит задуматься: а что, собственно, предложит так называемая великая русскаялитература классического периода, созданная исключительно мужчинами, пишущейженщине в качестве модели? Разве только «Записки кавалерист-девицы» Дуровой.«Записки» — помните разговор о мелочах жизни? — всякий раз удивляющие впервыеобратившегося к ним читателя отсутствием ожидаемой олеографической героики,великой пристальностью к низким деталям жизни, — качества, каких не зналамужская проза до Л. Толстого. Эпоха не позволяла Дуровой повествоватьоткровеннее; если бы позволила — мы, возможно, прочли бы о ежедневных мучениях«корнета» и не такое.
Аесли нет или почти нет модели — надо рожать новые, свои.
Женскаяпроза в свете смерти фольклора
Обыкновенномассовое появление женщин-прозаиков (поэзия, как всегда, исключение) в той илииной литературе связывают со степенью свободы и независимости женщины вобществе, завоеванием женщиной прав и так далее. Однако суть подобных явленийгораздо сложнее. Дело в том, что само существование письменного текста, авторкоторого женщина, обусловлено глубокими культурологическими мотивациями.
Вседой древности, считают лингвисты, один и тот же язык был расслоен. Когда-тоон имел два компонента: мужской и женский с детским. У юношеских и девичьихсоюзов были свои сакральные слова, свой сленг (табу для противоположнойполовины), кое-где наблюдалось даже «мужское» и «женское» произношение. Язык неедин: он образует пласты как по временной, так и по иным осям координат.Основной водораздел, без сомненья, прошел между письменной и устной речью,между письменной литературой и фольклором. Пути и судьбы мужского и женскогоначал в этих двух конкурирующих средах складывались существенно различно.
Монополияна письменность поначалу несомненно принадлежала мужскому полу;
женщинееще предстояло (и все еще предстоит) отвоевать себе место в ней.
Нето фольклор, где женщина — и хранительница, и полноправный автор, и потребительнаравне со всеми, а в определенной области — центральный персонаж. Особеннорельефно эту закономерность и неравновесие можно проследить по русской истории.
Вначале XX века — относительно поздно, если сравнить с европейскими странами, — в России прекратил передаваться и умер подлинный, не контактировавший списьменной культурой фольклор. Данное обстоятельство сыграло важнейшую роль втом, что женщина стала появляться в русской письменной литературе как автор неэпизодически. Наметилась долгая активизация женского письменного слова.
Встранах, где описанный комплекс сдвигов произошел раньше, женская литератураимеется и сложилась в тем большей степени, в чем большей мере женщина«эмансипирована» от фольклорно-магической среды, ритуального поведения иаграрно-циклического понимания жизни.
Этопонимание в традиционной культуре обслуживал ряд устных жанров: обрядовые инеобрядовые песни, приметы, поверья, гадания, молитвы, поговорки, детскийфольклор (колыбельные, потешки) и т. д. Полностью поглощенная ими женщина«молчит», т. е. не существует на письме.
Вообщеговоря, только отвергнутые жанры имеют шанс стать женскими. Так случилось схудожественной прозой в Японии. Проза считалась низким жанром, для ее созданияне требовалось специфической китайской учености. Японская художественная проза,в отличие от китаеязычной высоколобой поэзии (образованные слои писали в туэпоху стихи по-китайски), записывалась упрощенными знаками японской азбуки,которая тогда как раз начала складываться. Эту слоговую грамоту могли выучить иженщины.
Такпроза стала женским делом. И результат: великолепная литература, созданнаяженщинами — дневники, записки жанра «дзуйхицу» (вслед за кистью), стихи нанародном языке. И, конечно, король прозы роман! Лучшим японским романомявляется монументальный и проникновенный «Принц Гэндзи», его автор МурасакиСикибу — женщина. А лучшая книга в свободном жанре — «Записки у изголовья» — принадлежит ее современнице Сэй Сенагон.
Женщинысоздали японскую художественную прозу, заложили основы дальнейшего развитиялитературы на родном языке — что уже много. Но тщетно было бы им пытатьсязанять высшие места в буддийской уставной поэзии той поры — ритуализованной,проникнутой китайскими мотивами, требующей незаурядной эрудиции.
ПримерЯпонии вдвойне показателен. Помимо всего прочего, японская и русская литератураминимум до середины XIX столетия не вступали и не могли вступить во.взаимодействие, оказывать взаимное влияние, так что они друг для друга»контрольные случаи».
Можнопроверить и еще одну закономерность, согласно которой велик удельный весженского творчества только в тех жанрах, какие сохранили фольклорнуюпреемственность. Поклонник восточной поэзии знает, что немало перворазрядныхженщин-поэтов, нисколько не уступающих талантом мужчинам, работали в Японии вжанре «танка» — а ведь танка родилась из «короткой песни», доступной ипростолюдину, и образованному. Ритуально мыслился и куртуазный обменстихотворными посланиями — с обязательным ответом! — в чем просматриваетсяфольклорный обычай амебейного пения диалога.
ВРоссии письменность и летописная книжность — издавна дело монашеское,государственное, следовательно (За это «следовательно» стоит поставить нашейцивилизации жирную двойку по феминизму) — мужское; женщине очень долго пришлосьждать своей очереди. Зато русский фольклор сохранен в основном женщинами. Ониего носительницы. Что, разумеется, не означает, что не было никогдапевцов-сказителей мужчин или мужских фольклорных жанров. Просто былинный исказочный героический эпос разрушился еще раньше в связи с вовлечением мужчин всовершенно иную трудовую, кочевую и военную деятельность, где народноеотрицалось, а государственное вытесняло все.
Достаточнодолго прожили героические былины, но сказывали их уже женщины — вспомним Кривополенову.Оставались на слуху «рекрутские» песни, но со времен Первой мировой войны ихпомнили только женщины. Устное слово переставало быть культовым все в большейстепени, хотя на деревне в женских устах еще сохраняло былую силу.
Внаше время существует, пожалуй, только фольклор собранный и записанный, да ещепсевдофольклор, о котором надо говорить особо — и в сильных выражениях. Вкатегорию городского, нового фольклора некоторые заносят анекдот имагнитофонную песню; до известной степени уподобление верно. И все женеизбежное происходит — особенно, если помогать ему, подталкивать. Подтолкнулик смерти и русский фольклор: вместе с крестьянством и всем его миром.
Таксо смертью фольклора у женщин в известном смысле развязались руки в областиписьменности. «Молчать» больше стало не из чего.
Накаждом историческом витке разрушения фольклорно-магического мира (процесс шелэтапами) в литературе появлялись женщины, и описанную закономерность можно прижелании точно проследить. Этапы: XVIII век — вторая половина XIX века — революция в начале XX века — потом научно-техническая революция в концетысячелетия…
Косвенноеподтверждение модели: в 40-е годы следствием войны стало возвращениепервобытно-архаических нравов в полуразрушенную обезмужичевшую деревню.Страшные сказки обрели плоть и кровь. Снова ели детей. Фольклор ибесписьменность временно стали нормой. Как следствие — поворот к фольклорностив советской культурной жизни (в официоз попали «ансамбли народного танца» и«народной песни»). Но ни одного сильного прозаика-женщины эти и смежные с нимигоды не дали, а песни Руслановой обошли всю Россию.
Такчто есть прямая связь между переходом фольклора из живой в музейную стадию иприходом женщин в литературу.
Фольклорлежит в развалинах с этим не поспоришь. Но силы, действовавшие в фольклоре, — герои и героини, базовые модели фольклорных повествований, сюжетные повороты,лексика (от разговорного мата до сказовых формул, заговоров, легенд и быличек)- все фольклорное хозяйство никуда не делось. Пусть целостный фольклорразбился, как зеркало. Но осколки не растворились до исчезновения (миф и неможет исчезнуть), нуклеарные мифологемы пошли гулять по коллективномубессознательному, оторвавшись от жестко предписанных им прежде мест. Единствомифических, эпических и сказочных сюжетов оказалось нарушенным. Но элементыфольклора (мифа, эпоса и сказки) оказались «непотопляемыми» (временно?абсолютно?) и широким перелицованным, часто неузнаваемым потоком влились вженскую прозу — больше прозу, чем поэзию, — создавая ее красочную, сказочную,небывалую ткань.
Женщинана великом и могучем
Предпримемпрогулку вдоль книжных полок со специальной целью.
ФольклорностьЛ. Петрушевской ни у кого не вызывает сомнений.
Т.Толстая и В. Нарбикова — на свой лад сказительницы и достигают успеха там, гдепокров литературности утоньшается или прорывается, а под ним оказывает себянечто куда более мощное.
МикрорассказыИ. Ратушинской сохраняют органическую связь с гномическими жанрами фольклора имногомерны, как древние загадки-метафоры.
Почтивсе романы И. Грековой — притчи, умело вписанные в бытовые декорации XX века,но смотрелись бы и в средневековых одеждах нравоучительных действ.
М.Вишневецкая назвала свой роман «Вышел месяц из тумана», а построила — какразвернутый куплет, достигший размеров мраморного портала.
Л.Улицкая постоянно работает не только с фольклором — но с мифом, заставляявспомнить философско-притчевую линию знаменитого латиноамериканского романа.
(Кстати,о смерти фольклора. В Латинской Америке, как известно, никакого «женскоговзрыва» в прозе не наблюдается. Гениальная Сильвина Окампо стоит в единственномчисле. Что означает: фольклор южной половины континента еще жив и продолжаетобслуживать своими жанрами женщину напрямую.)
Вернемсяв Россию. В сжатой краткописи М. Александровой, М. Филатовой, Э. Аллавердонц — сказочный «хронотоп» (термин М. Бахтина); в особенности время ведет себя так,как положено ему вести себя в фольклоре. Там нормальной линейной хронографиипротивопоставлены, с одной стороны, вечность, в которой ничего не происходит, ас другой-то, что Бахтин неудачно называл «авантюрным временем»:
соположениемоментов кратких описаний, где что-то происходит по принципу «и вдруг».
В.Токарева откровенно рассказывает байки. Л. Васильева этого не делает, зато еевнимание привлекли поистине мифические и легендарные персонажи — «кремлевскиежены».
В«Шамаре» С. Василенко — не только повествовательно-сказовый лад, идущий отЛескова, одного из самых фольклорных писателей, но и сказочные олицетворения.Героиня, чудом вывернувшись из рук убийцы-маньяка, прыгает с поезда испасается.
«Надопрыгать. Шамара ногой пустоту нащупала, руками оттолкнулась от парня и ухнула втемень. (...)Катилась по земле: ax, ox, блин. Потом бежала, падая. Падая,оглянулась: за ней огромная женщина с мечом неслась — в прожекторах вся — черная, как смерть: о-о! Попривыкла к темноте. Глянула: далекой золотой змейкойпоезд уходил. У стана уносил.»
Циклрассказов Н. Садур «Проникшие» насквозь фольклорен. Язык напоминаетмагнитофонные распечатки «быличек».
«Встань,- говорит ведьма, и девушка встает. — Будешь делать, как я скажу. Хоть однослово скажешь, не получится. Давай карточку. (...)Он там молоденький совсем,ясноглазый солдатик. — Нет в твоем сердце корысти? — спрашивает ведьма»(«Ведьмины слезки»).
Врассказе «Синяя рука», как две капли воды похожем на детскую «страшилку», МарьюИвановну душит таинственная синяя рука.
«Аутром Иван Петрович просыпается, завтрака нет… Он входит, смотрит — МарьяИвановна лежит мертвая, а на шее у нее отпечаталась синяя рука.»
Менеенезатейливо использует фольклорные ряды в «Отделении пропащих» М. Палей.Поначалу фольклорности вроде бы и нет, однако с середины повести чудовищавсплывают. Обнаруживается тяготение текста к тератологии, магии уродцев. Вотстрашный ребенок, сказочный Жихарь: « Существо, как ни странно, разлепляетзапекшиеся губки и пьет долго-долго, блаженно постанывая, и теперь слышно, чтокряхтит оно совсем по-человечески. Потом существо судорожно вздыхает и выдаетструйку зеленой ядовитой мочи.
(...)Любилон постращать рассказами про невиданные уродства среди младенцев. — А мужскойорган у него знаешь где? — выдерживая паузу, он таращил свои и без тогонавыкате глаза, затем жестом алкоголика резко хлопал себя сбоку по шее: «Вотздесь!» ».
Какантиэпос развивается повесть Г. Щербаковой «Три любви Маши Передреевой». Позаконам жанра героиня сливается со страной, а каждое любовное (не-любовное)приключение становится этапом инициации: страшным испытанием. Метаморфозисгероини, «отщепляющей» себя от прообраза матери, к концу повести полный, — и наэтом рассказчица смолкает. «Миф досказан.
Особеннорельефно просматривается тяготение женской прозы к фольклорному ряду тогда,когда есть возможность сравнивать стихи и прозу одного автора. «БольшаяПолянка» Л. Миллер в своей прозаической части похожа на микроэпос,повествование оперирует нерасчлененными комплексами ощущений-воспоминаний(именно так устроены сознание ребенка и ткань фольклора), тогда как в стихахтот же автор выступает как мыслитель, рефлектирующий весьма дифференцированно.
Исамое, по-моему, любопытное — фольклорность письма, похоже, никак не зависит отфеминистских идеалов и убеждений женщины-прозаика. Удивительно, но факт:наименее фольклорна в нашей женской литературе проза М. Арбатовой — теоретикаженского движения, бывшего мозгового треста телепередачи «Я сама».
Не-взрыв:1994-1995
Переченьне имел надежды охватить все, объять необъятное. Приведенный анализ на полнотуне претендует и по авторам, и по жанровому разнообразию. Его цель — показать,как работает прямая связь умершего и распавшегося на осколки фольклора с прозойженщин, пришедших сейчас в литературу.
Женскийвзрыв, наконец, состоялся. Добрался до критической массы. Тема легализовалась.И…
Ивзрыва не произошло! Уместно говорить о не-взрыве.
«Воткак кончится мир. Вот как кончится мир. Вот как кончится мир. Не взрыв, новсхлип», — пророчески написано у Т. Элиота. Похожая ситуация. Про нас.
Кольскоро пошел разговор о везении, То и феминизму не повезло с Россией.
Офеминизме и женской литературе в связи с ним у нас заговорили в полный голоссравнительно недавно (молчали по вполне понятным причинам с середины 20-хгодов). Но не успели тронуть по-настоящему больную струнку — вопрос как-тосразу оброс чудовищным сплетением недоразумений, дилетантских измышлений,псевдонаучных мифов.
Давноизвестно: если тема затрагивает подсознательные установки, разговор ученых сширокой публикой не может вестись в тоне объективной констатации.
ВРоссии пошли греметь другие взрывы, после которых воздух следует очищать. Чтоже касается литературы или хотя бы публицистики, то на арену прорвалось нечтосовершенно иное, чем ожидалось.
Вмгновение ока, как будто по команде, желтая пресса наводнилась легионом авторови авторесс, несущих ахинею, — кто по поводу женской природы самки, кто поповоду «Вечной Женственности».
Поясним,что имеется в виду. Во-первых, типичный пример.
«Всесамцы должны быть агрессивны. Агрессивность в природе означает здоровье,молодость и жизнеспособность. И когда двое претендуют на одну самку,обязательно произойдет мордобитие и победит сильнейший. Он передаст самке (Непонял?! — В. И.) более сильные и здоровые гены, и вид выживет.
(...)Длявыхода агрессивности мужчинам необходимы войны. За что борются животные? Засамок, за территорию. Из-за чего воюют мужчины? За новые земли, за женщин. Как,например, крестовые походы, когда под видом священной войны покорялись новыеземли и завоевывались женщины этих земель.
(...)Мужчинаподобен мотыльку-однодневке. Природа создала его для единственной цели — оплодотворить. После этого момента он свободен. Партнерша может съесть его счистой совестью, как это имеет обыкновение делать самка богомола.
(...)Уженщин очень силен инстинкт материнства, которого практически лишены мужчины.(Надо думать, у них его и нет, зато наблюдается инстинкт отцовства. — В. И.)Поэтому очень часто, как только прекращаются отношения с женщиной, мужчинатеряет интерес к своим детям. Хотя у представителей некоторых народностей,веками вынужденных бороться за выживание, например у армян, евреев, такойинстинкт есть». (Интервью И. Николаевой; записала Я. Жиляева. «МК» от 20. 05.94.)
Видите,как просто делаются открытия. Перед нами распространенное биологизаторство поГ. Спенсеру. Сразу скажу, что материал кажется мне идеально характеризующимэпоху не-взрыва еще по двум причинам. Во-первых, поразительным эклектизмомподходов. В той же статье можно прочесть откровения совершенно противоположногостиля.
«Наболее высокой ступеньке своего развития человечество вернется к матриархату…Наступит та самая эпоха великих дам, которую давным-давно обещали астрологи.Победит женская модель созидания мира — более мягкая и спокойная».
Во-вторых- и это гораздо важнее — редакционная врезка представляла автора какфеминистку.
«И.С. Николаева — доктор биологических наук, занимается разработкой лекарств дляживотных и для людей, заведует отделом маркетинга в акционерном обществе«Биотехнология». Как ученый по складу ума и феминистка по духу на досуге(выделено мной. — В. И.) любит задумываться над некоторыми человеческимиособенностями».
Констатируем:разговор о феминизме в СМИ с первых же дней падения условного железногозанавеса замалчивания пошел на уровне, для которого «непрофессиональный» — характеристика несправедливо мягкая. Научные публикации в малотиражных изданияхкак были, так и остались тихими событиями: их никто не читал. На первый планвылезли любительские потуги в один присест решить все вопросы, поставить всеточки над /. При этом видные феминистки не могли пробиться на страницы газет. Оних вспоминали под 8 марта. Несмотря на все их ошибки — теоретические ипрактические — сами они, пожалуй, были неспособны причинить такой вред своемудвижению, какой причинили «агитаторы». Феминизм наши СМИ представляли в эпохуне-взрыва утрированно, с перегибом, словно надеялись вызвать устойчивую реакциюотторжения.
Приведуфрагмент из полемической заметки тех лет, которую отказались тогдаопубликовать.
«»Научная» деятельность бойких популяризаторов парадигмы биологического пола, незнающих элементарных основ теории гендера, почему-то не вызвала волныопровержений. Один чистоплюй от науки полагает, что вопрос чересчур горячий:объективность недостижима, постановка проблемы какая-то сомнительная… нижеуровня любой компетенции, из числа тех трех профессий из анекдота, в которыхкаждый считает себя лучшим в мире специалистом. Ну как тут возражать! Резонно.
Другимпредставителям академизма, напротив, кажется, что никакой проблемы феминизма несуществует, а желтую прессу они не читают. Бесспорно одно: в полемику с«пророчицами» и «чайниками» ввязываться никому не хочется. Но, думается мне,свято место пусто не бывает. Промолчим — без нас обсудят».
Ситуациюперевернутых вверх дном критериев, спутанности мышления, винегрета в мозгах М.Мамардашвили справедливо обозвал когда-то «голова волосами внутрь». Доходит дотого, что, к ужасу западных феминисток, русская женщина «революционно» искала инаходила свою идентификацию в гинекократии, право на женственность видела вправе не работать, «свободу и независимость» отстаивала в позиции валютнойпроститутки (престижная профессия по результатам опросов). Как пример женскойраскованности оценивались писания Д. Асламовой, зато парадоксальноигнорировался выпуск альманахов и сборников феминистской женской прозы.
Чтож, шум себя оправдал. Женщины осознали себя женщинами. И еще как!
Маслав огонь подлил успех фракции «Женщины России» на тогдашних выборах. Многие поспешнорасценили его как победу феминистской идеологии. Однако политологи справа иженщины-радикалистки слева яростно отрицают приверженность фракции феминизму;по крайней мере успеху своему фракция Е. Лаховой обязана традиционной моделиаутопрвзентации: имидж «матерей» налицо. Словом, все смешалось в домеОблонских.
Водовороти омут в нижнем течении литературно-публицистической реки создался,действительно, большой и мутный. Однако реку не повернуть вспять простойзапрудой, тем более знаком дорожного движения «Проезд закрыт». Не вернутьфольклора борьбой с последствиями его распада, т. е. женской прозой незаставить женщин поверить в то, что никакого феминизма не существует. Развилкапройдена.
Ивсе же. В означаемые годы неоднократно фиксируем попытки мужчин доказатьнедоказуемое. С тезисом «женщина — творческий нуль» выступали как представителипатриотического направления (поэт Ю. Кузнецов), так и «демократы».Демократичность последних с той поры под вопросом. Подписавшийся Андрей Окараозаглавил свой материал «Хочешь стать Достоевским — родись мужчиной». Ссылку недаю:
содержаниестатьи исчерпывается приведенным заголовком. Примеров слишком много, чтобы наэтом специально останавливаться.
Значительносерьезнее — активизация общественных организаций мужчин, быстросформировавшихся в ответ на возникновение организаций противоположного пола.Мужские союзы нового времени имели целью не столько вырабатывать и обосновыватьтеории мужского превосходства, сколько юридически отстаивать права отцов наребенка в случае конфликта в семье или развода.
Думаю,все еще соблазнительным представляется путь конфронтации: ответить выпадом навыпад многих побуждает сама феминистская позиция. В том числе в литературе.Мировоззрение — критическое, тон — решительный. Трудно удержаться — неответить. Ведь провоцируют, ведь они первые начали!.. Вышесказанное — не чтоиное, как обобщенная имитация: концентрированное программное желаемое.Чревовещание среды, не признающее ни исключений, ни обратной связи с давящейреальностью.
Привсем том не следует забывать, что эпоха не-взрыва — это эпоха не-взрыва.Отечественный феминизм мучительно артикулировал формулировки, вырванные из изападных общественных контекстов, наскакивал на «патриархатный» строй страны,мужественно боролся с дискриминацией по половому признаку, с харрасментом нарабочем месте, доблестно выступал против порнографии и сцен насилия на экране,в последнем пункте трогательно совпав с позицией коммунопатриотов. А дело ни сместа. Воз и ныне там.
Дальнейшее- культурологическая модель на уровне гипотезы.
Неврозневосприятия Россией вывернутой наизнанку (или, наконец, налицо?) женскойвселенной, т. е. феминистской модели мира, парадоксально обнажает ее (России)женскую природу. Женщина женщину не разумеет. Своя своих не познаша.
Послевсего, что с нами и с женским движением произошло за эти годы, стало трудноотрицать: основное сопротивление феминизму исходит не от центрального объектакритики западного феминизма. Да и сам центральный образ поношений в Россиипарадоксально сместился.
Какни странно покажется, здесь и теперь центральный образ критики — отнюдь немужчина-патриарх (в семейной модели россиян таковой встречается по статистикевсе реже, чаще наблюдается неполная семья и безотцовщина), но женщина-мать, плодовитаяГера.
Какизвестно, традиционная женщина понимается феминизмом одновременно и как жертвамужского шовинизма, и как оглупленный им «штрейкбрехер», невольный предательсобственного дела. Архетипу Геры противопоставляется архетип свободной лесной Артемиды,молодой постсоветской горожанки в реальной практике. Новая Артемида — новаяженщина с преображенным имиджем. Она абсолютно или относительно свободна отсемьи и родового манипулирования ею. Традиционную русскую бабу, все ещеналичествующую и присутствующую в обществе в большинстве, ученые столичныештучки своей сестрой не признали, но в качестве «штрейкбрехера» крыли нещадно.Традиционная женщина обиделась. Точка.
Нетничего невероятного в теории, гласящей, что специфика России заключалась в том,что отцам тут всегда принадлежал внешний авторитет — «слово», а «дело»принадлежало решительным волевым женщинам, обыкновенно старшего возраста.Таково мнение историка Забелина, таковы наблюдения многих психологов.
Властнаявдова, старая графиня из «Пиковой дамы», бабушка из «Игрока» — примерытипичные. Влиятельность образа Бабы-Яги в сказочном русском мире — того жерода. Все они — не что иное, как воплощение женской богини, Матери-сыройземли.
Культурологическизначимое различие исторических судеб архетипа женщины в восточном и западномхристианском сознании разительное.
НаЗападе образ Мадонны что ни век становится все более неземным, бестелесным.Проследим этапы. V век признание святости Марии, матери Иисуса. XII век — идеяо непорочном зачатии не только Иисуса Христа, но и самой Марии (двойноеотрицание плоти). XIX век — канонизация этого положения. 1950 год — Римскийпапа утверждает догмат о телесном вознесении Марии на небо. То есть чем дальше,тем небеснее. Восточное же христианство, особенно в низах, сохранилотрадиционное отношение к Богоматери как к воплощенной женской богине.Воплощение — значит, плоть, материя, телесность. Формы почитания также отсылаютк неэфемерным представлениям.
Ещеодно интересное отличие. На Западе Марию чтут в основном как Деву. То естьнепорочную девственницу. Православие видит в ней прежде всего мать.Богородица… Параскева Пятница… Мать-сыра-земля.
ОбразМатери-сырой-земли — сверхценность народной веры. Она представляет собойинтересный пример компромисса, достигнутого на уровне так называемого«двоеверия» между православием и законсервированным язычеством. Последнеечрезвычайно живуче в российском сознании и никогда не отходило на задний план,что связывают чаще всего как с необъятностью просторов российских территорий,так и с принятием христианства сверху. (Подобным же путем относительнобескровного закрепления христианства сверху пошла еще одна страна — Ирландия, итам тоже силен пласт языческих представлений в ментальности и совершенно особыйвзгляд на женщину, который не удалось вытравить столетиями католицизма.)
Парадоксинвертированности состоит в том, что церковный мир непротестантских стран вцелом поддерживал и поддерживает традиционную женщину. Феминистки вынужденывыступать там с совершенно противоположных позиций, закрепляясь вюридически-правовой сфере «чистого» закона и равноправия, что не входит в сферуинтересов средней женщины и в число приоритетов массового сознания.
Нето в протестантских, полупротестантских странах Европы и в США. Христианствотам естественно инкорпорируется феминизмом, и западный феминистский дискурс,пользуясь понятием «души», «персональности», «духовности», одерживает своипобеды.
Недавноангликанская церковь санкционировала замену в каноническом тексте своей Библии.Местоимение «Он» заменили словом «Бог» — официальное признание, что Бог неимеет мужского биологического пола. Это прорыв; однако он остался незамеченнымв России, где подобное событие представляется одним ничего не значащим, адругим — просто невозможным.
Слепотенаших феминисток в годы, предшествующие чеченскому конфликту и последующему заним пост-августовскому полузатмению страны, еще можно было позавидовать. Дотакой степени не знать своей культуры, чтобы пребывать в искусственнойреальности и с высоких позиций деловито критиковать культурную модель — ей-Богу, это надо уметь.
Внаши дни уже не позавидуешь.
Сегоднястало окончательно понятно: Россия поступает с феминизмом, как мартышка сочками — не знает, куда его приткнуть.
Поэтомунисколько не удивительно, а, наоборот, закономерно и симптоматично, чтоединственной общественной организацией женщин, набравшей рейтинг за предыдущийпериод, оказался знаменитый «Союз солдатских матерей России».
Послевзрыва: 1995-1999
Вернемсяк литературе.
Всереволюции литературны, даже революции в литературе. Несостоявшиеся перевороты — и те отмечены всплеском художественной активности и явлением новых имен.
Напомнюхронологию. От перестройки и последующего разило публицистикой, как потом отбегуна, но переворота в литературе не произошло. Произошел — обвал. Грянулпутч, мельтешение кончилось. Миллионные тиражи как отрезало. Авторов — в томчисле женщин — прибавилось. Гама, шума вроде бы тоже. А громкость как будтовыключили.
Ещераз повторю преследующую мысль — у женской словесности в ту пору былединственный и крупный шанс. Ей, говоря спортивным языком, «открыли бровку» — можно было рвануть из-за спины поскучневшего умника с плоским, протертым доблеска задом, тухлым портфелем и фундаментальной лысиной совцензора.
Вцелом с дамами в литературе по-настоящему не боролись: огрызались,пренебрежительно отмахивались. Не тот запал. Не те силы. Не до того.
Отдельныевдумчивые наблюдатели, видевшие в феминизме новый действенный метод критикинашего запаршивевшего статус-кво, ими заинтересовались, на них надеялись.
Невышло. Что же вышло? Извержение в узком кругу. Кому-то повезло — уютные грантыот сочувствующих западных сестер. Полутусовочные полусенсации. Странная фракцияв Думе — феминистки? Или, напротив, недобитый Комитет советских женщин?
Инесколько весьма примечательных женских сборников. Их, к сожалению, всячитающая (а к тому времени — не читающая) Россия ухитрилась, как сказано, незаметить. «Женского взрыва» в самой женской стране, какого ожидали в 1994 году,- не состоялось. И не состоится.
Пораразобраться в причинах.
Мыпризнали сложную зависимость женской прозы от осмотического давленияразрушенных фольклорных жанров и от химизма самих фольклорных остатков.Фольклорная природа такой литературы, только внешне создающей впечатлениетрадиционной, таит, однако, угрозу для нее. И тут исследователь налетает сразбега на парадокс. Опасность грозит с неожиданной стороны.
Причинывозникновения «новой женской прозы» могут иметь отношение к возможности полногоисчезновения этого феномена. (Последнее, конечно, следует понимать небуквально: речь идет о специфическом направлении со своей философией внутрилитературы; направлении, которому грозит элиминация в разливанном море чтива.)
Досих пор не было сказано ни слова о женщине как читателе, а ведь потребителянынче чтут не меньше, если не больше автора. Именно со стороны женщины читающейнаши женщины пишущие получили самый ощутимый удар. Удар такой силы, что новойженской прозе, желающей сохранять принципиальность, впору подумать обавтопереводе на иностранные языки или смириться с подходом к себе на общихоснованиях: русские женщины занесут ее в разряд интеллектуального чтения, а вотчитать едва ли будут.
Женщиначитающая достойна особого — и долгого — любования. Впрочем, смотря что читать икто любуется. Задумчиво падает косой свет от лампы на волосы той, что, склонивголову, предается… Да что это я! Где мы видали, чтобы читали где-нибудь,кроме как в метро!
Женщиначитающая!.. Читательница. На этих страницах выразимся предельно кратко, в двухсловах. О ней уже позаботились. На нее работают гигантские объемы типографскойкраски и денег, приводящих объемы краски в движение. Умные деловые мальчики всепросчитали, поставили схему на поток с умом. И, как показывает рынок, непромахнулись.
Потенциальныйобъект «расколдовывания» феминистской критики, объект просвещения ираскрепощения чрезвычайно быстро превратился у нас в любительницу мелодрам,пожирательниц латиноамериканских сериалов и слащаво-сентиментальных романов«женской серии».
Женскаялитература вытеснилась пресловутым «женским романом».
Вопросо базовых моделях повествования «женского романа» решен давно. В отличие отновой феминистской литературы его зависимость от фольклора не опосредованная, апрямая: он просто-напросто паразитирует на нем. «Женские романы» — перекрашенные в современные тона и переселенные в современные декорации сказки.Они имеют эпическую, псевдофольклорную природу, максимально сглаженную иупрощенную. На нее-то и спрос! Эта, с позволения сказать, литература построенана проверенных сексистских клише, традиционных штампах-стереотипах«женственности» и «мужественности» (не забыт культ семьи и церкви) — стереотипах, столь ненавистных и правоверной феминистике, и писателю любогопола, обладающему вкусом.
Семуапофеозу щебечущего мещанства как нельзя лучше соответствует в социальнойобласти воскресший домострой — эпоха неотеремной культуры новых русских сманипулирующей на телеэкране то любимым грилем, то ненаглядным новым пылесосомдомохозяйкой.
Феминистскаяпроза проиграла там, где, быть может, рассчитывала одержать победу. Популярноеток-шоу «Я сама» довершило разгром литературы феминисток:
взыскующейистины даме для решения ее проблем вовсе не обязательно обращаться к книге.Включи телевизор, посмотри, а то и поучаствуй. Нарыв прорвался и тут.
Необыкновеннопоказательна в свете сказанного эволюция, проделанная за эти годы единственнойженской программой на нашем ТВ. Начавшись как умереннофеминистская (что подчеркивалосьналичием двух позиций, двух ведущих женщин, одна из которых должна былаартикулировать традиционную позицию), популярная передача набрала рейтинг,достаточный для влияния на общественное мнение, — и… обзавелась скамьеймужчин. Позже к ним добавился мужчина-эксперт, вместо дуумвирата установилсятриумвират, в котором феминистка М. Арбатова оказалась уже в численномменьшинстве. Формальным изменениям вторят содержательные. Если прежде «Я сама»отчасти пахла женским протестом, в последнее время этот дух повыветрился.(Собственно, и сама программа в старом составе приказала долго жить.)
Чтож. Не вылезающей из лимузина, жаждущей красивой любви содержанке в самом делемилее «Я сама» и «Записки дрянной девчонки», чем занимающаяся невыигрышнымииграми в бесполое, высоколобым просветительством и едкой критикой всего, чтодорого и сердцу мило, виртуозная проза отечественных последовательниц инаследниц Вирджинии Вулф.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта invest.antax.ru/