Вцентре внимания исследователя текста стоят также, по мнению Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн, два основных свойства — связность и цельность. Эти параметры текста в чем-го противопоставлены, но вместе с тем и предполагают друг друга. Именно благодаря этим свойствам текст становится принадлежностью системы языка (Мурзин, Штерн 1991: 11).
Связность Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн раскрывают следующим образом. Два компонента текста связаны друг с другом, если они имеют некоторую общую часть. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в тексте нет ни одного компонента, который не был бы связан хотя бы еще с одним компонентом. Эти связи могут быть самой различной природы, однако следует помнить, что связность — это структурное свойство не только текста, но и любой другой единицы языка. В предложении или словосочетании связь между компонентами достаточно очевидна и во многом аналогична связям внутри текста. Даже слово (если оно не состоит из одной морфемы) характеризуется определенной связностью своих компонентов. Так, соединительные гласные в сложных словах аналогичны некоторым средствам сцепления предложений в тексте. Очевидно, компоненты не только текста, но и всех структурных единиц языка имеют как семантическую, так и формальную связь.
Связность компонентов текста является направленной. Вслед за И. Р. Гальпериным эти авторы имеют в виду ретроспекцию и проспекцию текста (по другой терминологии — анафорическую и катафорическую связь). В одних случаях последующие компоненты связываются с предыдущими (ретроспекция, анафорическая связь). В других случаях, наоборот, предыдущие компоненты связываются с последующими (проспекция, катафорическая связь). Эти два вида связности неравноположены. Ретроспективная связь явно преобладает, она составляет некоторую текстовую норму. Напротив, проспективная связь встречается реже, поэтому применяется в специальных случаях. Функция этого приема
сводится к предупреждению адресата о том, что далее последует важный по содержанию или как-то ожидаемый текст. Поэтому проспективное построение текста требует, чтобы пре- дыдущий компонент содержал специальные средства предупреждения типа следующий, вот что, вот о чем и т. п. Говорящий как бы берет на себя обязательство воспроизвести известный ему текст, который, как он предполагает, неизвестен слушающему: «Я расскажу вам одну историю» (там же: 11-12).
Цельность представляет собой иную сторону текста, поэтому связность всех компонентов текста автоматически не приводит к цельности, хотя, вероятно, и способствует ее становлению. Для объяснения природы цельности Л. Н. Мур-зин и А. С. Штерн прибегают к понятию гештальта (нем. Gestali 'образ'), применяемому в психологии для обозначения случаев, когда наблюдаемый объект воспринимается в целом — без учета тех или иных деталей. Текст не является исключением, он воспринимается носителями языка как целое. Вели он воспринимается иначе, он разрушается, перестает быть самим собой.
В основе цельности текста лежит ситуативность, соотнесенность с ситуацией ■— конкретной или абстрактной, реальной или воображаемой. Когда мы воспринимаем текст на малознакомом языке, наше сознание охватывает отдельные слова или даже предложения, мы слышим поток звуков, его мелодию, ритм, выделяем в нем знакомые места — отдельные сочетания звуков, однако не можем все это осмыслить как нечто целостное — как текст. Это происходит как раз потому, что за разрозненными частями текста не выстраивается то, что называется внеязыковой действительностью или — более конкретно — ситуацией. Мы только тогда овладеваем яаыком, когда за текстом начинаем видеть ситуацию. Ситуативность проливает свет на природу текстовой цельности. Цельность есть категория содержательная (в отличие от формальной природы связности), она ориентирована на содержание текста, на смысл, который приобретает текст, поставленный в соответствии с ситуацией (там же: 12-13).
Цельность текста опирается одновременно на два логически исключающих друг друга основания — непрерывность
и дискретность. Признание цельности текста влечет за собой признание его непрерывности. Выше уже было показано, что если текст целен, то его детали и части сливаются в непрерывное целое. Но вместе с тем текст — структурное, т. е. расчлененное, целое. Это противоречие в лингвистике истолковывается по-разному. Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн отдают предпочтение гипотезе Ю. М. Лотмана о наличии двух типов генераторов текста, соответствующих двум типам сознания. Одно сознание оперирует дискретными величинами, ведает соединением отдельных сегментов в цепочки текста. Другое сознание опирается на континуальность текста (Лотман 1981: 9) — цит. по (Мурзин, Штерн 1991: 14). Эта гипотеза убедительно коррелирует с данными физиологии, согласно которым дискретностью текста управляет левое полушарие, а непрерывностью текста — правое полушарие головного мозга человека (Лотман 1983) — цит. по (Мурзин, Штерн 1991: 14). Участники общения по-разному пользуются этими генераторами: кодирующий отталкивается от континуальности текста с тем, чтобы его расчленить, а декодирующий напротив, воспринимая отдельные компоненты текста, стремится представить его как нерасчлененное континуальное целое. Очевидно, механизм расчленения стыкуется с механизмом развертывания, а механизм континуализации текста—с механизмом его свертывания (там же).
Каков может быть практический вывод из рассуждении Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн о цельности текста? Понятие ситуации, как отмечают сами авторы, является слишком широким, чтобы представить цельность текста. Соответственно его необходимо каким-то образом ограничить. В ситуацию входит описываемый объект. Если признать, что текст и есть описание объекта, то можно утверждать, что цельность текста обеспечивается прежде всего единством описываемого объекта (вне зависимости от того, какова природа этого объекта) (там же: 15).
Следующее свойство — отдельность текста — опирается на его денотативное единство. В данном случае имеется в виду возможность отграничения одного текста от другого. До тех пор пока описывается один и тот же объект, мы имеем дело с одним и тем же текстом. В связи с тем,
что границы между объектами в действительности являются весьма нечеткими и размытыми, нельзя требовать, чтобы границы между текстами были абсолютными. Относительность границ между текстами (хотя проблема отдельности текста не исчерпывается установлением таких границ) Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн (1991: 15-16) наглядно показывают на примере трех анекдотов Юрия Никулина: (38а) Можно ли в три приема поместить бегемота в холодильник? — Можно: открываем дверцу холодильника — первый прием; закладываем бегемота — второй прием; закрываем дверцу — третий. (386) Можно ли в четыре приема поместить в холодильник жирафа? — Можно: открываем дверцу — первый прием; вытаскиваем бегемота — второй; и т. д. (38в) Может ли жираф догнать бегемота? — ■ Нет, потому что он в холодильнике.
Суть эффекта, который производят эти анекдоты, заключается в том, что слушателями они воспринимаются как отдельные тексты, тогда как автор (рассказчик) их связывает в одно целое. Очевидно, «цельность» всех этих текстов обеспечивается их референтным единством, единством описываемого объекта. Соответственно Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн формулируют некоторое общее правило, которым интуитивно руководствуется человек, решая на практике проблему отдельности текста: если денотат (референт) по ходу речевого общения остается в представлении коммуникантов тем же самым, то речь идет об одном, отдельном тексте, в противном случае — о разных. Следовательно, границы между текстами определяются исходя из того, что участники общения считают объектом описания, темой коммуникации, какие признаки существенными и т. п.
Трудности разграничения отдельных текстов заключаются не только в том, что тексты не изолированы друг от друга или тысячами нитей связаны между собой, но и в том, что они намеренно вставляются один в другой. Отдельный текст может выполнять функцию компонента другого текста, а тот, в свою очередь, — функцию компонента третьего и т. д. Текст, соединяющий в себе ряд текстов, можно считать отдельным текстом, если найдется соответствующий ему достаточно абстрактный общий объект. Слож-
ньши отдельными текстами являются, например, научные монографии или художественные произведения таких жанров, как повесть, пьеса, роман. Однако не всякое объединение текстов есть отдельный текст. Например, сборник тренировочных упражнений представляет собой не отдельный текст, а конгломерат текстов, объединенных общей целью, которую поставил перед собой составитель. Диалог, по мнению авторов, только тогда отдельный текст, когда все его реплики описывают один и тот же объект (там же: 15-16). С отдельностью текста Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн связывают следующую антиномию — завершенность / незавершенность текста. При решении этой проблемы, по их мнению, наблюдаются два подхода. Одни лингвисты утверждают, что текст, как и всякая единица языка, не может быть незавершенным. Его незавершенность носит случайный характер, она связана с нелингвистическими факторами. Другие лингвисты, напротив, полагают, что текст вообще не может быть завершен, потому что описываемый текстом объект бесконечен, неисчерпаем для познания. Однако, как полагают авторы, потенциальная неисчерпаемость объекта не означает актуальной неисчерпаемости. В каждом конкретном случае описание объекта может считаться исчерпывающим с точки зрения тех целей и задач, которые ставят перед собой данные коммуниканты, их уровня познания данного объекта. Следовательно, актуально текст может быть завершен. Такая актуальная завершенность имеет формальное выражение в речи благодаря множеству приемов, которыми располагает говорящий (кодирующий), чтобы закончить начатый текст. Самым простым приемом является латинское слово dixi («я сказал», т. е, я высказался, я сказал все, я кончил) (Бабичев, Боровский 1982: 199), которое было непременным атрибутом судебного выступления. В наши дни также можно встретить сигналы актуальной завершенности текста (может быть, не такие откровенные, как dixi или ««о-шцъ), о чем свидетельствуют вводные обобщающие слова: «таким образом», ттакъ или обороты типа: ьподводя итоги», «в заключение подчеркнем* и т. п (Мурзин, Штерн 1991: 16-17).
Глава 9 ФУНКЦИИ ТЕКСТА
Сущность языка нагляднее всего обнаруживается в его функционировании
Гали Николаевна Эйхбаум (из неопубликованных лекций)