Ничипоров И. Б.
Некоторыеиз важнейших лейтмотивов намечаются уже в Прологе. От возникающего вэкспозиционной ремарке описания Некто в сером, у которого серый цвет целикомокрашивает внешний облик, в том числе лицо, подобное «серому камню» [1, с.443],лейтмотив «серости» экстраполируется на изображение обстановки действия.Доминирующая здесь поэтика неопределенности выражается посредством сгущенияповторов, намеренной тавтологичности слога: «Серая пустая комната… все в нейсерое, дымчатое, одноцветное». Со зловещей фигурой Некто в сером изначальносопрягается и лейтмотивный образ тающей «серой, твердой» свечи («убывает воск,съедаемый огнем»), за которым скрываются интуиции о неумолимо истекающих земныхсроках. Его речь, устанавливающая непреоборимые, по мысли автора, константы ипределы человеческого бытия, приобретает лейтмотивную структуру, будучинасыщенной лексическими и синтаксическими повторами, нагнетанием отрицаний:«Придя из ночи, он возвратится к ночи и сгинет бесследно в безграниченностивремен, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем».
Начинаяс первой картины («Рождение Человека и муки матери») данные лейтмотивы получаютсмысловое развитие и входят в новые образно-ассоциативные ряды. Носителямизнакомого по Прологу серого цвета выступают здесь «силуэты Старух», которые,напоминая «кучку серых притаившихся мышей», «тихими голосами, пересмеиваясь…ведут беседу». Позднее, уже во второй картине, могуществу серого цвета будетпротивопоставлена недолговечность розовых тонов («светло-розовые стены»,«розовенькое платье» Жены Человека), лишь на короткое время просветляющих общийфон действия. Комментирующая разговор Старух о грядущем рождении Человекаремарка («тихо смеются») вводит один из магистральных в пьесе лейтмотив смеха.Уже в начальном действии этот смех приобретает абсурдистские оттенки. Лукавыйсмех сопровождает слова Старух об извечных, мучительных циклах бытия («рожают иумирают… и вновь рожают») и парадоксальным образом ассоциируется спредощущением неотвратимой смерти, когда собаке Старуха «говорит: ты умрешь!» –а она осклабляет зубы и весело вертит хвостом». Здесь возникает смысловоепересечение лейтмотивов смеха и мучительного, страдальческого крика. СмехСтарух композиционно накладывается на «тихий крик страдающей женщины», которыйзатем «становится сильнее и замирает». Лейтмотив крика становится емкимобобщением о «безнадежности», «страхе», «одиночестве и тоске», наполняющихчеловеческую жизнь. К экспозиционному монологу Некто в сером восходитсимволический мотив ночи («чувствуется ночь в этом крике»); сущностное же прозрениетого, «как одинок всегда крик человека», порождает развернутую рефлексию обонтологической «заброшенности» личности, что вербализуется в «притчевом»звучании рассказанной Старухой истории: «Я слышала раз, как кричал человек,которому смяло экипажем ногу. Улица была полна народу, а казалось, что онтолько один и есть».
Кульминационноесобытие первой картины – рождение Человека – протекает на символическом фоне«смотрящей в стекла» ночи, которая подавляет собой свет, что «остается тусклым,безжизненным, холодным». В первом появлении Человека сходятся «смешное» и«кричащее» всего земного предначертания, ибо, по замечанию Старух, «смешныедетеныши» начинают «кричать и требовать». То, как «странными, зигзагообразнымидвижениями» Старухи «ускользают, пересмеиваясь», предвосхищает и последующиетрагические «зигзаги» пути Человека, и неотвратимое появление Старух уже у егосмертного одра. Рождение Человека, напоминающее о себе «криками ребенка застеной», оказывается неизбежно втянутым в абсурдистское круговращение бытия. Влейтмотивной для пьесы сцене обращения отца ребенка к Богу неподлинностьотношения человека к Творцу («Сделай так, чтобы он вырос большим, здоровым икрепким… Если ты сделаешь так, я всегда буду верить в тебя и ходить в церковь»)завуалирована внешними словами благодарности. В изображении же Родственников,«свойства» которых «достигают крайнего развития», абсурд приобретает явныйхарактер. Отмечавшаяся в прозе Андреева «недиалогичность» как «один изпринципов художественной речи» [3, с.122] проникает также в его драматургию ивыражается в пьесе повторяющимися словесными формулами сугубо этикетныхпоздравлений Родственников («Позволь, дорогой брат…», «Позволь, дорогойродственник…»), засильем неуместных мелочей в их разговорах о том, «как выводятсяжирные пятна со светлых материй». Авторское трагически-обреченное мирочувствие,обуславливающее композиционное оформление всей пьесы, исподволь проступает в ихсуждениях о «неприличии» курения «на похоронах» и «когда только что родилсяребенок».
Вовторой картине («Любовь и бедность») через лейтмотив смеха вновь высвечиваютсянеизбывные контрасты человеческого бытия. В разговоре с Женой Человек сзавистью упоминает о богатых людях в красных и зеленых автомобилях, которые«смеялись и лениво смотрели по сторонам». Подобно Старухам в первой картине,теперь соседи «смеются» над его нуждой, а у него самого внешне немотивированныйсмех выдает глубокое внутреннее потрясение абсурдистской сущностьюдействительности: он «качал головой и смеялся», когда люди, испугавшись его,перешли на другую сторону улицы; «он смеялся, а собаки с оскаленными зубамибросались на него и выли от злости». Возникает здесь и сквозная ситуацияобращения человека к Богу, в которой обнаруживается тотальная поврежденностьэтих связей. Молитва Жены Человека («Будь нам милосердным и добрым Отцом»)достигает слуха лишь Некто в сером, молитвенный же вопль главного героя,перерастающий в крик, имеет бунтарское звучание и выдает смешение Божественногои дьявольского начал в его сознании: «Как там тебя зовут: рок, дьявол илижизнь… Силы соберу, чтобы крикнуть: ты еще не победил, злой недруг человека!».Аксиологическая слепота, профанация священного явлены Андреевым как чертысовременного мира, где «богатый ресторан сверкал огнями, как царствие небесное».
Лейтмотиввсеобщей дисгармоничности становится основой изобразительного ряда в третьейкартине («Бал у Человека») и создает противовес материальному достатку иблагополучию главного героя. Внутренняя конфликтность проступает в деталяхинтерьера высокой комнаты, оставляющей впечатление «чего-то дисгармоничного,чего-то не найденного, чего-то лишнего, пришедшего извне». Сквозь «холоднуюбелизну» внешнего блеска вновь просматривается знакомое по начальному действиюудушающее всевластие серого цвета, ибо «внизу света значительно меньше, так чтостены кажутся сероватыми». Дисгармония приобретает здесь и психологическийсмысл, проецируясь на постижение характера межличностных отношений. Даже вэстетической сфере – в игре музыкантов – «между отдельными звуками некотораястранная разобщенность, какие-то пустые пространства». Разреженность атмосферычеловеческого общения становится ощутимой в обрисовке «гостей, застывших вчопорных позах», образов-масок «друзей» и «врагов» Человека и проявляется вредукции диалогической речи, подменяемой затверженными репликами: «Тугоговорят, не перешептываясь, не смеясь, почти не глядя друг на друга… Отрывисто,звуком, похожим на лай, повторяют только два эти выражения: «Как богато!» «Какпышно!»». Подобные штрихи постепенно достигают масштаба образного обобщения отом, что «топот шагов, музыка, восклицания гостей создают очень нестройный,резко дисгармоничный шум».
Четвертаякартина («Несчастие Человека») ознаменована сгущением трагедийного фонасценического действия, что передается идущим от первой картины лейтмотивомвсеподавляющей ночи («в окна смотрит ночь», «огромные темные окна поглощаютсвет»), а также повторами в напоминающей приговор речи Старухи («Вот и сновавпал в бедность Человек»), сквозными упоминаниями о дерущихся в опустевших итемных комнатах крысах. Глубоко символична и внешне спонтанная речь Доктора,представляющая, по сути, «каталог» изо дня в день настигающих людей бед. Наэтом фоне рельефно оттеняются последние попытки молитвенных обращений Человекаи его Жены к Богу с просьбами о помиловании умирающего сына. Но искренность ипроблески смиренного чувства все же вытесняются здесь нотами отчаяния и бунта,и в итоговой апелляции Человека к судьбе на первый план выступают лейтмотивыабсурдистского смеха и безумного, чреватого проклятиями крика: «Вали меняназемь, вали – я буду смеяться и кричать: будь проклята!». В итоговой дляданного действия ремарке мотив одномоментного крика трансформируется ввоспроизведение бесконечного страдания: «Плач за стеною становится громче ипротяжнее, переходя в мелодию страдания».
Приизображении несчастий Человека глазами Некто в сером доминирующими становятсямотивы роковой ослепленности, неведения земного существа о надвигающихся нанего катастрофах: «он не знает», «снова обманутый», «ему кажется», «он неслышит», «обольщенный надеждами», «все чувства лгут Человеку»… Однако именно вскорбях Человек единственный раз в пьесе приоткрывается в качестве хотя исломленной, но не утратившей всего внутреннего величия творческой личности.Выясняется, что он работал над сооружением зданий не просто как проектировщик,но как вдохновенный художник, который строил здание «как раз в расчете, чтопоследние лучи заходящего солнца должны падать на него и гореть в окнах».
Лейтмотивызаключительной картины («Смерть Человека») воплощают собой материализациювселенского распада. С первых же ремарок («сумрачный свет» – «неопределенный,колеблющийся, мигающий»), с характеристики окружающего Человека «сборища»Пьяниц, на лицах которых было «выражение то веселого, то мрачного и безумногоужаса», актуализируется поэтика неопределенности изображения, которая являетмир в состоянии атомизации и распыления: «Как странно колеблется все: ни на чемнельзя остановить взора». Смешное и ужасное сходятся теперь в пространствевсепоглощающего безумия, которое проявляется в разговоре Пьяниц и «сновасобравшихся» Старух о больном, умирающем Человеке. Обсуждение переживаемых имбед сопровождается неумолкаемым «тихим смехом», а в одной из реплик выводитсяобразная формула бессмысленности человеческого жребия: «Когда из прямой линиивыходит замкнутый круг, то это – абсурд».
Лейтмотивныйхарактер приобретает в пятом акте композиционный повтор картин утраченногоблагополучия главного героя – «там так весело… в зале, где давался бал». Вперемежаемых «странным смехом» движениях Старух возникает эффект гротескногопереигрывания событий прошлого, за кажущейся приятностью которых высвечиваетсяих абсурдистская и искаженная сущность: «Тихо напевают мотив музыки, что игралана его балу… в дикой уродливости повторяя движения девушек в белых платьях,танцевавших на балу». В исправленном варианте пятой картины лейтмотив гибеливсего минувшего прирастает чеховской реминисценцией, гиперболизированной всвоем трагедийном звучании, когда «печальный и странный звук» музыки давнегобала «гаснет во мраке углов. Похоже, как будто одна за другою лопнули многиеструны». Итоговая, запечатлевающая смерть Человека ремарка становится знакомокончательного смешения смеха и ужаса – на пороге непостижимого для земногосознания инобытия: Старухи «бешено носятся… вокруг мертвеца, топая ногами,визжа, смеясь непрерывно диким смехом».
Такимобразом, развитие ключевых лейтмотивов – абсурдистского смеха, крика, серогоцвета, ночи, смерти, неопределенности и др. – выполняет в пьесе Андрееваважнейшие структуро- и стилеобразующие функции, обуславливая, при внешнейдробности композиционного рисунка, его глубинное единство. В системелейтмотивов проступают скрытые «соответствия», «рифмовки» между различнымиэпизодами, уровнями человеческого бытия, обнаруживается символический потенциалобразного ряда, основанный на сплавлении явленного и метафизического. Отчастикомпенсируя условность изображения действующих лиц, данные лейтмотивы выступаютв качестве емких психологических характеристик и становятся способом выраженияавторской концепции личности.
Список литературы
1.Андреев Л.Н. Собр. соч. В 6 т. Т. 2. Рассказы; Пьесы. 1904 – 1907. М., Худож. лит., 1990. Текст пьесы приводится по данному изд.
2.Бугров Б.С. Леонид Андреев. Проза и драматургия. В помощь преподавателям,старшеклассникам и абитуриентам. М., 2000.
КолобаеваЛ.А. Концепция личности в русской литературе рубежа ХIХ – ХХ вв. М., 1990.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru