Не только религии Писания (Откровения), но и все письменные религиозные и интеллектуальные традиции почти одновременно с кодификацией учения приходят к необходимости истолковывать записанный авторитетный текст. Вообще в о з в р а щ е н и е к записанному, к необходимости понять то, что было сказано прежде (а не в момент речи), всегда связано с теми или иными трудностями в понимании речи — из‑за новых условий в т о р и ч н о г о восприятия. Чем больше время и расстояние, которые разделяют автора текста и его позднего читателя, тем сильнее различия между читателем‑современником и последующими читателями в интерпретации текста. Поэтому вслед за кодификацией учения или даже одновременно вырабатываются приемы определения значений отдельных слов, высказываний и целых произведений — в данной культуре складывается к о м м е н т а т о р с к а я традиция в качестве инструмента сохранения и передачи авторитетного знания.
Первые в истории культуры комментаторские школы складываются почти одновременно в VI в. до н.э.: в Древней Греции, в религиозно‑философском братстве пифагорейцев, основанном Пифагором (ок. 540—500 гг. до н.э.), и в древнем Китае, в кругу ближайших учеников и последователей Конфуция (551—479 гг. до н.э.). Не случайно, что именно в школе Пифагора родилось знаменитое ipse dixit ‘сам сказал’ — как девиз хранителей и передатчиков авторитетного знания (см. §56). Пифагорейцы первыми стали составлять комментарии к Гомеру. Они открыли феномен аллегорического смысла слова и высказывания (понимая аллегорию шире, чем это принято сейчас, — как всякого рода непрямые, переносные, символические, иносказательные значения).
В Китае комментаторские заботы в школе Конфуция привели к созданию первых в истории толковых словарей. В них давались объяснения трудных иероглифов, извлеченных из текстов Конфуция. В IV в. до н.э. появляются развернутые трактаты‑комментарии: отдельные места из Конфуция здесь истолковываются, пересказываются «своими словами» или просто переводятся на современный язык (История, 1980, 95).
Иудаизм, как религия Писания, с характерным особо бережным и пристрастным вниманием к слову, придал семасиологии новые импульсы. Мудрецы‑раввины в «Талмуде» учили различать 32 приема толкования «Мишны» (см. §82) — это сопоставимо с системой тропов и фигур (включая «фигуры мысли») в античной риторике, однако с той существенной разницей, что «Талмуд» учил анализу, т.е. толкованию текста, а риторика — синтезу, т.е. порождению текста.
Выдающийся вклад в семасиологию внес знаменитый иудейско‑эллинистический мыслитель Филон Александрийский (ок. 25 г. до н.э. — ок. 50 г. н.э.), по характеристике С.Н. Трубецкого, — «посредник между философией и Откровением». Связанный происхождением с эллинизированными евреями Александрии, получивший блестящее греческое образование, Филон сочетал в своем творчестве языческую философию и иудейский монотеизм. А.Ф. Лосев так писал о Филоне: «Этот иудейский философ влюблен даже в Гомера и Гесиода и старается путем всякого рода аллегорических истолкований приблизить эту старинную греческую мудрость к библейской манере мышления. <…> Филон применяет греческую философию и особенно стоический платонизм для толкования Библии и особенно Пятикнижия Моисея» (Лосев, 1980, 82—83).
Согласно Филону. «Пятикнижие» есть аллегория, имеющая духовный смысл, подлежащий истолкованию. Каждое слово Писания имеет двойное прочтение: огненный меч — и ‘огненный меч’ и ‘логос, слово’; небо и поле — это не только ‘небо и поле’, но и ‘душа, исполненная силы и мощи’; соль — это и ‘соль’ и ‘постоянство’; и т.д. Подлинное понимание, по Филону, предполагает осознание связи (сходства и различия) двух смыслов — дословного значения толкуемого текста и его аллегорического духовного смысла. Для раскрытия «духовного смысла» Филон разрабатывает специальную технику интерпретаций, привлекая, во‑первых, методику диэрезы[204]и, во‑вторых, «десять аристотелевских категорий» — сущность, качество, количество, отношение, действие, претерпевание, обладание, положение, время и пространство (подробно см.: Лосев, 1980, 114—128).
Идеи Филона о неединственности смысла текста нашли дальнейшее развитие в патристике и более поздней христианской герменевтике. Популярны были учения о четырех смыслах Писания (буквальном, аллегорическом, историческом и священном). На полях Библии знаменитого итальянского проповедника Дж. Савонаролы (1452—1498) сохранились его собственноручные заметки, в которых он дает по шесть толкований библейским стихам о шести днях творения. Приведем шесть интерпретаций первого дня: 1) Толкование буквальное: День первый. Небо. Земля. Свет. 2) Толкование духовное: Душа. Тело. Движущий разум. 3) Толкование аллегорическое применительно к Ветхому Завету: Адам. Ева. Луч (будущего искупления). 4) Толкование аллегорическое применительно к Новому Завету: Народ израильский. Языки. Иисус Христос. 5) Толкование нравственное: Душа, тело в смысле разума и инстинкта. Свет искупления. 6) Толкование аналогическое: Ангелы. Люди. Видение Господа (изложение дано по книге: Средневековье в его памятниках / Под ред. Д.Н. Егорова. М.. 1913. С. 274—275).
Таким образом, потребности сохранять авторитетное знание и передавать его в аутентичном виде привели к зарождению традиций комментирования значимых текстов. В разных культурах достаточно рано был открыт и осознан один из главных феноменов семасиологии — явление полисемии, т.е. неоднозначности языкового знака (слова, лексического оборота, высказывания)[205]. Естественно при этом, что неоднозначность понималась достаточно широко и нерасчлененно (включая разные виды полисемии, аллегории и символизма). В разных традициях комментаторы и хранители авторитетных текстов пришли к созданию толковых словарей. Словарная форма представления знания до сих пор остается основным жанром описания значений в семасиологии.